Доживем до понедельника. Ключ без права передачи - Георгий Исидорович Полонский

— Да… Ситуация. Паленым запахло! — сказал физик и потянулся своей сигаретой к его огоньку.

— Я еще не говорил вам, — невпопад ответил Кирилл Алексеич, — я очень рад познакомиться…

И пожал ему руку повыше локтя.

* * *

Константин Мишин раздобыл связку ключей и подбирал подходящий к двери с табличкой «Радиоузел». Но дверь вдруг распахнулась сама, оттуда вышли Юля Баюшкина и Майданов, как-то рассеянно реагируя на Константина Мишина. В руках у Юли был магнитофон. Они направились к лестнице.

— Вот! — обрадовался Мишин. — А я и в актовом зале искал, и в пионерской, и везде… Баюшкина, куда понесла музыку? Там что-нибудь умеренно современное найдется?

Майданов деликатно отодвинул его:

— Константин Иваныч, это ее личная вещь.

— A-а… Ну и что? Проявите сознательность, учителям надо поразмяться…

— Не можем, Константин Иваныч, — сухо отвечал Саша. — Не до этого…

— То есть как «не до этого»? Вам не до этого, а нам — в самый раз… Баюшкина, я кому говорю-то?

У перил он взял Юлю за руку, она поглядела на него диковато, отсутствующе. И в этот момент снизу появился Алеша в распахнутом пальто; за ним следовали Женя Адамян и Колчин.

— Юля… магнитофон дай мне, пожалуйста. Я потом объясню, — сказал Смородин.

— А я сейчас объясняю, — обиженно возразил Мишин. — Его просят двенадцать человек учителей. Банкет у нас, понятно?

— Дай его мне, Юля, — напряженно повторил Алеша.

— Смородин, а ну кончай торговлю, — возмутился Константин Иванович, — вот еще новости… Я учитель, а ты кто? Баюшкина, миленькая, ну? Это на час-полтора, не больше… Я тебе за него отвечаю! Вот спасибо…

Аппарат незаметным образом оказался у него.

— Вам не подойдет эта музыка. — Майданов загородил ему дорогу. — Серьезно. Отдайте, Константин Иваныч!

— Может, ты в драку со мной полезешь?! — побагровел Мишин. — К тем дружкам своим бритоголовым захотел?

Майданов засунул в карманы кулаки и отвернулся.

* * *

В буфете Константин Иванович застал тишину.

— Что это вы? Заскучали? — спросил он потерянно. — Эмма Пална, а те три бутылочки «Алиготе», которые в резерве у нас?

Она не ответила.

— Откуда у вас это? — спросил, вглядевшись в магнитофон, Назаров.

— У ребят взял, у Баюшкиной… Еле отбил, такие собственники оказались — жуткое дело!

— А как магнитофон оказался у них?

— Я не знаю… Так чья вещь-то? — не понимал Мишин.

Назаров распахнул дверь — за ней молча, угрюмо стояли Юля, Майданов, Смородин, Адамян, Колчин…

* * *

Марина подоткнула одеяльце, поцеловала Антона:

— Больше ты меня не зовешь, договорились? Спишь, да?

— Сплю!

Но стоило ей выйти в другую комнату, как он позвал ее.

— Ну что опять?

— Мама, спокойной тебе ночи, доброго тебе стирания и доброго мытья посуды!

— Спасибо! — засмеялась она. — Только мы уже распрощались, больше ничего не придумывай…

У нее действительно было запланировано «доброе стирание»: накопилось порядочно. Она замочила в ванной белье. Сквозь шум воды не сразу услышала, как звонят в дверь. Открыла и не смогла спрятать удивление: у порога стоял Назаров.

— Разрешите?

— Прошу…

— Что, очень странный поступок?

— Почему же? Вероятно, приехали вправлять мои вывихи…

— Так ведь это, наверное, бесполезно? — усмехнулся он. — Можно пройти?

— Да-да. А где же ваше пальто?

— А у меня печка в машине. — Он прошел за Мариной в комнату, держа за ремешок магнитофон в руках, сведенных за спиной. Стал разглядывать эстамп, изображающий Чарли Чаплина, большой фотопортрет Улановой — Джульетты, статуэтку молодого Маяковского и во множестве — Антошкины снимки…

— Похож на вас парень…

— Да, я знаю.

— А это — мама ваша? — С одной фотографии на гостя смотрело патрицианское лицо седой красавицы.

— Это Анна Ахматова… Чаю хотите?

— Спасибо, нет. Я этим банкетом сыт.

Чуткая настороженность была в Марине и передавалась Назарову. Или — наоборот?

— Знакомая вам вещь? — спросил он вдруг и водрузил на стол магнитофон.

— Это чей же? Не Юли Баюшкиной?

— Именно. Вы помните свои разговоры с ребятами в это воскресенье? Их вопросы, ваши ответы? Они ведь мастера у вас вопросы-то задавать?

— Да…

— И вы всегда отвечаете честно?

— Стараюсь. А что, теперь есть другая установка на этот счет?

— Нет… — улыбнулся он. — Нету другой установки. Знаете что? Начнем сначала. — Он отодвинул от себя магнитофон и накрыл его «Комсомольской правдой». — Договоримся так: я пока не добрый, не злой, не прогрессивный, не реакционный. Я — только человек, желающий разобраться. И допустим даже, — добавил он желчно, — что от меня не надо прятаться в котельной, чтобы стихи французских поэтов читать! Вот. И вы передо мной — тоже безо всякого ярлыка.

В своей комнате Антошка влез на спинку кровати, держась за косяк, и толкнул дверь и зажмурился после тьмы от света:

— Здравствуйте. Мам, он — кто?

— Антон, какое тебе дело? — Марина, придав своим глазам максимум строгости, извинилась наспех, вышла, чтобы вернуть его в горизонтальное положение.

Назаров осматривался.

* * *

Эмма Павловна стояла в автобусе возле кассы и плакала. Так остра была мучительная жалость к себе, что недостало сил удержать эти слезы до дому и безразлично было, что думают о ней люди.

Один мужчина, узколицый, смуглый, в пыжиковой шапке, увидел ее в этом состоянии и стал к ней протискиваться, извиняясь перед пассажирами.

— Простите… Я… Здравствуйте, мы с вами знакомы. Припоминаете? Я могу чем-нибудь быть полезен? — заговорил этот человек.

Она посмотрела расширенными глазами и засмеялась вдруг:

— Адамян!

— Совершенно верно. Отец Жени. Мы тогда с вами поспорили немного на родительском собрании, но это чепуха, правда? Я увидел — вам плохо…

— Мне хорошо, Адамян! — крикнула она. — Мне лучше всех! — И ринулась прочь от этого утешителя, благо как раз открылись двери. Остановка, правда, не ее, но лишь бы вырваться.

Инженера Адамяна люди разглядывали с мрачным осуждением: разбил, гад, сердце женщины, натянул «пыжик» на уши и еще плечами пожимает — я не я, и вина не моя…

* * *

Темнело быстро. На горке, на детской площадке, где прогуливают днем Марининого Антона, сейчас двое под медленным снегопадом — кажется, одни во всем дворе.

— Ты замерзла, — сказал Майданов.

— И стала некрасивая? — спросила Юля непослушными губами. — Или еще ничего?

— Еще ничего. — Он улыбнулся.

И они опять уставились в окно на четвертом этаже. Оно светилось, и в нем то вместе, то поочередно возникали два силуэта, мужской и женский.

— Не похоже, что они скоро наговорятся… Ну-ка, погоди… — И Майданов сбежал с горки к «москвичу», что стоял у подъезда Марины Максимовны. Потоптался возле него и вернулся назад. — Я подумал, вдруг Шериф дверцу не запер или окошко? Я бы ему посигналил, что