Светлая печаль Авы Лавендер - Лесли Уолтон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В банке была стрекоза. Вивиан никогда не видела их так близко: переливчатые зеленые крылья казались слишком хрупкими, чтобы быть пригодными к полету.
Позднее Вильгельмина рассказала Вивиан о связанном со стрекозами суеверии.
– Это такое старое выражение, что теперь, наверное, никто уже и не вспомнит, откуда оно пошло, – сказала она.
– Как оно звучит? – поинтересовалась Вивиан.
Глаза Вильгельмины хитро заблестели.
– Поймаешь стрекозу – меньше года до свадьбы.
Стрекозе Вивиан оставалось жить меньше недели.
Она спустилась вниз и спросила Гейба:
– А что это Генри делает?
– «У летучих мышей и птиц схожий контур взмаха крыла», – прочитал Гейб из книги, которую держал в руках. В волнении он поднял глаза на Вивиан. – Я поймаю летучую мышь. Генри ловит жуков, чтобы кормить ее.
– Почему бы не поймать птицу? – спросила Вивиан. – Это можно сделать днем.
Гейб снова оторвался от книги.
– Скопировать перья у меня не получается. Я пробовал.
На поимку летучей мыши ушло три вечера. В конце концов зверушка сама залетела в старинную ржавую птичью клетку – Гейб нашел ее в подвале, всю в вороньих и голубиных перьях. Каждый вечер после ужина Генри сквозь прутья кормил летучую мышь насекомыми, а Гейб работал над новой парой крыльев.
Глава пятнадцатая
Я спала, когда Кардиген постучала в окно. Она забралась на вишню, откуда, задыхаясь, подтвердила то, что мы обе подозревали с того самого дня, когда она заехала Джеремайе коленом в пах.
– Одно из них похож на инжир – розовый чахлый инжир, – сказала она.
– Фу. – Впустив ее, я забралась обратно в постель и завернулась в крылья, как в одеяло. – А каким оно должно быть?
– Совсем другим, – пожала плечами Кардиген.
Моя комната выглядела как классическая комната конца пятидесятых: на полу стопки журналов мод, туалетный столик с кружевной оборкой; зеркало в полный рост напротив односпальной кровати с подушками и стеганым одеялом, расшитым разноцветными треугольниками. Все в ней указывало на то, что я обычная девочка-подросток. Только не было тут ни розового телефона-аппарата «принцесса»[49] для полуночных разговоров, ни двухцветных «оксфордов», подошвы которых стерты от хэнд-джайва на школьных танцах. У меня почти не было связи с внешним миром, поэтому я не нуждалась в этих предметах. Зато было окно, сквозь которое я смотрела на корабли, проплывающие каждый вечер по Салмон-Бэю. И были груды перьев, которые таинственным образом скапливались в пустых углах комнаты.
– Так вы с Джеремайей все еще вместе? – поинтересовалась я.
– Господи, нет, конечно. – Кардиген вытащила из кармана пальто тюбик помады. Мазнув по губам, она бросила его мне. – На вот, попробуй. У мамы стащила. – Я положила помаду на тумбочку. Кардиген улыбнулась своему хорошенькому белокурому отражению в зеркале и кончиком пальца стерла красную помаду с зубов.
У меня волосы были длинные и черные, как у бабушки, но если Эмильен свои закручивала в плотный узел на затылке, то я носила высокий хвост с черной лентой. Кардиген считала, что лента мне очень подходит.
– Свои достоинства надо подчеркивать, – сказала Кардиген. – А у тебя, девочка моя, экстравагантная красота. – Она легонько щелкнула пальцем по кончику крыла. – Что греха таить, это просто какая-то диковинная привлекательность.
Что-то дзинькнуло, стекло задрожало. Кардиген распахнула окно и стала бурно жестикулировать.
– Я попросила брата прийти за мной, – объяснила она.
Роуи Куперу было семнадцать. Он работал развозчиком у бабушки в булочной, водил грузовичок и благодаря своим выдающимся знаниям астрономических фактов и цифр уже поступил в Бостонский университет. Почти всего его вещи были уложены в подписанные картонные коробки. Роуи не пользовался таким успехом, как его сестра. Высокий и худой, с густой шапкой черных кудрей, он всегда, даже летом, носил старый моряцкий бушлат, который сохранился со времен военно-морской службы отца. А еще он заикался. И все же он был симпатичный, синеглазый и улыбчивый.
Не то чтобы я замечала.
Кардиген перекинула ноги через подоконник наружу.
– Сегодня ребята у водохранилища собираются, – сообщила она мне.
У подростков, которые жили рядом с Вершинным переулком, было особое место, где они весело и беззаботно проводили свободное время. Не кинотеатр на открытом воздухе и не закусочная, где продают лимонад, – городское водохранилище с освещенной лунным светом водой и темным парапетом стало идеальным местом для всяких важных глупостей. К тому времени старый смотритель с женой ворчали все чаще, но совсем оглохли, и ребята знали: нужно лишь молча миновать маленький белый домик. Я, само собой, никогда там не была. Но слышала так много рассказов, что мне казалось, я собственными глазами видела свет в домике смотрителя, могла сосчитать банки из-под пива на парапете водохранилища и слышала смех поддатых ребят.
В этом есть какая-то злая ирония: наделенная крыльями, я ощущала себя в неволе, в западне. Думаю, что из-за своей патологии я была более чувствительна к жизненным парадоксам. Я их коллекционировала: то, как любовь приходит, когда меньше всего этого ожидаешь, то, как человек, сказавший, что не хочет тебя обидеть, в конце концов все равно обижает.
Когда мы были маленькими, в клетке, которую Гейб построил возле мастерской, бабушка держала цыплят. Мне нравилось наблюдать, как бескрылые птенчики ходят по двору суетливыми группками, роются в земле своими рептильными лапами и склевывают зернышки. Я дала им имена в честь тех мест, куда мне не суждено было попасть: Пиза, Айеа[50], Непал, Вермонт.
Со временем Эмильен поняла, что яйца не стоят всей той грязищи, которые куры разводят во дворе, и решила от них избавиться. Гейб по одной забирал их в мастерскую и сворачивал им шеи своими сильными руками. Он даже не подозревал, что я пряталась в углу за кучей мусора и наблюдала смерть каждой курочки. Больше всего меня испугало (а потом не давало покоя еще много лет) то, как птицы неистово махали крыльями в надежде улететь на свободу. После этого я не могла есть курятину – это казалось людоедством.
Когда Кардиген начала спускаться по веткам вишневого дерева, я встала с постели, тряхнула крыльями и сказала:
– Я пойду с вами.
Кардиген, замерев на секунду, пристально посмотрела на меня и, подтянувшись на руках, опять оказалась в комнате.
– Классно.
Полчаса у нас ушло на изобретение достаточно прочной привязи, чтобы зацепить крылья. Сделали мы ее из старой кожаной уздечки, которую Роуи нашел в мастерской за домом и кинул нам в окно. Он ждал нас во дворе; кончик его сигареты светился в темноте красным.
Привязь удерживала плоско сложенные на спине крылья, не давая им расправиться, и мне было больно. Теперь я понимала значение выражения «искры из глаз». Ветхая накидка, которую мы нашли в заброшенном шкафу в коридоре,
