Избранное - Леонид Караханович Гурунц
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Видал-миндал?
Только после этого, под восхищенные и завистливые взгляды всех, он покинул крышу.
*
Прошло две недели с тех пор, как мы расстались в лесу с Шаэном, а он все не являлся. Ничего удивительного в этом не было. Шаэн объезжал и другие деревни, иногда целыми неделями не показывался у нас, но эти две недели показались нам целой вечностью. Встреча в лесу, разговор с Сашей — все это заставило нас смотреть на Шаэна другими глазами. По-ли-ти-чес-кий! Может быть, он и есть тот избавитель, которого так ждали на селе?
Кто-то даже вслух высказал эту мысль, но Аво оборвал его:
— Какой он спаситель?.. Он такой же нищий, как все.
Шаэн появился неожиданно. Он пришел, как всегда, в сумерки, гоняя впереди себя осла, навьюченного углем.
Дед встретил его у ворот, как самого дорогого гостя. Весть о появлении Шаэна тотчас же облетела деревню.
Через минуту около нашего дома толпились все ребята нашего тага. На радостях дед подбросил большую охапку сена ослу и, похлопав его по крупу, ласково сказал:
— Ешь, ешь, несчастный! Небось намаялся за день.
Даже бабушка, которая была всегда сурова с людьми, встретила Шаэна приветливо.
Из гончарной вернулся отец. Он всегда приходил домой позже деда. Увидев Шаэна, он не удивился, а только кивнул ему головой и вслед за дедом молча прошел в избу.
Входя в дом, отец забыл нагнуться и ударился лбом о притолоку. За ним прошел Шаэн, не пригнув даже головы. Он был на целую голову ниже отца.
Двор опустел.
Мне вдруг захотелось позабавить товарищей — достать из мешка уголь и нарисовать себе усы, такие же длинные, загнутые кверху, как у пристава.
Забравшись в хлев, я не сразу нашел там мешки с углем. Ах мне эта бабушка. Ей всегда до всего дело. Ну куда она девала уголь? Я пустился на поиски. Не так велико наше царство, чтобы потеряться в нем.
Мешки нашлись в самом дальнем углу погреба. Они были завалены тряпьем. Чего только не придумает наша бабушка! Уголь спрятала! Но каково же было мое удивление, когда вместо угля я нашел в мешках книги и какие-то листы бумаги, свернутые в трубки. Меня окликнули, я побежал к товарищам, вместе с ними допоздна слонялся по деревне, но никому не сказал о своем открытии.
Часть вторая
I
Наше тебе почтение, тропинка гончаров, полная громких возгласов, трелей свистулек, грохота жести! Как мне дорога каждая былинка твоя, каждый звук молота, каждый вздох горна! Здесь-то нас не обидят, не наградят подзатыльниками!
Идите полюбуйтесь, какая она, тропинка отцов, отрада наша!
Если вы пойдете со стороны села, то первое, что попадется вам на глаза, это, разумеется, грабовое дерево. Обыкновенное грабовое дерево с кривым стволом, с темным шатром листьев и с выпирающими из земли толстыми корнями.
Дерево как дерево, ничего примечательного. Разве только то, что во время ливня под его шумной от птиц листвой укроется случайный путник или вечером, возвращаясь домой, корова потрется спиной о кривой ствол, взметая в воздух потревоженные стайки воробьев.
Мы бы не говорили так много об этом грабе — мало ли в Нгере деревьев, укрывающих путников во время дождя! — если бы не одно обстоятельство, отличавшее наш граб от других деревьев.
Дело в том, что наше дерево не просто дерево, а еще и цирюльня. Цирюльня же у нас пользуется особым почтением.
На краю села есть маленькая темная конура — кто ее не знает! — с загаженным мухами осколком зеркальца. Это и есть цирюльня Седрака. Сюда, в этот прокуренный, полутемный угол, частенько приходили из соседних селений. Цирюльник Седрак славился не только ремеслом брадобрея, но и своими на редкость веселыми россказнями.
С наступлением теплых дней Седрак со всем немудреным цирюльным имуществом переселялся на вольный воздух, под наше грабовое дерево.
Ну а если тесная землянка собирала так много посетителей, то что можно сказать о цирюльне под сенью граба, где к твоим услугам выпирающие из земли горбатые корни, очень удобные для сидения, и вся площадь вокруг дерева, усыпанная плоскими камнями!
Брил ли Седрак голову, скоблил ли щетину с заросшего лица или точил бритву на ремне, — все равно из его уст сыпались остроты, присказки, присловия, то и дело прерываемые восклицаниями слушателей.
Нгерцы помнят: однажды Седрак так заговорил исправника, зашедшего побрить бороду, что тот не заметил, как передняя половина головы вдруг стала голой, словно колено.
Пришлось Седраку пуститься перед разъяренным клиентом в длинные рассуждения о том, что волосы скрадывают у человека ум, и в особенности у такого государственного деятеля, как господин исправник, что сам великий падишах Ирана всегда брил себе голову.
Говорят, растроганный красноречием цирюльника, исправник, уходя, дал ему целый полтинник.
Много еще говорят, только имей уши.
Но что рассказы из третьих уст! Места вблизи грабового дерева хватит и на тебя и на меня. И чего-чего не наслушаешься за день! Было бы время…
Цирюльня цирюльней, но кроме нее есть что посмотреть на нашей тропинке.
…Дымится в зубах трубка. В густом дыму едва заметны движения рук. На колене его ободок, похожий на бубен. Понемногу он затягивается темной паутиной. Вы уже догадываетесь? Да, это плетельщик сит уста Сако, отец Айказа.
Целый день Сако только и делает, что плетет эту бесконечную паутину из конского волоса. Но его товар давно не берут, как, впрочем, все, что делается на этой удивительной тропинке.
Дед говорит, что виною всему война. Где-то, за семью горами, за семью морями, идет война, а в Нгере покупателей не стало. Где война, а где Нгер?
Разве этих взрослых поймешь?
Впрочем, мысль о войне, как тень, неотступно плетется за тобой. Приходит известие о смерти какого-нибудь нгерца, ушедшего в солдаты, — война. В доме нет хлеба — война. Не стало керосина, спичек, одежды — тоже война…
Я возвращаюсь домой под вечер. Взрыв хохота. Оглядываюсь. Седрак скоблит щеку последнему посетителю. Под низкими ветками граба вьются воробьи, потревоженные смехом. Снова хохот. Снова тучей вьются над грабом воробьи.
Как хорошо, что, принимая щедрые удары судьбы, нгерцы, вы не разучились смеяться!
Пусть улыбка не сходит с твоего лица, мой Нгер!
*
Светлое, радужное пятнышко внезапно возникло в правом окне дома, обежало темную балку карниза, переместилось на другую, к которой прилепилось гнездо ласточки, осветило головки птенцов, высовывающихся из гнезда, закопченные поперечные слеги, серую паутину между ними, невидимую при дневном
