Избранное - Леонид Караханович Гурунц
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мальчик приближался к нам неторопливыми шагами, на ходу обрывая губами ягоды с веточек земляники, которые он держал в руке. Перестав косить траву, мы вгляделись в него.
— Пропади ты пропадом, — сказал Аво, — да ведь это Азиз!
— Что, не признали? — Он хитро прищурил глаза, как это делал его отец.
— Да. Какой ты стал, совсем не узнать!
— Разбогатею, значит?
— Выходит, так.
Азиз снова принялся изображать своего хозяина. Чего он только с собой не проделывал; вдруг выкатывал перед собой огромное брюхо, потом снова убирал его. И, заложив руки за спину, вращал, вращал свирепыми глазами.
— Только вы не особенно бойтесь меня, — успокоил он нас, — хозяин я буду добрый. Совсем добрый, как ваш Магомет. Как он у вас называется?
— Иисус Христос, — подсказал я. — Когда его били по одной щеке, он подставлял другую.
— Буду как Иисус Христос, — подхватил Азиз, скривив лицо, — муху пальцем не трону.
— Тогда ты не будешь хозяином, — серьезно заметил Аво. — Какой же из тебя богач, если бить не будешь!
— А не буду богатым, очень нужно! — бросил Азиз и поднес ко рту забытый пучок земляники. Некоторое время он молча объедал ягоды.
Я вспомнил, как после избиения Новруза-ами, его отца, он ходил сам не свой.
— А как твой отец, Азиз? Теперь ему лучше? — спросил я.
Азиз оборвал последние ягоды, бросил пучок.
— А разве вы ничего не слышали?
— Услышишь, когда целый день крутишься, как белка в колесе! Ты же знаешь нашу бабушку… Разве что-нибудь случилось?
Мы перестали дышать.
— Азраил слетел с нашей крыши, — торжественно объявил он нам.
Потом, подойдя ближе, совсем близко, перешел на шепот, будто нас мог услышать страшный вестник смерти.
— Это я обманул его. Я бросил на крышу курицу, а тот вместо отца зарезал ее крылом и улетел. Ему ведь все равно кого убивать.
От восхищения Аво даже выронил орак.
— Вот молодец! — похвалил он. — Здорово ты надул его!
Наш друг принял похвалу как должное.
— Азиз, — сказал я, набравшись наконец решимости, — а ты на нас не сердишься? Ведь мы армяне, а армяне били твоего отца.
— Нет, — отозвался грустно Азиз, — его избили Вартазар и Согомон-ага, а от них и вам попадает.
Он замолчал. Молчали и мы.
— Да, чуть не забыл! — встрепенулся Азиз, покосившись на наш серп. — Вы чего тут бурьян рвете? Пойдемте, я нашел такую траву! Целый день берег для вас. Не скот же Согомона-аги кормить ею. Ой, и трава! Бабушка ваша будет рада. Пойдемте!
Страдная пора была в разгаре.
На гумнах молотили хлеб, в садах шла труска тута, а виноград ждал своей очереди, чтобы наполнить карасы [38] добрым красным вином.
Но наши мешки пусты, карас сух — не для нас богатый урожай.
Дед только обещаниями умеет кормить. Он говорит, что мы непременно разбогатеем. Вот опять он подсчитывает, сколько нужно ему обжечь кувшинов, чтобы купить осла. Выходит — пустяк. Но эти подсчеты мне знакомы еще с прошлого года, когда он собирался купить коня.
Вообще этот дед вечно что-нибудь придумает. А будь я на его месте, давно бы забросил гончарную.
Вот дядя Мухан, наш кум, — посмотрите только, как он устроился. Он собрал два чувала [39] пшеницы и еще говорит, что это не все.
— Не единым хлебом жив человек, мальчик, — будто угадав мои мысли, сказал дед за ужином.
Я смотрел на деда и видел, как старческие пальцы напрасно искали крупинки табака на дне кисета. Так и не найдя ничего, дед заткнул чубук за пояс. Ну а это уже известно: если деду не удалось покурить, значит, он долго не сможет успокоиться. В такие минуты на него находит красноречие — только слушай!
— Мальчики, — начал он, покосившись на меня, а потом на Аво, — под небом много разных дорог, и каждая своего путника ждет. Не ропщи на всевышнего, если тропка твоя не сразу открывает тебе блага. Булыжник достанешь — куда ни протянешь руку, а золото попробуй-ка достать! Для этого горы долбить надо…
Красноречием деда можно было упиваться.
— Что такое удача, мальчики? — продолжал он, наклонившись, чтобы лучше разглядеть нас. — Хороший плод. Он всегда поздно созревает…
Слова лились потоком.
Отец тихо смеялся. Когда дед говорит, он всегда смеется. Почему отец не верит ни одному его слову?
Костер в очаге пылал. Намаявшись за день, мы незаметно засыпали, не дослушав деда.
Мальчик с черным, загорелым, как у цыгана, лицом стоял на камнах и лихо гнал по кругу бычков, торопя их коротким прутиком.
Камны — это широкие доски, загнутые спереди кверху, как гигантские трехи. Нижняя поверхность досок сплошь усажена острыми кремнями.
Мальчик гнал бычков, и его качало по разбросанным снопам, как на волнах.
Это был Вачек, сын дяди Мухана, тот Вачек, который, проучившись немного в Шуше, родной нгерский язык позабыл, а живя в каком-то пансионе для детей бедняков и сирот, корчил из себя чуть ли не гимназиста. Во всяком случае, он и сейчас держится в стороне от нашей шумливой и крикливой ватаги, чтобы, боже упаси, не подумали, что он какой-нибудь деревенский забияка.
Я подошел к гумну и громко поздоровался.
Дядя Мухан стоял посреди круга, деревянными вилами подхватывал снопы, потряхивал, разрежая их. Пот струился по его загорелому лицу.
На мое приветствие он радушно отозвался, а Вачек даже взглядом не удостоил меня.
— Крестник, — сказал дядя Мухан, выйдя из круга, — притащи-ка кувшин — горло промочить. Под арбой стоит, — широкой ладонью он смахнул со лба пот.
Я принес кувшин. Он жадно припал к его узкому горлышку.
— Была такая благодать, — сказал дядя Мухан, возвращая мне кувшин, — я тебя крестил. Мальчишка ты был здоровенный, все норовил в бороду попу вцепиться, пока он окунал тебя в купель. Ой и веселились же мы на пирушке! Мы тогда с дедом твоим не так часто грызлись… Ты что это, — вдруг прервал он себя, — от моего нос воротишь?
— Нет, — отрезал я, — это Вачек от меня нос воротит.
— Что так? — полюбопытствовал дядя Мухан. — Чего не поделили?
— Он задиристый, дядя Мухан! — выпалил я. — Мне, говорит, с сыном Вартазара якшаться впору. Мы, говорит, богатые…
Дядя Мухан расхохотался.
— Ай да тихоня! Однако я тут с тобой заболтался, — спохватился он и, плюнув на руки, снова
