Последний долгожитель (Сборник) - Пал Молнар

— Стук шариков больше его не раздражал?

— Нет. В каждую игру он вкладывал столько страсти, словно речь шла о жизни и смерти. Его точно подменили. Но что было для меня ужаснее всего…

Жофи умолкла. Сакач не нарушал молчания и только внимательно смотрел на нее. Девушка делала над собой отчаянные усилия. Наконец она взяла себя в руки и тихо сказала:

— С Габором я не могла об этом говорить, но должна же я с кем-нибудь поделиться!

— Будьте спокойны, Жофи, Габор об этом не узнает.

— Знаете, мы ведь с ним скоро поженимся. Мы хотели сделать это осенью. Вот уж не думала, что мне придется опасаться собственного отца…

— Что же произошло в Хевизе?

— Наши комнаты были рядом. С тех пор как мама умерла, у нас вошло в обычай беседовать перед сном в комнате отца. И в Хевизе так было. Вернее, я надеялась, что так будет. Но уже на второй день… Как только мы остались с ним вдвоем, отец замолчал и стал так странно смотреть на меня. Мне казалось, что меня разглядывает посторонний мужчина. Я убежала к себе в комнату и закрылась на ключ. И так продолжалось все время. Отец не говорил ни слова, но, когда думал, что я не вижу, продолжал так же смотреть на меня.

— Когда вы вернулись домой, что-нибудь изменилось?

— С тех пор как себя помню, я впервые заперлась в комнате. И теперь запираюсь всегда. Не знаю, что будет дальше. Не знаю…

Сакач привык, размышляя, мерить шагами комнату. Он и сейчас хотел сделать то же, но в кафе было так тесно, что он принужден был сесть на место. А между тем он испытывал потребность в движении, чтобы привести в порядок собственные мысли. Беспорядочные отрывки постепенно выстраивались в стройное целое, не хватало лишь одного-двух звеньев, которые легко можно было восполнить фантазией. Но не здесь… И все же Жофи надо успокоить, хотя все это не просто. Поведение и личность профессора Баллы настолько противоречивы, что выяснить истину можно лишь при одном условии; все, кто его окружают, должны делать вид, что ничего не произошло. Что, если попробовать…

— Скажите, Жофи, а если вы и Габор не станете дожидаться осени? Конечно, я не вправе вмешиваться, но раз уж вы удостоили меня своим доверием…

Жофи покачала головой.

— Нет, это невозможно. Для отца будет удар, если я неожиданно оставлю его одного. А я ведь люблю его, люблю, несмотря ни на что. И тревожусь за него.

— Понимаю, — задумчиво произнес Сакач.

Он пытался найти связь между неожиданным увлечением пинг-понгом и странным отношением Баллы к дочери, но решение загадки ускользало от него.

— Понимаю, — повторил он, — вы совершенно правы. Но вы, очевидно, думаете, что теперь я все вам объясню. Не ждите этого. Я обещал помочь и сдержу свое слово. Однако мне необходимо время. Потерпите, прошу вас.

— Время… С каждым днем становится все хуже. Мне кажется, я с ума сойду!

— Возьмите себя в руки. Я уверен, вы выдержите.

— Попытаюсь.

Сакачу с трудом удалось вырвать у капитана Гэрэ три дня. На вопрос, зачем ему срочно потребовался отпуск именно сейчас, он ответил:

— По личным делам, Лани. Но не исключено, что они окажутся интересными не только для меня.

— С каких пор ты стал предсказателем? Так и быть, получай свои три дня.

В первый же день Сакачу удалось основательно отравить жизнь архивариусу библиотеки имени Сечени: он заставил его разыскать все номера газеты "Свенска дагбладет" и журнала "Иллюстрированный спорт" за истекший год. На следующий день ему потребовались статьи по иммунной биологии. Под конец он снова вернулся к спорту. Для этого ему понадобились годовые комплекты "Вестника Венгерского союза фехтовальщиков" начиная с сорок пятого года. Особое внимание он уделял сообщениям о дисквалификации участников соревнований.

Через три дня он предстал перед капитаном Гэрэ. Вид у него был догвольный.

— Ну, как дела? — спросил капитан.

— Надеюсь, все будет в порядке.

— А все твои разговоры насчет общественного интереса?

— Пока ничего с уверенностью не скажу. Придется подождать именин Габора. Они ведь будут двадцать четвертого марта. Значит, потерпим с месяц.

— Какое отношение имеют именины Габора к делу, представляющему общественный интерес? — возмутился Гэрэ. Потом вздохнул и махнул рукой: — Ну ладно, там видно будет. А пока возьмись-ка за это дело. Уж оно-то представляет общественный интерес.

И он подтолкнул к Сакачу пухлую папку.

— Что это?

— Дело о незаконном пользовании чужой собственностью. На счету у этого субъекта двадцать семь угнанных мотоциклов. Носился, как оголтелый, и, конечно, приводил машины в полную негодность.

— Варвар, — буркнул Сакач. — И мне, разумеется, предстоит допросить всех двадцать семь пострадавших.

Он вздохнул.

— Серые будни. — С этими словами Гэрэ отпустил старшего лейтенанта.

Заседание отделения Академии наук не сулило сенсаций. Поэтому тут не было ни представителей радио, ни телерепортеров, и лишь один журналист слонялся по коридорам. Это был репортер небольшой провинциальной газеты, которого впервые отправили с самостоятельным заданием, поручив раздобыть в столице интересный материал. И репортер надеялся найти этот материал в Академии наук.

Сакач же как раз был заинтересован в будничности обстановки. Слушая выступления ученых, в которых он ровным счетом ничего не понимал, он посматривал на одиноко сидящего журналиста, что-то старательно записывавшего в блокнот. Балла выступал восьмым, и Сакачу пришлось ждать около часа. Наконец на трибуне появилась долговязая фигура профессора. К тому времени репортеру, видимо, наскучила наука, и он по-кошачьи выскользнул с галереи. Сакач остался единственным посторонним в этом святилище науки. Чуть наклонившись, он внимательно наблюдал за Баллой.

Он, конечно, не мог уловить существа вопроса, да и не это его занимало. Зато он обратил внимание на то, что, говоря о задачах, которые предстоит решить, профессор Балла с почти маниакальным упорством упирал на будущее. Он говорил о том, что должно произойти через два-три десятка лет, с такой уверенностью, словно ему и в голову не приходило, что за это время появится новое поколение ученых и именно они будут управлять наукой.

Балла говорил уже более двадцати минут. Стемнело. Председательствующий нажал кнопку звонка и сделал знак вошедшему служителю. Тот кивнул и зажег свет.

Вспыхнувшие лампы дневного света озарили смертельно бледное лицо профессора, темные глазницы, запавшие виски. Сакач наклонился вперед, пытаясь получше его разглядеть. Мгновение Балла стоял неподвижно, и Сакач успел кое-что заметить. В синевато-белом свете под редкой шевелюрой профессора мелькнул темный шрам, идущий вокруг головы. Но вот Балла быстрым птичьим движением повернул голову, и шрам исчез.