Восход Ганимеда - Андрей Ливадный

— Заткнись и делай, что тебе говорят! — Глаза главаря вдруг налились кровью. — Это моя страна и мой товар, а Зураб перестал выполнять договор! Его танки теперь будут служить мне, раз он не смог вовремя доложить, что тропа перекрыта!

На позициях взвода тоже слышали звук мотора, но приближался он не со стороны брода, а от городка.

— Вижу «мерс», — доложил по рации наблюдатель. — Пылит сюда.

— Игорь, следи за тем берегом! — приказал Рощин своему заместителю и пошел к выходу из КП.

Действительно, вниз по склону от горного села пылил одинокий черный «Мерседес».

— Стрижелов, Логвин, за мной, — коротко бросил Рощин, машинально пригладив короткий ежик седых волос. Сорок два — солидный возраст для воздушно-десантных войск.

Машина притормозила, не доехав до блокпоста метров триста. Рощин остановился, глядя, как открылась обширная дверь и оттуда вылез здоровый для своей национальной принадлежности таджик в спортивном костюме и неизменной тюбетейке. В другой момент капитан, может быть, и улыбнулся бы, глядя на это издевательство над одеждой, но обстановка не располагала — вслед за молодым представителем местного клана, чье широкое лицо лоснилось от пота, вылезли еще двое похожих на него и по габаритам, и по одежде, быков.

Откровенно говоря, Сергей не любил жителей Азии. По своей наглости и развязности они могли поспорить с любым «чехом», но те были смуглыми, сухощавыми и хоть походили на бойцов, а эти вызывали чувство, схожее с брезгливостью, какое испытываешь к шакалам, роющимся в облепленных мухами остатках тигриного ужина.

— Салам, начальник… — Таджик остановился в двух шагах от Рощина, широко расставив ноги.

— Здравствуйте, — коротко ответил капитан, спокойно и испытующе посмотрев на здоровенного, нависающего над ним детину. Был Рощин ниже его сантиметров на тридцать, но едва ли уступал в силе и ширине плеч. О ловкости говорить не приходилось — не с чем оказалось сравнивать.

Пауза начала затягиваться.

— Машины едут… — не то сообщил, не то пожаловался таджик, прислушиваясь к отдаленному рокоту. — Надо пропустить, а? — Он вопросительно посмотрел на офицера.

Рощин прищурился, глядя в его маленькие, похотливые, чуть раскосые глаза, и медленно покачал головой.

— У меня приказ, — коротко и однозначно ответил он. — Если это едут обычные машины — мои бойцы их осмотрят и пропустят.

— А если нет? — сощурился в ответ посетитель.

— Тогда мы их задержим.

— Зачем задержим?!

— У меня приказ, — повторил капитан. — Есть соглашение между Москвой и Душанбе.

Слова офицера произвели на таджика самое тягостное впечатление.

— Слушай, Душанбе, что Душанбе?.. Душанбе далеко, Москва — вообще… — Он даже чуть присел от волнения. — Давай смотри, никто вокруг! Душанбе не видит, Москва не видит, два мужчины бьют по рукам, якши?! — С этими словами он открыл принесенный с собой кейс и на вытянутых руках протянул под нос Рощину.

«Очень своеобразный способ дипломатии… — с трудом сдерживая подкатившую к горлу ярость, подумал капитан. — Ясно, МГИМО он не кончал, зато пробороздил окрестные горы и равнины на своем „мерсе“, раз мешает в кучу и „якши“, и „салам“. Космополит хренов…»

В «дипломате» ровными стопками лежали десятидолларовые купюры. «Тысяч двадцать, — прикинул Сергей, спиной ощущая, как напряглись двое страховавших его сзади бойцов. — Дешево за нашу кровь…»

— Закрой чемодан, а то баксы просыпешь… — спокойно, негромко произнес он, но бойцы за спиной, которые хорошо знали своего взводного, еще больше напряглись от этой тихой, будто не со зла оброненной фразы.

Таджик, еще не сообразив, в какую сторону зашли переговоры с русским капитаном, послушно закрыл кейс и разогнулся, глупо и нагло ухмыльнувшись.

Капитан Рощин слыл в дивизии командиром спокойным, даже уравновешенным, но существовали в его жизни вещи, которых он не прощал.

Слишком много крови было пролито на его глазах: он видел ребят, сгоревших в танках на безымянном блокпосту в Дагестане после налета чеченских «духов», он погибал вместе со своим взводом в Абхазии, форсировал Терек и брал Грозный, он видел и пережил такое, что не укладывалось ни в человеческий разум, ни в кадры хроники — никуда, потому что не существовало в природе настоящей цены одной-единственной жизни, как не было меры для того количества человеческого горя и отвращения к войне, которое смогла бы вместить в себя память конкретного человека…

Но самыми страшными в жизни офицера оставались моменты, когда вся эта кровь вдруг начинала рваться наружу, выплескиваться из тайников души…

Таджик, пытавшийся купить капитана, встретившись взглядом с Рощиным, понял это, но слишком поздно для себя…

Удар ноги, обутой в шнурованный армейский ботинок, пришелся точно в переносицу. Голова таджика мотнулась назад, как в кино, издав глухой чавкающий звук, словно от пощечины, а Рощин уже пружинисто приземлился на обе ноги, будто и не трогался с места. Только его глаза еще больше посерели от вырвавшейся наружу ярости. Не останавливаясь, он ухватил за ворот обмякшего детину и поволок его к машине, словно куль с дерьмом.

Два сопровождавших того охранника дернулись было вперед, но моментально остыли, встретившись взглядом с бешеным русским, что волок к машине их бея. Кейс, ручка которого оказалась зажата в сведенных судорогой, скрюченных пальцах неудавшегося взяточника, волочился по пожухлой траве склона, подскакивая на камнях.

Рощин остановился около машины и разжал пальцы.

— Мы не продаемся, — произнес он, обращаясь к двум телохранителям, когда грузное тело их хозяина безвольно сползло на сухую, исстрадавшуюся без дождя землю. — Вам надо еще пару тысчонок лет пасти своих овец и глотать гашиш, чтобы понять — почему. Если нам в спину будет сделан хоть один выстрел, сровняю с землей ваш поселок к чертовой матери… — Он говорил тихо, внятно, а гул с той стороны реки все усиливался, приближаясь к позициям роты…

«Дождь так и не пошел…», — с досадой подумал капитан, возвращаясь к КП.

Сзади испуганно хлопнула дверка и мягко заурчал мотор.

На душе Рощина вдруг стало муторно, будто он только что окунулся в чан с дерьмом.

«Вот потому ты до сих пор не генерал», — язвительно подсказал внутренний голос.

— Это была попытка дать взятку, да? — заинтересованно осведомился замминистра, с трудом заставив себя оторвать взгляд от плоского экрана фирмы «SONY», на котором только что развернулось прелюбопытнейшее с его точки зрения действо.

— Да, — сухо и односложно ответил Барташов, который уже не пытался скрыть своего волнения: ситуация становилась неуправляемой — в игру вступили не предусмотренные сценарием силы, а у него не было способа как-то радикально воздействовать на ход событий, разве что прекратить всю операцию и предупредить капитана Рощина о той ловушке, в которую спустя некоторое время должен был угодить его взвод. «Да и поддержку с воздуха нужно обеспечить…» — подумал генерал, оборачиваясь к собравшимся на площадке. Конечно, за срыв испытаний его никто не погладит по голове, но ведь сюда идет бронетанковая колонна! Еще минута промедления, и там, внизу, начнут убивать ребят из российского погранвзвода.

— Господин командующий! — решительно обратился он к стоявшему рядом генерал-полковнику. — Я считаю необходимым отложить испытания и вызвать поддержку с воздуха. Нужно также предупредить капитана Рощина об изменении оперативной обстановки, чтобы он мог подготовиться к отражению танковой атаки.

— Ты в своем уме, Барташов? — Генерал обернулся и уничтожающе посмотрел на Николая Андреевича. — Это БОЕВЫЕ ИСПЫТАНИЯ, ведь так?

— Да, но соотношение сил… там внизу всего один взвод!

— И ваш супербоец, не так ли, генерал? Там РОБОТ, достоинства и потенциал которого вы так рекламировали. Вот и посмотрим, на что он способен. — Произнеся это, командующий демонстративно повернулся к двухметровым стереоэкранам, на которые продолжало транслироваться изображение с позиций окопавшегося у блокпоста взвода.

— Караван на подходе. Головной дозор двигается к переправе. Танковая колонна возобновила движение вдоль берега. — Это был голос наблюдателя, позиция которого располагалась чуть выше площадки на отвесном выступе скалы.

Барташов побледнел еще больше, но заставил себя поднять взгляд.

Что он мог сделать в данной ситуации, черт побери? Признаться в собственной фальсификации? Расписаться во лжи, сказать им, что Лада вовсе не робот? Николай Андреевич понял, что оказался заложником собственной лжи…

«Ты кто, карьерист или патриот?» — внезапно всплыли в его памяти слова Колвина.

Патриот… Он хотел сделать как лучше, хотел, чтобы наука наконец достигла той высоты, когда обыкновенные ребята перестанут умирать среди политых кровью скал…