Женское счастье (сборник) - Наталья Никишина

По сторонам дороги виднелось нескончаемое чернолесье. Майк остановился, решил перекусить. Он достал термос с чаем и бутерброды. Включил приемник. Обычно Лельский ставил кассету с классикой или орал во весь голос свои произведения, но сейчас надумал прослушать сводку погоды. Обещали похолодание. Маня присоединилась к трапезе и деликатно откушала кусочек колбаски. Новости и реклама закончились, и зазвучало нечто механически-забойное, про какие-то Таити и Гаити. Майк вспомнил, что предлагал Снежане встретить их первый Новый год где-нибудь в южных морях. Хотя и на пределе возможностей, но позволить себе это он уже мог. К его удивлению, жена отказалась от предложения чуть ли не со слезами… А еще Снежана никогда не ходила в сауну, хотя обливалась ледяной водой трижды в день. Хозяйка она оказалась отменная, и в доме все сияло и блестело. Особенно часто она протирала свое зеркало — единственную вещь, которую принесла в дом. Зеркало, похожее на неровную звезду, в оправе из литого хрусталя. Оно висело на стене и поражало воображение гостей своей таинственностью.

Тут песня довела Майка до тошноты, он выключил звук. И услышал отчетливое поскребывание и поскуливание. Оказывается, возле машины стояло нечто скрюченное. Бледное существо неизвестного пола и возраста. Оно вяло, но настойчиво пыталось проникнуть в автомобиль. Приоткрыв дверь машины, добродетельный Лельский засуетился:

— Вам что, плохо? Может, достать аптечку?

В это время Маня издала горловой звук и, проскочив в щель, оказалась снаружи. Человек с невнятным возгласом кинулся от разъяренной кошки в лес. Лельский тоже выбрался из машины и побежал следом.

Сначала Майк понесся за ними по инерции, но уже на бегу испугался, что Маня потеряется. Что он скажет тогда Снежане? Да и вообще, он уже привык к симпатичной кошке.

Углубившись в заросли, Лельский сообразил, что там гораздо темнее, чем на дороге, и нужно было захватить фонарик. Но, побоявшись, что, пока он будет ходить, Маня потеряется, возвращаться не стал. Под елками было тихо. Или собственные шаги Лельского заглушали все остальные звуки. Он тихонько позвал:

— Кис-кис!

Ему послышалось ответное мяуканье, и он пошел в ту сторону. Но Мани там не было, а вместо нее он обнаружил то самое существо, которое скреблось в машину. Оно тихо стояло возле дерева и не делало никаких попыток подойти к Майку поближе. Майк, поражаясь собственной порядочности, поинтересовался:

— Ну, что там у нас случилось? — И шагнул вперед.

Человек, если это был человек, повернул голову, и на его глазах блеснули бельма. Инвалид стоял в такой жалостливой сиротской позе, что Лельский прочувствованно произнес:

— Идемте, голубчик, я отвезу вас в город. — И взял несчастного за холодную, влажную руку.

Но тут откуда ни возьмись объявилась Маня и укусила Майка за эту самую руку. Пока он, чертыхаясь, тряс укушенной рукой, а другой пытался удержать на весу кошку, издалека послышался голос. Этот знакомый голос тягуче и не совсем разборчиво бормотал старинные слова, потом он стал отчетливее, и Лельский расслышал:

— А буде ты, черная немочь, моим словам покорища не дашь, велю тебя птице за моря унесть, зверю в лес затащить, железу в свою мать-руду заковать, и будет тебе горе великое, а раб Божий Майк Лельский жив и здоров.

Бедняга, стоявший возле дерева, видимо, тоже услышал эти слова. Он живо затрепыхался, завертел головой, стал переминаться с ноги на ногу и отодвигаться в глубину леса. Но в эту же секунду из темноты выскочила, как показалось Лельскому, никогда не видевшему волков на воле, собака. Она сразу схватила инвалида за шею. Что-то сочно хрястнуло, и громадный зверь тяжело потащил добычу, приседая на раскоряченных лапах. Майк хотел было ринуться за ними, уповая на газовый пистолет в кармане, но было поздно: хищник и добыча как сгинули.

Лельский принялся звать кошку, однако настырное животное мяукало впереди, не отбегая далеко и не давая Майку схватить себя. Похоже, Маня вела Лельского куда-то, может, и на дорогу. Внезапно он почувствовал страшный озноб, покрылся липким потом и на слабеющих ногах вышел к свету включенных фар. До машины оставалось шагов пять. И тут снова началось что-то невнятное и дурное. Прямо перед машиной появились два мужика. Один из них влез в «мазду» и включил зажигание, а второй подбежал к Лельскому и, кривляясь, показал язык и несильно толкнул его в грудь. Лельский рухнул навзничь и, когда поднялся, успел увидеть, как на полной скорости увозится его «маздочка». А вместе с ней любимый инструмент, деньги и документы в бардачке, а также новая дубленка, которую Лельский взял в дорогу на случай холода.

А холод как раз и грянул. Лельский брел по дороге, проваливаясь временами в какой-то полусон, полубред. Споткнувшись, он упал на землю. В себя его привел такой мороз, какого он в жизни не знал. «”Как в степи глухой замерзал ямщик…” — вспомнил Майк. — Говорят, когда замерзают, спать хочется, а мне ни капельки. Но вот идти совершенно невозможно. Может, поползти?» — подумал он. И снова в голову полезла мелодия, на сей раз любимая со времен пионерского детства, из произведения Уэбера: «Шишек нет, веток нет — это Мересьева страшный след…» На грудь к нему прыгнула Маня и пролезла под куртку. От нее пошло немного тепла, и мурлыканье казалось тарахтеньем маленького моторчика. Сквозь его звук Майку вновь послышался женский голос: «Пошла из дверей в поле, из ворот в ворота и вышла во чистое поле. Во чистом поле охорошилася, на все стороны поклонилася, на горюч камень Алатырь становилася, крепким словом заговорилася, чистыми звездами обтыкалася…» Под баюкающий напев Майку наконец-то захотелось спать. Но голос стал громче и пронзительнее, лез прямо в голову и спать не давал. «Отвожу я от тебя, Лельский Майк, черта страшного, отгоняю вихря буйного, отдаляю от лешего одноглазого, от чужого домового, от злого водяного, от ведьмы киевской, от злой сестры ее муромской, от моргуньи русалки, от Кащея Ядуна, от ярого волхва, от слепого знахаря…» Голос помогал, наполнял силами, и Майк смог подняться и пойти вперед.

«Интересно, обморозился я, пока валялся на земле, или нет? Если да, то хороший у нас со Снежкой получится праздничек. — При мысли о Снежане на сердце стало легче. — Какое счастье, — думал Лельский, — что я встретил эту девочку».

Майк заметил эту красавицу на одном из своих выступлений. И потом встречал ее глазами всякий раз, где бы ни проходил концерт. Он пытался ее найти, но после его выступления она сразу же исчезала. Однажды он успел выскочить в фойе Дома культуры почти мгновенно после номера. И увидел ее, в роскошной белой шубе, сбегающую по ступенькам. Он кинулся за ней и — упал с лестницы. Она не бросила его одного с вывихом левой ноги. Они поехали к Лельскому домой. Да так она в этом доме и осталась, сразу же — женой и полноправной хозяйкой. Вещей она никаких, кроме зеркала, не перевезла, и денег у нее не выявилось вообще. Но все, что на ней было надето, отличалось баснословной стоимостью, а серьги и кольца являли собой произведения искусства. «Ах, Снежана, Снежана, ну должно же встретиться какое-нибудь селение, где пейзане и пейзанки возьмут меня, и напоят, и накормят, и согреют…» Но селения не было видно. А по сторонам дороги между тем замелькали какие-то тени, Майку хотелось бы верить, что собачьи. Впрочем, от одичавших собак тоже ничего хорошего ждать не приходилось. «Но не волки же это в самом деле! Где я, в конце концов, нахожусь? Это, в конце концов, Европа, а не Сибирь какая-нибудь». Мысль о том, что вокруг лежит родная Европа, утешала слабо. Ну какая разница, в какой части света сожрут тебя волки? Сожрут же. Однако не только собако-волки вызывали у Лельского нехорошие мысли.

Мороз все крепчал. Майк чувствовал это всем лицом, тело стекленело и деревенело. И хотя Маня согревала его маленьким зверушичьим тельцем, для такого холода, страшного и лютого, этой крошечной печки было явно недостаточно.

Майк начал подумывать, как найдут его холодного с Маней на груди; как хорош будет он в гробу в белом смокинге, как упадет на ворох роз без чувств Снежана… Пожалуй, если он похарчится, то у него и фанаты свои появятся, и друзья посмертные… «Ах нет, — вспомнил он, — не лежать мне в гробу молодому и красивому, ведь эти животные обглодают меня… И никто не узнает, что это я лежу, мои косточки белеют…» Мысленные эти причитания оборвала Маня, которая выбралась из-под его куртки и снова побежала куда-то вдаль, а точнее, вбок. Лельский хотел плюнуть на нее и спасать свою, а не кошкину шкуру. Но вспомнил Снежану, которая не дождется свою кошечку, и тоже побежал.

Маня неслась впереди Лельского гигантскими прыжками, распушив по-беличьи хвост. Взошла луна, и в ее мутном свете четко выделялись черные деревья и приземистые сугробы. Лельский бежал, будто по воде, спотыкаясь, падая и часто поминая кошкину маму. И вдруг прямо перед ними вырос домик. Точнее, домина. Домиком он казался, потому что какой-то гений архитектурной мысли соблазнил хозяина сделать постройку в русском теремном стиле. Нечто в духе Васнецова… Но все эти красоты Лельский разглядел позже. А теперь он заметил только, что дом вроде бы на сваях, поскольку крыльцо было очень высоким. И, вскарабкавшись по ступеням этого высоченного крыльца, Майк ввалился в дверь…