Сокол и Ласточка - Борис Акунин

В первое утро юнга Ракушка услаждал наш слух недолго.

– Сколько времени, такой-рассякой, ты будешь возиться на одном месте? – заорал сверху боцман. – Линька захотел, огрызок?

И чудесная серенада оборвалась.

Но свое дело она сделала – задала настроение первому настоящему дню плавания (вчерашний не в счет).

Летиция оделась, посадила меня на плечо и поднялась на палубу.

– Боже, какой простор! – ахнула она.

Мир Будды, Аллаха и Иисуса был золотисто-голубым сверху и золотисто-синим снизу; он благоухал свежим бризом и соленой волной; края двух составлявших его сфер – морской и небесной – смыкались на горизонте.

Я оглядывал лучший на свете пейзаж горделиво, будто сам его сотворил. С одобрением заметил, что у Летиции на глазах выступили слезы восторга. Когда же она, насладившись зрелищем, пробормотала:

– Однако, ужасно хочется есть, – я совсем успокоился.

Океан принял мою питомицу в свое подданство. Морская болезнь не вернется. Все будет хорошо.

На вахте как раз отбили две склянки – самое время завтракать. Мы отправились в кают-компанию.

По пути матросы приветствовали лекаря, касаясь рукой лба или шапки. На мостике стоял незнакомый молодец в шляпе с облезлым пером. По важному виду и раскатистой брани, которой он сопровождал каждую команду, я сразу догадался, что управлять кораблем для парня дело непривычное. Должно быть, новичок. Потому ему и доверили вахту поспокойней – в ясную погоду, вдали от берега.

Все остальные офицеры сидели в капитанской каюте за столом.

Они разом повернули головы, но поприветствовал врача только один – рыжий штурман.

– А вот и лекарь со своим попугаем, – весело сказал он. – Кто бы мог подумать, что мы поплывем вместе, мэтр? Поди угадай промысел Божий! Я гляжу, вид у вас бодрый, щеки розовые, значит, станете настоящим моряком!

Остальные молча жевали, разглядывая новенького. Капитан Дезэссар резко поднялся, нахлобучил шляпу.

– Пойду сменю Проныру.

И вышел, оставив в миске недоеденную похлебку. Я перелетел в угол, чтобы привлекать к своей персоне поменьше внимания, и стал наблюдать, как девочка знакомится с офицерами, а заодно попробовал составить мнение о каждом из них.

Лишь двое из сидевших вокруг стола были (или, по крайней мере, выглядели) джентльменами: щеголеватый штурман и еще один господин с такой кислой миной, будто он пил из стакана не вино или сидр, а чистый уксус. Остальные трое были без париков, без камзолов и на вид ничем не отличались от матросов. Головы повязаны платками, грубые рубахи распахнуты на груди. Что ж, корсарское судно – это вам не регулярный корабль королевского флота.

Да и вели они себя, как неотесанные деревенщины. Если б не развязный ирландец, они еще долго пялились бы на доктора, прежде чем сообразили, что надо познакомиться.

Но Логан, даром что тоже новичок, в два счета всех представил.

– Это Гош и Друа, – показал он на двух крепышей, похожих друг на друга, словно два желудя.

Они и вправду оказались близнецами, а капитану Дезэссару приходились племянниками.

– Я еще не научился их различать, – с улыбкой продолжил Гарри. – Кто из вас кто, ребята?

– Я – Друа,[22] потому что я старший, – важно молвил один.

– Всего на полчаса, возразил Гош.[23] – Зато я первый лейтенант, а ты второй!

Ага, приметил я: у Друа серьга в правом ухе, у Гоша – в левом. Не перепутаем.

Друа угрюмо сообщил:

– Ничего. Дядя сказал, что в следующем плавании старшим помощником снова буду я!

– Если опять не потеряешь якорь, как тогда в Бресте, – вставил Левый.

– А ты у мыса Грюэн чуть не посадил нас на мель!

Гош перегнулся через стол и звонко влепил брату ложкой по лбу. Второй лейтенант в ответ плеснул первому из кружки в физиономию, и господа офицеры схватили друг друга за рубахи.

– Тихо вы, петухи! – прикрикнул на скандалистов пожилой седоусый мужчина.

Близнецы, сердито сопя, сели на место.

– Это наш старший пушкарь, мсье Кабан, – как ни в чем не бывало продолжил ритуал знакомства штурман. – Господам лейтенантам он приходится батюшкой, а нашему капитану, стало быть, братом.

– Рад познакомиться, мсье Дезэссар, – вежливо поклонилась Летиция.

– «Мсье Дезэссар» на фрегате один, а я – Кабан. Так и зови меня, парень.

Он, действительно, был похож на кабана. Пегие усы напоминали два клыка, маленькие глазки поглядывали из-под щетинистых бровей остро и хитро.

– А меня извольте называть «мэтр Салье», – сказал уксусный господин, с достоинством откинув с лица пыльный локон парика. – И я буду звать вас «мэтр Эпин». Должен же хоть кто-то здесь показывать пример цивилизованного обращения.

– Рад познакомиться, мэтр Салье.

– А попросту «Клещ», – вставил первый лейтенант, и второй прибавил:

– Точно. Только так его у нас и зовут.

Мэтр Салье поморщился, но не снизошел до ответа.

– Я королевский писец. И никому тут не родственник, не свойственник, не кум и не сват. Надеюсь, доктор, мы с вами сойдемся. Ученые люди должны держаться друг друга, особенно в таком, с позволения сказать, непрезентабельном обществе.

Ах, вот кто это. Ясно.

У французского короля ни один корсар не имеет права выходить в море без адмиралтейского чиновника, призванного охранять интересы короны. Он должен строжайшим образом регистрировать всю добычу и следить за тем, чтобы команда ничего не утаила.

На эту должность подбирают людей определенного склада: желчных, придирчивых, подозрительных. Власти специально следят, чтоб писец был для экипажа чужаком и, желательно, состоял в неприязненных отношениях с капитаном. Несчастные случаи на море не редкость, и проще простого было бы устроить для не в меру дотошного инспектора какое-нибудь происшествие. Скажем, выпал человек за борт. Или отравился протухшим мясом. Однако с королевскими писцами подобные неприятности почти никогда не случаются, как бы люто ни ненавидели этих крючкотворов моряки. Потому что смерть адмиралтейского чиновника, неважно по какой причине, влечет за собой обязательное неторопливое расследование, на время которого корабль со всем его содержимым помещается под арест. Дотошные допросы, очные ставки и обыски иногда тянутся месяцами, и, пока дело не будет закрыто, никто кроме тяжело больных не смеет сойти с корабля на берег. Можно, конечно, дать взятку, чтобы ускорить волокиту, но обойдется такая мзда ох как недешево.

Господин Салье по прозвищу Клещ, судя по виду и разговору, был классическим образчиком своей профессии.

На столе, накрытом деревянной решеткой с ячейками разной величины (туда ставили миски и стаканы, чтоб они не елозили по поверхности от качки), два прибора стояли нетронутыми.

– Это место капеллана. Чудак сказал, что будет кормиться с матросами, – пожал плечами Логан, попивая сидр из необычного вида кружки: сверху она была оснащена перепонкой. Я не сразу сообразил, что франтоватый штурман таким образом оберегает свои навощенные усики. – А вон там сидит мичман. Он сейчас на вахте.

– Его звать Проныра, он сынок нашей кузины Гуэн, – присовокупил Кабан. – Вы, доктор, держите с ним ухо востро и, главное, не садитесь в карты играть.

Тут же вошел и мичман, будто стоял за дверью.

– Чего вы врете, дядя?! – сказал он, подтвердив мое предположение. – Завидуете моей учености, вот и беситесь. – Он сел к столу и жадно вгрызся в соленый окорок. – Это кто, лекарь? Привет, лекарь. Я тут один настоящий морской офицер, в гидрографической школе учился. Не то что эти.

– Полгода всего, потом тебя поперли, – заметил один из близнецов.

– А вы никто вообще не учились! Поэтому я уже мичман, а вы в мои годы по реям лазили… Ох, хорошая лошадка!

Летиция, хоть и была голодна (за вчерашний день она не съела и крошки), посмотрела на еду с некоторым испугом. Ей еще предстояло привыкнуть к корабельной пище.

«Соленой лошадью» моряки называют солонину, составляющую главный продукт их рациона. Свежее мясо подают скупо, не чаще чем раз в неделю, когда забивают бычка или барана. В остальное время едят густую похлебку из чеснока и зерна, запивая пивом или сидром. Офицерам положено вино, матросам по праздникам чарка рома. Муки всегда не хватает, поэтому, если на суше обыкновенно на хлеб кладут тонкий ломтик мяса, то в море наоборот.

Я, впрочем, всего этого (за исключением рома) не употребляю. Солонины мой желудок не переваривает, хлеба попугаю в плавании никто не даст, от чеснока у меня лезут перья. Но в море я не бываю голоден. Во-первых, я почти все время сплю. А во-вторых, коли возникнет охота подкрепиться, могу полетать над волнами и выхватить из воды какую-нибудь зазевавшуюся рыбешку – это у меня очень ловко получается. Когда же мы спустимся в южные широты, над океаном начнут порхать летучие долгоперы, вкуснее которых ничего не бывает. Должно быть, любовь к сырой рыбе объясняется моим японским происхождением.