Сокол и Ласточка - Борис Акунин

Борис Акунин

Сокол и Ласточка

Круизный лайнер «Сокол»

(весна 2009 г.)

Николай Александрович читает письмо

«С.-М. 25 февраля 1702 года

Моя истинно любимая Беттина,

В соответствии с Уроками эпистолярного Этикета, преподанными незабвенной Мисс Хеджвуд, Письмо Персоны, находящейся в длительном Путешествии, должно начинаться с Благопожелания Адресату, затем коротко коснуться Сфер небесных, сиречь Погоды, оттуда перейти к Области земной, сиречь описанию Места Пребывания, и лишь после этого плавно и размеренно, подобно Течению Равнинной Реки, следовать по Руслу приключившихся Событий, перемежая оные глубокомысленными, но не утомительными Рассуждениями и высоконравственными Сентенциями.

Что же, попробую.

Будь здорова, крепка Духом и не унывай, насколько это возможно в твоем Положении. Пусть дорогие мне Стены служат не только Убежищем твоему бедному Телу, но и Опорой твоей кроткой Душе. Таково мое тебе Благопожелание, и больше, памятуя о своем Обещании, не коснусь сего грустного Предмета ни единым Словом.

О небесных Сферах лучше умолчу, чтобы не сбиться на Выражения, недопустимые в благонравном Письме. Во все Время моего Путешествия Погода была гнусной, а Небо сочилось Дождем, мокрым Снегом и прочей Дрянью, напоминая вечно хлюпающий Нос Господина Обер-коммерцсоветника. Ах, прости! Сравнение само соскочило с Кончика моего Пера.

Не ласкала моего Взора и Область земная. Нынешняя Война мечет свои Громы и Молнии вдали от моего Маршрута, но Дороги за германскими Пределами отвратительны, постоялые Дворы нечисты, а Извозчики вороваты, однако я не стану тратить Время на Сетования по столь малозначительному Поводу, ибо здесь, в Городе, куда так рвалась нетерпеливая Душа моя, довелось мне столкнуться с Нечистотой и Вороватостью куда горшего Толка.

Честно признаюсь тебе, милая моя Беттина, что пребываю в Страхе, Тревоге и Малодушии. Препятствия, возникшие на моем Пути, оказались труднее, чем представлялось издалека. Но, как говорил когда-то мой дорогой Отец, ободряя меня перед Скачкой через Барьеры, Страх для того и существует, чтоб его побеждать, а Препятствия ниспосылаются нам Господом, дабы мы их преодолевали.

Это, как Ты несомненно поняла, была высоконравственная Сентенция, от которой я сразу перейду к глубокомысленному Рассуждению.

Чему быть, того не миновать, а бегать от своей Судьбы в равной Степени недостойно и глупо. Все равно не убежишь, лишь потеряешь Самоуважение и Честь.

Моя Судьба, похоже, уготовила мне Дорогу гораздо более трудную и долгую, чем мнилось нам с Тобою. Город С.-М., самое имя которого сделалось мне до того неприятно, что я предпочитаю обозначать его лишь первыми Буквами, очевидно, превратился из конечного Пункта моей Поездки в отправную Точку Путешествия гораздо более дальнего и опасного. Боюсь, у меня нет иного Выхода.

Арматор Лефевр, в переписке казавшийся столь любезным и покладистым Джентльменом, искренне заинтересованным в Успехе моего Предприятия, при Встрече оказался Выжигой наихудшего Сорта.

Назначенная им Цена многократно выше той, о коей мы сговорились, но это еще Полбеды. Гораздо тягостнее дополнительные Условия, от которых я не могу отказаться, а еще более того томят меня недоброе Предчувствие и тягостное Недоверие, которое вызывает у меня этот Человек.

Но чему быть, того не миновать. Лишние Расходы меня не остановят, ибо Сокровище, за которым я отправляюсь, с избытком окупит любые Траты, ибо воистину на свете нет Приза дороже этого. Что ж до Опасностей, то страшиться их простительно, а готовиться к ним даже необходимо, но Стыд тому, кто из Боязни отказывается от высокой Цели.

Прости, что пишу сбивчиво и не называю Вещи своими Именами, но в эти смутные Времена ни к чему доверять Бумаге лишнее, а предстоящее мне Плавание не совсем безупречно с Точки Зрения Закона.

Думаю, ты и так поняла, что я отправляюсь в Путь лично. Иначе у меня не будет Уверенности, что Дело исполнится должным Образом.

В конце концов, чтоб добраться до С.-М., мне пришлось потратить почти столько же Времени, не говоря о перенесенных мною Испытаниях. Когда я расскажу тебе о них, ты содрогнешься.

Итак, страшись за меня: я попаду во Владения ужасного Мулая.

Завидуй мне: я увижу сказочные Чудеса.

Молись за меня – я очень нуждаюсь в Молитве чистого Сердца.

Николай Александрович Фандорин перевернул ломкий лист, покрытый ровными строчками буро-коричневого цвета. То, что почерк был старинным, а чернила выцвели, беглому чтению не помешало. У магистра истории имелся большой опыт расшифровки старинных документов, часто находившихся в куда худшем состоянии.

Теплоход слегка качнуло на волне. Пришлось на секунду прикрыть глаза – сразу подкатила тошнота. Вестибулярный аппарат никак не желал привыкать к качке. Впрочем, Ника не мог читать даже в машине, на идеально ровном шоссе – немедленно начинало мутить.

На огромном океанском лайнере качка ощущалась при волнении больше четырех баллов, а сегодня, судя по сообщению в корабельной газете «Фэлкон ньюс», ожидалось не больше трех. Должно быть, корабль колыхнула одиночная волна-переросток.

Едва пол выровнялся, Фандорин открыл глаза и прочел надпись на обороте. Триста лет назад конверты были не в ходу. Частные письма обыкновенно складывали, запечатывали и писали адрес на чистой стороне.

Губы Николая Александровича издали сладострастный причмокивающий звук. Кое-что начинало проясняться.

«Благородной Госпоже Обер-коммерцсоветнице Беттине Менхле, урожденной Баронессе фон Гетц в Ее собственные Руки.

Замок Теофельс близ Швебиш-Халля»

Замком Теофельс когда-то владело семейство фон Дорнов, к которому принадлежал и Ника, посвятивший значительную часть жизни исследованию истории своего рода. Любой документ, имеющий хотя бы самое косвенное отношение к Теофельсу, представлял для Фандорина несомненный интерес.

Знакома ему была и фамилия Менхле. Так первоначально звали новых владельцев, к которым замок перешел в начале восемнадцатого столетия. Потом они сменили имя на более благозвучное, но жена первого из них в самом деле была урожденная Беттина фон Гетц.

Вопрос: кто таков этот Эпин, пишущий почтенной Frau Ober-kommerzienrat[1] столь интригующее послание, притом с нелестной аттестацией в адрес ее супруга или, во всяком случае, его хлюпающего носа? И почему вдруг по-английски, а не по-немецки?

Ника еще раз прочитал обращение («My truly beloved Bettina») и подпись («Your most loving and assured Friend Ėpine»). Любопытно. Очень любопытно.

Ай да тетушка. Загадала загадку!

Но разгадывать загадки было любимейшим занятием и в некотором роде даже источником заработка для Николая Александровича. Поэтому головоломки он не испугался, а решил, что попробует совместить плоды образования (как-никак шесть лет Кембриджа плюс четвертьвековой опыт) с дедуктивными способностями.

Он перечел документ еще несколько раз, повертел так и этак, пощупал фактуру бумаги, даже понюхал. Аромат безвозвратно ушедшего времени и непостижимой тайны кружил голову. Безвозвратно ли? Так-таки непостижимой? Случалось же ему прежде поворачивать время вспять и отмыкать замки, ключ от которых, казалось, навсегда утерян. Что если и теперь удастся?

Осмысление прочитанного, а также осмотр, ощупывание, обнюхивание и облизывание (Фандорин еще и лизнул темное пятно, которое осталось от давно искрошившегося сургуча) позволяли со значительной степенью вероятности предполагать следующее.

По профессиональной привычке Ника начал не с текстологического исследования и контент-анализа, а с деталей второстепенных, о которых, бывает, забываешь, если сразу углубиться в содержание.

Документ долго хранился в связке или папке, крест-накрест перехваченной шнурком (виден вдавленный след). Держали его по соседству с другими бумагами, более поздней эпохи (на обороте просматриваются фиолетовые разводы – это от чернил девятнадцатого столетия). Скорее всего, письмо выужено из какого-нибудь частного архива. (Почему частного? Да потому что ни штампа, ни инвентарного номера).

Бумага французского производства – такую во времена Людовика XIV производили на овернских мануфактурах. Письмо, очевидно, дошло до адресата. Во всяком случае, было распечатано в Теофельсе. (Это заключение можно сделать по разрезу. В первой четверти восемнадцатого века владельцы замка пользовались одним и тем же ножом для бумаги, оставлявшим характерный зигзаг.)

Теперь почерк. Каллиграфический, ровный, почти без индивидуальных особенностей. Так, вне зависимости от пола, писали отпрыски хороших семей, получившие стандартное «благородное» образование. Можно не сомневаться, что мистер или, скорее, мсье (недаром же на Е стоит акцент) Ėpine происходил из дворянского рода и обучался в привилегированном учебном заведении – либо же получал образование дома, что тем более означает принадлежность к аристократии.