Сокол и Ласточка - Борис Акунин

Вот так и проходят наши ужины.

2009-04-06 10:29

Наканетста нигто большэ нифстреваед ф наж диолок. Напишыте исчо пра закад иле васхот. Абажайу аписания прероды!!!

Большой благородный японский попугай

Последний коммент Гретхен-Вали означал, что Алтын с детьми уже отправилась в долгую дорогу: сначала в Лондон, оттуда рейсом «Вирджин Атлантик» в Бриджтаун. А что ничего не написала напоследок – это паршивый характер. Обиделась, что он не стал банить развязную секретаршу, вечно сующую свой нос куда не просят.

Пока не истекли 96 минут, как раз можно было бы записать все случившееся в дневник. Во-первых, это помогло бы собраться с мыслями. Во-вторых, интересно было бы узнать мнение жены. Но Алтын, стало быть, из контакта уже вышла. А от Вали проку будет мало. Дедукция не входила в число ее сильных качеств.

Пожалуй, чем метаться по каюте, дожидаясь тетиного пробуждения, разумней спуститься в библиотеку. В загадочном письме есть кое-какие детали, требующие выяснения и уточнения.

В лифте Фандорин, как обычно, не поднимал глаз, а смотрел под ноги. Так же вели себя и попутчики. Встречаться с кем-либо глазами было рискованно. Согласно корабельному этикету, eye contact[13] предполагал улыбку, улыбка – обмен вежливыми репликами, и все, потянется цепочка: теперь при каждой случайной встрече придется останавливаться, здороваться и обсуждать природу-погоду, желать друг дружке чудесного афтернуна, и так далее, и так далее.

В принципе, все это очень цивилизованно и мило, но с российской точки зрения – фальшь, пустое сотрясание воздуха. В Москве Нику ужасно раздражал недостаток вежливости, здесь – ее избыток. Тут было о чем задуматься. Получалось, что британцем он быть перестал, а русским так и не сделался. Дома (ага, все-таки «дома»!) часто думал: худшая беда у них тут – не дураки и не дороги, а тотальное хамство. На корабле же постоянно ловил себя на мысли: «странная у них, англичан, все-таки привычка…» Например, даже британская сдержанность, которую Фандорин всегда так ценил, теперь казалась ему какой-то малахольной и противоестественной.

Взять хоть сегодняшний инцидент.

Согласно заведенному распорядку, с 16.15 Синтия плавала в открытом бассейне на солнечной палубе. Николас сел в шезлонг с книжкой («История британской Вест-Индии»), а тетю, наряженную в плюшевый купальник с львами и единорогами, служители пересадили из каталки на подъемник и стали осторожно перемещать над изумрудной водой. В середине, где глубже, старушку опускали, она отстегивала ремни и десять минут величественно плавала взад-вперед. На воде тетушка держалась отлично. Потом тем же краном ее переправляли обратно.

Сначала все шло, как обычно: Синтия отдавала команды, словно адмирал Нельсон с капитанского мостика в разгар Трафальгарского сражения; вежливые матросы делали вид, что без ее распоряжений нипочем не справятся с таким мудреным делом. Но когда сиденье оказалось над мраморным бортиком, тетя как-то неловко накренилась, и ремень безопасности то ли лопнул, то ли расстегнулся.

Сам миг падения Николас проглядел – он как раз читал о рейде пирата Моргана на Маракайбо. Услышал донесшееся с нескольких разных сторон приглушенное «ах!», тетин вскрик. Поднял глаза и обмер, увидев столб брызг и пустое раскачивающееся сиденье.

В течение полуминуты, пока выяснилось, что старушка цела, вокруг царило напряженное молчание. Кто-то приподнялся с шезлонга, кто-то даже вскочил, но в общем все вели себя с безукоризненной сдержанностью. Русские бы заорали, кинулись к бассейну, здесь же никто не тронулся с места. Не из безразличия, а чтобы не мешать специалистам: прислуга лучше знает, что и как нужно делать в подобном случае. Орал и размахивал руками только какой-то дядечка в не по-английски пестрых плавках. Потом, когда стало ясно, что все в порядке, Николасова соседка со снисходительной улыбкой сказала про крикуна: «Australian, isn’t he».[14] Выговор у эмоционального джентльмена действительно был антиподный.

Зато Синтия проявила себя настоящей англичанкой. Когда перепуганные матросы выудили ее из воды, она сказала лишь: «Полагаю, сегодня я плавать не буду». И бледный от потрясения Ника укатил ее под одобрительные взгляды и сочувственные комментарии публики.

Однако в коридоре, вдали от посторонних глаз, тетя дала-таки волю чувствам.

– О, мой Бог, – слабым голосом сказала она. – Я чуть не погибла. Когда я падала из этой чертовой люльки, чуть не лопнула от злости. Думала: «Как некрасиво со стороны Всевышнего! Угробить меня накануне главного приключения всей моей жизни! Просто нечестно!»

– Вы все это подумали, пока падали с двух метров? – спросил Ника – безо всякой подначки. Он знал по опыту, что в миг опасности мысль многократно ускоряется. – Однако вы не совсем справедливы к Господу. Если вы считаете плавание по океану главным приключением вашей жизни, то оно уже близится к концу. Завтра Мартиника.

– При чем тут плавание! – фыркнула Синтия, но это интригующее замечание Николас пропустил мимо ушей. Он еще не совсем оправился от шока.

– Как же вы меня испугали, – пробормотал он. – Я подумал…

– Что старуха свернет себе шею и ты унаследуешь Борсхед-хаус? – подхватила тетушка. Он хотел возмутиться, но она махнула: молчи, не перебивай. – Нет, мой милый, Борсхед-хаус ты бы, конечно, унаследовал, но ты даже не представляешь, чего бы ты лишился! Какой ужас! Я могла погибнуть, не открыв тебе тайны!

Николай Александрович заморгал.

– Тайны? Какой тайны?

Мисс Борсхед вздохнула.

– Не хотела говорить, пока не прибудем на Мартинику, но после сегодняшнего происшествия просто обязана ввести тебя в курс дела. Неужели ты подумал, что я притащила тебя на этот дурацкий пароход, только чтобы ты катал меня по палубе?

– А… разве нет?

– У меня самоходное кресло, – с достоинством заметила она. – Нет, мой мальчик. Ты мне понадобился не в качестве тягловой силы. Мне нужна твоя голова. Фандоринская голова! – Она постучала его артритическим пальцем по лбу. – Дай мне 96 минут, чтобы прийти в себя. А пока изучи один документ. И поработай своими учеными мозгами.

Сказано это было уже перед самой дверью каюты. А минуту спустя Николас получил для изучения пожелтевшее от времени письмо – без каких-либо комментариев. Пока он разглядывал бумагу, не торопясь ее разворачивать, Синтия ретировалась в свое логово. Из кресла на диван она умела перемещаться без посторонней помощи. Руки у старушки были сильные.

Двадцать минут спустя охваченный охотничьим азартом Фандорин ехал в лифте на шестую палубу, в библиотеку. Там имелся отличный подбор книг на разных языках по истории мореплавания. Возможно, удастся что-то найти по французским арматорам периода Войны за испанское наследство.

Читальный зал бывал полон только в ненастную погоду. Но с самого Бискайского залива над океаном сияло солнце, с каждым днем делалось все теплей, и в этот тихий послеполуденный час Николас оказался в библиотеке совсем один, даже служительница куда-то отлучилась. Вместо нее на столике регистратуры сидел большущий попугай изысканной, но несколько траурной окраски: сам черный, с красным хохолком и желтой каймой вдоль крыльев. Птица водила здоровенным клювом по странице раскрытой книги – будто читала. Фандорин поневоле улыбнулся.

– Пиастрры, пиастрры, – сказал пернатому существу магистр. Попугай покосился на шутника круглым глазом и присвистнул – мол, слыхали уже, придумал бы что-нибудь пооригинальней. Потом взял и перевернул клювом страницу. Должно быть, видел, как это делают посетители, и спопугайничал.

Библиотекарша Николасу была не нужна. Он сам нашел нужный шкаф, разделенный по странам и эпохам. Ага, вот Франция. Вот царствование Людовика XIV. А вот и целый том, посвященный арматорам порта Сен-Мало.

– Лефевр, Лефевр… – бормотал Фандорин, перелистывая указатель.

Их, оказывается, была целая династия, Лефевров. А вот и тот, что, очевидно, упоминается в письме.

Вслух Ника прочел:

– «Шарль-Донасьен Лефевр (1653 – не ранее 1718)». That’s my man![15]

Птица издала нервный клекочущий звук. Мельком подняв глаза, Фандорин увидел, что попугай растопырил крылья и таращится на него.

– Не любишь, когда в библиотеке громко говорят? Ну, извини.

Дальше он читал про себя, испытывая волнение, как всякий раз, когда удавалось подцепить ниточку, ведущую из сегодняшнего дня в прошлое.

Дом «Лефевр и сыновья» был основан отцом Шарля-Донасьена во время войны с Аугсбургской лигой для снаряжения корсарских кораблей. Потом успешно торговал, обслуживая Ост-Индскую компанию. Разбогател на работорговле, переключился на заготовку сушеной трески и импорт муслина из стран Средиземноморья. Ага! В конце семнадцатого века фактически монополизировал выгодный посреднический бизнес по выкупу европейских пленников у берберских морских разбойников, подданных султана Мулай-Исмаила.