Дневник эфемерной жизни (с иллюстрациями) - Митицуна-но хаха

Сегодня пришло редкое теперь сообщение — письмо от Канэиэ: «Похоже, он приедет. Плохо, что получается такое совпадение, — сказала я сыну, — поезжай-ка побыстрее. Некоторое время мы не покажем ему, что девочка здесь. Пускай все идет своим чередом». Так я было решила, но без толку. Канэиэ прибыл первым, и не успела я придумать, что ему сказать, как вернулся сын.

— Куда это ездил таю? — спросил отец, и мальчику пришлось и так и сяк изворачиваться, отвечая ему.

Несколько дней я была озабочена тем, как Канэиэ отнесется к моему поступку, и наконец открылась ему:

— Мне теперь часто тоскливо, и я взяла ребенка, брошенного его отцом.

— Надо посмотреть. Чей же это ребенок? А может быть, я стал слишком старым теперь, и ты ищешь себе молодого, а меня думаешь гнать прочь?!

Мне это показалось очень забавным:

— Тогда, может быть, тебе показать его… Может, и ты станешь считать этого ребенка своим? — спросила я, и он воскликнул

— Очень хорошо! Так и сделаем. Давай-давай!

Я уже давно сильно волновалась, и после этих его слов позвала девочку.

Она оказалась против тех лет, о которых я слышала, — сущий младенец. Ее подозвали поближе, и она остановилась, когда ей сказали: «Стой!». Ростом девочка оказалась не больше четырех сяку[13], волосы ее ниспадали вниз, по краю они казались подрезанными и были всего на четыре сун короче ее собственного роста. Она была очень миловидна, с очень славной головкой и весьма изысканной фигуркой.

Канэиэ, увидев ее, обратился ко мне:

— Очаровательна. Прелестный ребенок. Чья же она? Ну, скажи, скажи!

Видя, что стыдиться тут не приходится, я решила признаться ему во всем:

— Значит, ты нашел, что она прелестна? Тогда слушай, — начала я, а он все больше подгонял меня.

— Как ты нетерпелив, — продолжала я, — уж не твой ли это ребенок?!

Он был поражен:

— Как это, как? Откуда?!

— Да вот так.

— Совершенно удивительно! Я слышал, что теперь та женщина оскудела, но не знал, где она живет. Я не видел дочь до сих пор, — пока она не стала вот такой! — и Канэиэ разрыдался.

Девочка не знала, что и подумать, она лежала ничком и плакала. Люди, которые видели это, глубоко тронутые, как в старинных повествованиях, плакали все до одного.

Канэиэ много раз вытирал слезы рукавами своего одинарного одеяния и приговаривал:

— Вот неожиданность! Я уже стал раздумывать, приезжать или не приезжать сюда, а здесь вдруг такое дело. А, поедем со мной! — принялся он шутить, и до поздней ночи все то плакали, то смеялись, едва уснули.

Наутро, собираясь уезжать, он позвал девочку, посмотрел на нее и снова нашел ее прелестной.

— Теперь я ее заберу! Как только подадут экипаж, сразу садись! — смеялся Канэиэ, и с тем уехал. Позже, когда он присылал письма, он обязательно спрашивал: «Как там маленький человечек?». Писал часто…

Ночью двадцать пятого числа, когда сумерки уже сгустились, послышались громкие голоса. Случился пожар. Услышав шум совсем близко, я поняла, что горит у неприятной для меня женщины. Я слышала, что двадцать пятого и двадцать шестого числа у Канэиэ обычное религиозное воздержание, но от него была записка: «Просовываю ее из-под дверей», — очень подробная. Я подумала: «Удивительно, что дожила до этого только теперь».

Двадцать седьмого мое направление было для него запретным. Двадцать восьмого числа около часа Барана раздались крики:

— Дорогу, дорогу!

Увидев, как открылись центральные ворота и в них въехал экипаж, я подняла шторы, нижние занавески заткнула слева и справа. Видно было, как множество передовых закрепляло оглобли. Когда экипаж приблизили к месту, где они закрепляются, Канэиэ сошел на землю и появился из-под алых слив, которые как раз были в самом цвету. Он был похож на них.

— Как интересно! — воскликнул он, поднимаясь в помещения.

Когда Канэиэ проверил следующий день, оказалось, что будет запретным южное направление.

— Почему тогда ты не рассказала мне обо всем? — спросил он.

— А как бы ты поступил, если бы узнал правду?

— Пожалуй, уехал бы.

— Теперь надо хорошенько знать, что у тебя на душе. — После этого мы оба замолчали.

Я размышляла над тем, что девочку нужно учить каллиграфии и стихосложению, но здесь, как мне думалось, достаточно будет моих наставлений.

Плохо, если она не оправдает ожиданий. Теперь пусть вместе с другими девочками пройдет церемонию первого надевания шлейфа, — наставлял меня Канэиэ, пока не смерклось. Уезжая от меня, он на прощание громко произнес:

— Теперь я еду к экс-императору! Это направление подходит.

В последнее время вид у неба улучшился, мало-помалу прояснилось. Не слишком теплый и не слишком холодный ветер навевал аромат сливы, соблазнял на песни камышевку. На разные лады орали петухи. Воробьи, свивающие гнезда на крышах домов, сновали туда и обратно под черепицей. Освободившись из зимнего плена, показала лицо трава в садике.

В первый день дополнительной второй луны моросил дождь. После этого небо было ясным.

Я думала, что третьего числа мое направление было открытым для Канэиэ, но ничего о нем не услышала. В таких же, как и ранее, грустных размышлениях провела я весь день до вечера четвертого числа, а во сне сторожила звуки, и вдруг среди ночи раздался большой шум из-за пожара. Слышно было, что горит поблизости, но я, обеспокоенная своими мыслями, не могла подняться. И тут ко мне с разных сторон стали приходить люди, прежде этого не делавшие. Пришлось встать, выйти наружу и отвечать на их вопросы:

— Кажется, огонь утихает.

Когда стало светать, я вошла в помещение и снова легла, и вдруг заслышала, что перед воротами остановились скороходы. С удивлением я услыхала:

— Господин приехал!

Поскольку светильники были уже погашены, при входе в дом было темно, и Канэиэ произнес:

— Как темно! Видно, огонь погасили, потому что стало светло от пожара? У меня было ощущение, что горело поблизости, и я приехал. Может быть, теперь мне вернуться?

Наконец он лег в постель.

— Я еще с той ночи думал к тебе приехать, но моя свита вся разъехалась, и я ничего не мог сделать. Если бы это было прежде, я вскочил бы на коня и один прискакал, а теперь что за человек я стал? Что должно произойти, чтобы я появился?! С такими думами я и уснул, и вдруг этот гвалт — просто удивительно. Я поражен, — делился Канэиэ своими мыслями.

Рано утром он ушел от меня, сказав, что на улице, видимо, «странным покажется экипаж».

Шестого и седьмого, как я слышала, у него было воздержание. Восьмого числа шел дождь. Ночью было слышно, как он стучит по мху, покрывающему камни. Десятого я пошла поклониться в святилище Камо. Я пошла с удовольствием, после того, как одна приятельница предложила:

— Потихоньку сходим туда вместе.

Я всегда испытывала в этом месте редкостное чувство, и сегодня пребывание здесь подняло у меня настроение.

Тому, кто видит, как крестьяне жнут в поле, кажется, что они двигаются там просто так. Как и прежде, когда мы достигли Китано, то увидели на болоте женщин и детей, собиравших травы. Внезапно я вспомнила стихотворение о том, что не боятся замочить в дождевой воде ни подолы, ни шлейфы лишь те, кто задумал собирать болотные травы… Презанимательный вид открылся, когда мы огибали холм Фунаока

Домой я вернулась с наступлением темноты. Только легла спать, как раздался сильный стук в ворота. Совершенно сбитая с толку, я пробудилась и неожиданно увидела рядом Канэиэ. Демон подозрительности говорил мне, что он попусту приехал в другой дом, поблизости от моего, и, возвращаясь, решил навестить меня. Но лицо у него оставалось беззаботным. Я же не смогла быть с ним совершенно непринужденной… А там и рассвело. Назавтра Канэиэ уехал, едва только поднялось солнце. Так прошло пять или шесть дней.

Шестнадцатого числа шел сплошной дождь, навевая грусть. Едва рассвело, и я была еще в постели, а уж принесли очень нежное письмо. «Сегодня твое направление для меня запретно. Что делать?» — значилось в нем.

Вскорости после того, как я послала Канэиэ ответ, он прибыл сам. Я удивилась: солнце уже заходило. Близилась ночь, и Канэиэ всем своим видом показывал, что хочет, чтобы я оставила его ночевать:

— Ну, как-нибудь. Может, совершим жертвоприношение богам?!

Однако я выпроваживала его, говоря при этом:

— Большой необходимости в этом нет.

А когда он выходил из комнаты, я тихонько прошептала про себя:

— Не надо считать эту ночь одною из тех, когда он навещал меня.

Но Канэиэ услышал мои слова и откликнулся:

— Тогда получается, что я приходил без толку. Раз у нас были и другие ночи, пусть обязательно случится нынешний вечер.