Дневник эфемерной жизни (с иллюстрациями) - Митицуна-но хаха

Семнадцатого числа шел мелкий дождь, я думала о том, что для Канэиэ мое направление запретно, и мир казался мне все более унылым. Пришло письмо от закононаставника, который в позапрошлом году в молельном зале храма Исияма грустными ночами весьма проникновенно читал дхарани[8]. На мои расспросы он тогда ответил:

— Я затворился в горах в прошлом году. Взял обет не есть того, что убито.

— Молитесь, наставник! — сказала я ему.

В письме от этого закононаставника было сказано: «В ночь на пятнадцатое число мне приснился сон. Будто в рукавах Вы изволите держать луну и солнце. Потом я вижу, что луну Вы попираете ногой, а солнце изволили прижать к груди. Попросите, пожалуйста, растолковать Вам этот сон».

Я засомневалась, полагая, что покажусь очень глупой, когда стану его рассказывать, но потом ко мне зашел толкователь снов, и я спросила его, как бы говоря о другой женщине. Он был потрясен добрым предзнаменованием:

— Кто же она такая?! В дальнейшем она будет близка к августейшему дому, станет заниматься делами государственного управления, как сама того пожелает.

Выслушав его толкование, я решила: «Так-то оно так. Толкование сна, видимо, верное, только внушает сомнения тот монах, который рассказал этот сон. По секрету говоря, очень непохоже на то, что творится на самом деле».

Однако после этого одна дама рассказала мне:

— Вижу я во сне, будто ворота к Вашей усадьбе покоятся на четырех опорах. Такой сон означает, что из этой усадьбы выходит наружу министр или другой такой же вельможа. Когда я рассказала его толкователю, он ответил, что сейчас поговаривают, будто наш господин станет скоро министром. Но что мой сон не об этом, но о будущем вельможе.

К тому же, позавчера ночью мне самой привиделся сон, будто бы какой-то мужчина на ступне моей правой ноги жирно пишет иероглиф «ворота». Удивленная этим, я будто бы отдернула ногу. Когда же обо всем увиденном я спросила знатока, он мне отвечал

— Это сновидение было то же, что и прежние.

Его толкование также показалось мне нелепым, и я посчитала его неправильным. «Однако наша семья не такова, чтобы считать подобное совершенно невозможным[9], — думала я в глубине души, — и единственный мой сын мог бы встретиться с таким нежданным счастьем».

Все так, но, судя по происходящему ныне, будущее видится мне печальным, да и ребенок у меня всего только один. Год за годом я ездила то в один, то в другой храм на поклонение и взывала в молитвах о рождении другого ребенка… Теперь уже я вошла в тот возраст, когда молиться о рождении детей уже поздно, и стала думать о том, чтобы взять на воспитание девочку из хорошей семьи, которая могла бы и с сыном единственным моим поговорить, и мне быть утешением на исходе жизни. В последний месяц эта тема стала все больше занимать меня, почему я и беседовала о ней то с одной дамой, то с другой, пока однажды мне посоветовали:

— Поговаривали, что господин одно время ездил к дочери покойного ныне советника Гэнсайсё Канэтада[10], и у нее родилась очень миловидная девочка. Если Вам все равно, может быть, Вы возьмете на воспитание эту девочку? Сейчас они живут у старшего брата той женщины, которого зовут Дзэндзи-но кими, у подножия горы Сига.

— Да-да, было такое дело. Это потомок покойного ныне экс-императора Ёдзэй. Когда дочь еще носила траур по умершему советнику, Канэиэ услышал об этом обычные разговоры, стал ее навещать, и тогда между ними что-то было. Канэиэ тогда поддался своему увлечению, а женщина ничего особенного собою не представляла и, кроме того, была уже немолодою, поэтому не особенно полагалась на слова Канэиэ.

Однако она не отвечала на запросы, и потому Канэиэ сам дважды запрашивал ее и почему-то возвращался домой с женским платьем хитоэ[11]. Было еще что-то такое, да я позабыла. После какого-то случая он послал ей стихотворение:

Не думаешь ли ты,Что травяная та подушка,Когда я спал,Заставу переехав,Случайна для меня?

Ее ответы ничего особенного не представляли:

Та мимолетна ночь.Подушке из травыИ сну в путиНе знаю равныхДо сих пор!

Над этим стихотворением мы посмеялись вместе с Канэиэ:

— И что поразительно — кругом тут путешествия!

После того особо примечательного ничего не было; на какое-то из его посланий дама ответила так:

От росы, что ложитсяПодряд, ночь за ночью,Все мокнут мои рукава.Их не высушил дажеГорячий огонь моих мыслей.

И прочее было в таком же духе. Постепенно они охладели друг к другу. Как-то позднее я спросила у Канэиэ, что было дальше.

— Потом случилось, что там родилась девочка, — сказал он, — говорили, что от меня. Может быть. Ты что, хочешь взять ее сюда жить?

Тогда я попросила узнать об этом ребенке, и оказалось, что девочке, которая даже не знала своего отца, теперь лет двенадцать-тринадцать. А ее мать, неотлучно живущая лишь с этой девочкой у Восточного склона Сига[12], у подножия горы, целыми днями видит перед собою озеро, а позади себя — гору Сига. И в таком невыразимо тоскливом месте она проводит все свое время. Памятуя о собственной несчастной доле, я, о чем бы мне ни доводилось говорить, в первую очередь думала о бесцветной жизни у горы Сига.

У той дамы был брат от другой матери, он состоял закононаставником в столице. Дама, которая с самого начала рассказала мне о девочке, познакомилась с ним, потом пригласила к себе и побеседовала.

— Почему же? — сказал он. — Я думаю, что это очень хорошее дело. Прежде всего, то, что она живет, не обременяя свою мать заботами, делает ее жизнь весьма неустойчивой, так что теперь все стали думать, что лучше всего будет, если она примет постриг. Теперь она уже несколько месяцев живет в соответствующем месте и готовится изменить свой облик — стать монахиней.

На следующий же день этот человек поехал в горы. Он и сестра были рождены разными матерями и никогда не были особенно близки, так что женщина удивилась, что брат проделал к ней такой дальний путь.

— Ты по какому-нибудь делу? — спросила она, и тогда он рассказал ей о причине, что привела его к ней. Сначала женщина ничего не отвечала, глубоко задумавшись и заливаясь горькими слезами. Потом успокоилась и ответила:

— Я ведь уже решила остаток своей жизни провести в уединении, но теперь подумала, что слишком жестоко было бы удерживать подле себя ребенка. Прямо не знаю, как быть. Пусть уж все будет так, как ты решишь.

На следующий день человек тот вернулся в столицу и сказал мне:

— Так-то и так-то.

Я была довольна сверх ожидания. Видимо, между мною и девочкой была связь в прежней жизни. Глубоко тронутый моими чувствами законоучитель посоветовал мне:

— Тогда Вам нужно немедленно написать туда письмо.

— Конечно! — отвечала я и написала: «Хотя я много лет не давала о себе знать, я получала о Вас сведения разными способами и хочу надеяться, что для Вас не будет неясности, кто я такая. Может быть, моя просьба покажется Вам странной, но, когда я поведала о своей неизбывной печали своему другу-священнослужителю, он изволил рассказать о ней Вам, и я с радостью узнала, что Вы весьма благосклонно отнеслись к моей просьбе. Моя просьба могла бы показаться Вам бесцеремонной, но мне передали о Вашем намерении посвятить дочь в монахини, и я сочла, что Вы могли бы отпустить ее ко мне».

Ответ был на следующий день. «С радостью», — писала та женщина, давая мне свое разрешение. В письме был описан и разговор с братом. Но прежде очень печально рассказывалось о материнских думах и чувствах. Написав обо всем, в конце письма женщина добавляла: «Я пишу, словно в тумане, кисть моя временами останавливается, и письмо мое, возможно, будет трудно разобрать». «Вот уж действительно», — думала я, читая написанное.

После этого я написала второе письмо и условилась обо всем. Тот священнослужитель с товарищами поехал за девочкой и привез ее в столицу. Мне было грустно думать, что она уезжает из храма совсем одна. Разве это легко? Потом мне пришло на ум, что мать и дочь, может быть, думают, будто в моем доме отец будет больше, чем прежде, заботиться о девочке… Тут они ошибаются: здесь будет примерно то же самое. Однако как бы там ни было, соглашение достигнуто, и передумывать уже не годится.

— Ныне девятнадцатое число — благоприятный день, — установили прорицатели, и мы назначили на этот день встречу девочки. Тайно, в сопровождении четверых верховых на конях и множества низших слуг, выехала со двора повозка с плетеным верхом, очень чистая. В повозке впереди сидел таю, а позади него — та дама, которая впервые рассказала мне об этой девочке.

Сегодня пришло редкое теперь сообщение — письмо от Канэиэ: «Похоже, он приедет. Плохо, что получается такое совпадение, — сказала я сыну, — поезжай-ка побыстрее. Некоторое время мы не покажем ему, что девочка здесь. Пускай все идет своим чередом». Так я было решила, но без толку. Канэиэ прибыл первым, и не успела я придумать, что ему сказать, как вернулся сын.