Дневник эфемерной жизни (с иллюстрациями) - Митицуна-но хаха

Третьего числа отмечали совершеннолетие государя; все шумели. Миновало и седьмое число, была процессия Белых коней[2], но я неважно себя чувствовала и не пошла на нее.

Канэиэ, который показался у меня только восьмого числа, наутро уехал, сказав на прощание:

— Сейчас удивительно много разных празднеств, за которыми нужно присматривать.

Один человек из его свиты, покуда он некоторое время отдыхал здесь (Канэиэ был у меня), написал стихотворение и передал его моим дамам:

Эта крышка от ведраИз СимоцукэНе годится никуда —Хоть на зеркало похожа,Только ничего не отражает.

Дамы положили на эту крышку сакэ[3] и фруктов, а в глиняный сосуд положили записку с ответным стихотворением:

Посмотрите на крышку,Что посылаем Вам,И не отчаивайтесь сразу —Хотите видеть чей-то образ,Так выпейте сакэ.

Из-за своего трудного состояния я даже не участвовала в том праздничном переполохе, который устраивали все кругом, и так прошло двадцать седьмое число. Четырнадцатого числа Канэиэ прислал мне свое старое платье и передал: «Это надо переделать». Поскольку он велел сказать мне: «Надеть это я должен в такой-то день», — я и не думала спешить, но когда наутро пришел посыльный и поторопил: «Скорее!» — я передала с ним такое стихотворение:

Боюсь, работа будет долгой.А если станешь надеватьВсе то же платье,Быть может, к нам былое возвратится.Уж лучше отошлю нетронутым шитье!

После этого я не написала ему ни строчки, пока не сделала всю работу.

— Сшито неплохо, — заметил Канэиэ, — одно плохо, что делала ты эту работу неохотно.

Я в раздражении послала ему стихотворение:

В волнении шуметьИ торопитьТого, кто стар,Не нужно было —Ни это платье, ни меня.

После этого не слышно было, чтобы от Канэиэ прибыл посыльный.

Двадцать третьего числа, когда еще не были подняты шторы, одна из моих дам встала с постели и толчком открыла дверь.

— Оказывается, выпал снег! — воскликнула она, и тут я услышала первую песню камышевки. Однако чувствовала я себя слишком старой и даже не подумала сложить обычное для такого случая стихотворение.

Был посыльный, сказавший, что двадцать пятого Канэиэ назначили старшим советником Я подумала тогда, что для меня это означает еще больше ограничений, и людей, которые подходили ко мне с поздравлениями, я воспринимала, как желающих пошутить, и совсем не испытывала радости. Только наш сын ничего не говорил, но в душе был очень доволен.

На другой день от Канэиэ принесли записку: «Почему ты не спросишь меня: как твое настроение? Из-за этого для меня и радость не в радость».

В последний день года принесли еще письмо: «Что с тобою случилось? Я сейчас очень занят. Почему от тебя нет ни звука? Ты бессердечна». Так в результате моего молчания между нами возникла взаимная неприязнь. Я подумала, что и сегодня не могу ожидать к себе его самого, и послала ему короткий ответ: «Ты постоянно занят докладами государю и совсем не имеешь свободного времени, поэтому нам и не встретиться».

Хоть я и оказалась права, но теперь уже не брала этого в голову и успокоилась совсем.

Однажды вечером, после того, как я уже легла в постель и стала засыпать, в ворота застучали, громко зашумели; мои слуги переполошились, ворота тут же открыли, после чего я, несколько встревоженная, увидела в проеме боковой двери Канэиэ:

— Живо, открой! Скорее!

Дамы, которые были возле меня, все выглядели по-домашнему: они разбежались и попрятались. Видно было уже плохо, я подползла на коленях и открыла дверь:

«Редко ходишь ты сюда, туго ходят двери в петлях», — вспомнила старые стихи, и он закончил:

«Когда бы приходил я только в эти двери, не запирались бы они».

Перед самым рассветом было слышно, как в соснах бушует ветер. Я слушала бурю и думала, что, когда встречала рассветы одна, не слыхала подобных звуков — видно, этим я была обязана покровительству будд и богов.

Наутро наступила вторая луна. Шел тихий дождь. Даже после того, как мы подняли ставни, Канэиэ не обнаружил обычного нетерпения, — может быть, из-за дождя у него не было желания уезжать. Однако мне и в голову не пришло, что он останется у меня надолго. Через некоторое время Канэиэ спросил:

— Не прибыли ль там сопровождающие?

Когда он вышел после сна, то был одет неофициально, в мягкие одежды и накрахмаленную однослойную мантию, свободно подхваченную поясом. Как только Канэиэ показался, мои дамы изъявили готовность услужить:

— Изволите покушать?

— Я никогда здесь не завтракаю, зачем же теперь-то, зачем? — добродушно ответил он и добавил:

— Подайте меч!

Сын взял меч и, выйдя на галерею, с поклоном протянул его отцу, опустившись на одно колено.

— Смотри, как неряшливо они сожгли сухую траву![4] — сказал мне Канэиэ. Вскоре прибыл экипаж с натянутым на нем кожаным пологом от дождя, мужчины из свиты легко подняли оглобли, Канэиэ вошел внутрь. Он опустил нижние занавески и выехал через средние ворота. Крики его передовых гонцов я слушала с чувством зависти к соперницам.

Целыми днями дул сильный ветер, и из-за него мы не поднимали шторы с южной стороны, а сегодня я выглянула наружу и заметила, что после затяжных дождей сад приобрел несколько запущенный вид, а местами в нем зазеленела трава. Это смотрелось очаровательно. К полудню снова поднялся ветер, на этот раз с противоположного направления, и небо начало проясняться. С каким-то странным чувством я всматривалась в темноту до тех пор, пока не стало совсем темно.

Ночью третьего числа пошел снег, навалил сугробы толщиной в три или четыре суна[5] и идет до сих пор. Я подняла шторы и выглянула наружу. Тут и там слышались возгласы:

— Ну и холодина!

Дул сильный ветер. Мир казался исполненным чарующей печальной прелести.

После этого погода прояснилась и около восьмого числа я отправилась к своему отцу, скитальцу по уездам. Приехало много родни, молодые женщины играли на тринадцатиструнном кото и на бива[6], очень слаженными голосами пели и до самой темноты весело смеялись. Наутро, когда гости вернулись по домам, я почувствовала себя свободно.

Только что прочла письмо от Канэиэ: «У меня очень долго продолжалось религиозное затворничество, потом были дела, связанные с новой должностью. Очень хочу быть у тебя сегодня». Письмо было очень душевным. Я отослала ответ, потому что была отрезана от мира и не думала, что он действительно озабочен тем, чтобы навестить меня, однако в час Лошади, когда я совершенно не была к этому готова, послышались громкие голоса:

— Пожаловал, пожаловал!

Я изрядно разнервничалась и, когда Канэиэ вошел, сделалась сама не своя, и лишь после того, как он сел напротив меня, я справилась со своими чувствами.

Через некоторое время принесли столик с яствами, Канэиэ немного поел, а когда ему показалось, что стало смеркаться, он принялся аккуратно одеваться со словами:

— Завтра праздник в храме Касуга[7], надо будет выносить подношения богам.

Передовых было много; издавая предостерегающие выкрики, они отправились со двора. Откуда ни возьмись, собрались мои дамы и принялись судачить о достойных сожаления вещах:

— Жаль, что господин изволил наблюдать нас в таком неприглядном виде!

А я думала, что он видел куда более неприглядные вещи, и это сделало его чувства ко мне еще более неприязненными.

Не знаю, по какой причине, но погода в эту пору казалась особенно холодной. Ночью луна была светлая. Двенадцатого числа повалил снег, принесенный сильным ветром. Примерно с часа Лошади пошел дождь; дождь был мелкий и неторопливый, и мир казался таким печальным… До сегодняшнего дня от Канэиэ не было ни звука, и у меня вновь появились подозрения, но потом я вспомнила, что начиная с этого дня он, вроде бы, должен соблюдать религиозное воздержание, и немного успокоилась.

Семнадцатого числа шел мелкий дождь, я думала о том, что для Канэиэ мое направление запретно, и мир казался мне все более унылым. Пришло письмо от закононаставника, который в позапрошлом году в молельном зале храма Исияма грустными ночами весьма проникновенно читал дхарани[8]. На мои расспросы он тогда ответил:

— Я затворился в горах в прошлом году. Взял обет не есть того, что убито.

— Молитесь, наставник! — сказала я ему.

В письме от этого закононаставника было сказано: «В ночь на пятнадцатое число мне приснился сон. Будто в рукавах Вы изволите держать луну и солнце. Потом я вижу, что луну Вы попираете ногой, а солнце изволили прижать к груди. Попросите, пожалуйста, растолковать Вам этот сон».