Моя Европа - Робин Локкарт

Он тепло поприветствовал меня, а когда мы уселись за круглым столом, предложил сигары и сигареты. Сам Готвальд закурил трубку. Позже мне довелось узнать, что почти все чехословацкие коммунисты-министры курили трубки, подражая их «великому вождю и мудрому учителю» Иосифу Сталину. Перед тем, как приступить к разговору, он спросил, не буду ли я против присутствия пресс-секретаря, на случай, если возникнет необходимость в записи нашей беседы. Это, пояснил он, его обычный метод. Таким способом, как я знал, Готвальд одновременно проверял меня.

В 1918 году я не испытывал затруднений в общении с большевистскими вождями в Москве. С Готвальдом оказалось сложнее. Чтобы вызвать его на разговор, мне пришлось задавать вопросы. Я начал расспрашивать о восстановлении Чехословакии. Он резонно заметил, что после семилетней оккупации немцами двух лет для полного восстановления явно недостаточно. Для этого понадобится много лет. Чехословакия на данный момент не имела финансовых резервов и была способна покупать импортные товары только в обмен на экспорт. Она вынуждена приобретать сырьё на доллары и оплачивать долларами провозку товаров через американскую зону в Германии. Это было больным местом всех чехов, поскольку в прежнее время они оплачивали перевоз товаров немецкими марками.

Я спросил его, насколько может оказаться существенной финансовая помощь США. Он ответил, что заём на 25 миллионов долларов значительно поднимет экономику. Готвальд был бы рад принять заём, но только если американцы не потребуют при этом выполнения ряда политических условий. Углублять разговор по поводу критике американцев ему явно не хотелось. Тогда я поинтересовался его мнением о неопределённостях в вопросах замедленного налаживания международной ситуации. Он начал с напоминания, что в 1919 и 1920 годах Западные Союзники сделали попытку оккупировать Россию и потерпели неудачу. Русские этого никогда не забудут, и нам тоже следовало об этом помнить. Сегодня они очень сильны. Затем он выразил уверенность, что в результате двух или трёх совещаний будет достигнуто полное взаимопонимание. После окончания Первой Мировой войны мир заключили быстро, все проблемы начались позже. Теперь всё обстоит наоборот: мир ещё не был подписан, а уже возникло много неувязок. Вероятно, это всё же более благоприятная ситуация. Советский Союз и Соединённые Штаты, выйдя из войны, оказались сильнее любого другого государства. Сейчас между ними происходит дипломатическая борьба за присвоение результатов победы. Будущее Германии, подчеркнул он, стало настоящей международной проблемой.

Я задал вопрос, как он представлял будущее своего малочисленного народа и государства в целом, ведь Чехословакия расположена как раз посередине между Западом и Востоком. Готвальд ответил без промедления: «У нас своя дорога, и мы не нуждаемся ни в чьей помощи со стороны». Я уточнил: «Вы имеете в виду обе стороны?». Его ответ прозвучал очень мягко: «Без вмешательства русских».

Я рассказал ему, что Англия проявляла интерес ко всему происходившему в Чехословакии, что, как мне казалось, было попыткой найти сочетание между политической свободой и экономической демократией. Я прибавил, что мне не нравилось, как в современном мире злоупотребляли словом «демократия». Он пожал плечами: «Вы же находитесь здесь, и всё видите своими глазами». Затем я поинтересовался, как продвигалась его программа по национализации. Правда ли, что эта программа уже завершена? Готвальд подтвердил выполнение программы и с гордостью добавил, что Правительство проводило реформы чётко и без промедления.

Теперь настала его очередь расспросить меня об Англии, в которой он никогда не был. К моему удивлению, прежде всего он спросил: «Как поживает господин Черчилль?». Я ответил, что хотя ему исполнилось семьдесят три, его энергия и состояние здоровья вызывали восхищение и зависть современников. Готвальд, проведший годы войны в Москве, имел репутацию поклонника водочки и не отличался физическим здоровьем. По-видимому, он испытывал чувство зависти и проявлял явный интерес. Поэтому я обрисовал, как Черчилль обычно проводил свой день. Впервые на лице Готвальда появилось подобие улыбки, в которой выражались одновременно восхищение и недоверие, и он резко повернул разговор на тему о страданиях чешского народа в период фашисткой оккупации. Двести пятьдесят тысяч чехов, подчеркнул он, погибло от рук нацистов. Сюда следовало ещё добавить замученных до смерти, посаженных в концлагеря и высланных из страны евреев, которых в Чехословакии насчитывалось сто восемьдесят тысяч. Сейчас их осталось не более двадцати тысяч.

Готвальд поднялся из-за стола, давая понять, что встреча окончена. Он снова заверил меня, что Чехословакия пойдёт своим собственным путём. Конечно, не обойдётся без военного союза с Советским Союзом. В этом заключалась сущность чехословацкой безопасности. Чехословакия не забыла уроков Мюнхена. Я бы мог заметить, что коммунистам приходилось прикладывать много сил, чтобы люди этого не забывали, но промолчал. Хотя Готвальд, как уверяли меня Бенеш и Ян, и был осторожным и корректным реалистом, мне он показался жёстким, уверенным в себе и очень подозрительным человеком, что частично объяснялось его длительным пребыванием в Советской России. Три столетия под властью Австрии научило чехов прятать собственные чувства и растягивать губы в улыбке, когда им хотелось плакать, или изображать сострадание, когда их раздирал смех.

Готвальд родился в 1897 году и учился столярному делу в Вене.

Несчастный Владо Клементис http://en.wikipedia.org/wiki/Vlado_Clementis , с которым я встретился во время официального приёма в чехословацком Министерстве Иностранных Дел, оказался более живым и любезным. Смокинг прекрасно сидел на его располневшей фигуре, в петлице красовалась гвоздика, а в руках он держал бокал с бренди. Как и Готвальд, во рту у него была трубка, и он усиленно ей попыхивал. Лоснящийся, с прекрасными манерами человек. В то время Клементис занимал должность Помощника министра Иностранных Дел. В годы войны он жил в Англии и работал на Чехословацкое правительство в Лондоне – сегодня в глазах Москвы это было настоящим преступлением. Хотя мы раньше никогда не встречались, он приветствовал меня как старого знакомого: «Итак, что вы думаете о нашей революции? Много ли нашли перемен с момента вашего прошлого визита?». Я ответил, что почти всё осталось по-прежнему, то же законодательство, тот же порядок, то же равноправие при распределении материальных благ и то же трудолюбивый, приветливый народ, какими всегда были чехи. У него вытянулось лицо: «А как же наши социальные достижения?». Я произнёс: «Да, конечно, они есть. У нас у самих много нововведений, и достижения более ощутимы, чем ваши». Затем, чтобы немного подбодрить его, я честно добавил, что не увидел ни одного признака железного занавеса в Чехословакии. Он сразу повеселел и повторил всё то, что мне уже сказал Готвальд: Чехословакия идёт своим особенным революционным путём, необходимо поддерживать баланс экономики между Востоком и Западом. Поскольку он сам был словаком, я повернул разговор на Словакию. Клементис признался, что не всё ещё гладко, предстоит разрешить некоторые проблемы, но заверил, что отношения Чехии и Словакии сейчас намного лучше, чем после окончания Первой Мировой войны. Словаки не были бы словаками, если бы не ворчали время от времени.

Я снова выразил своё восхищение всем увиденным. Он остался доволен и к моему великому удивлению сказал, что установленный порядок стал результатом тщательной работы, проводимой во время войны одновременно в Москве и Лондоне. Перемены были заранее оговорены всеми политическими сторонами.

Когда гости разошлись, я расспросил о нём Яна. Клементис, пояснил Ян, легко поддавался влиянию. Он – прежде всего словак, потом он уже чех, и только, в-третьих – коммунист! Ян выразился очень деликатно. В подобных случаях мой американский друг Гамильтон Фиш Армстронг обычно говорил: «Я почти люблю этого сукиного сына. Ведь он врёт мне, только когда его вынуждают обстоятельства».

Бедный Клементис! Хотя он и являлся близким другом Готвальда, его арестовали в 1951 году по обвинению в контрреволюции. Могу присягнуть, что физически и морально он был не способен на такого рода активность. Его мужество только проявилось ещё до того, как Советский Союз заставили вступить в войну. В 1939 году Клементис раскритиковал Пакт Риббентропа-Молтова, а в 1940 году осудил нападение Советского Союза на Финляндию.

Когда я пишу эти строки (июнь 1952 года), Клементис, скорее всего, чахнет в какой-нибудь коммунистической чехословацкой тюрьме. Его бывшие коллеги обзывают его предателем и западным агентом. Когда-нибудь они предадут его суду, но пока этого не произошло. Владо Клементис – не единственный чехословацкий коммунист, который уже пострадал или пострадает в будущем от козней злопамятной Москвы.