Лечить или любить? - Екатерина Мурашова

А вот когда почти такая же история была мне рассказана на приеме в пятый раз, тут я и задумалась…

Немолодая, некрасивая и очень простая на вид женщина вяло и очень тривиально жаловалась на сына-подростка. Вот бы на него повлиять, чтобы он учился получше, все-таки девятый класс, и экзамены сдавать, и о профессии пора подумать — чего в школе еще два года штаны просиживать, а ему и дела нет — лишь бы с друзьями шляться и на компьютере…

Я уже знала, что отец ее сына давно затерялся где-то в алкогольном тумане.

Мальчишка сидел тут же — отвечал на мои вопросы спокойно и без всякого интереса. Впрочем, и без всякой агрессии. Кажется, чувствовал себя в мире неплохо, к матери обращался вполне (для мальчика-подростка) дружелюбно.

Понятно, что сами они к психологу никогда бы не пришли — посоветовала классная руководительница, по поводу профориентации. Учительница согласна с мамой — оставлять парня в десятом классе нет никакого смысла, надо выбирать училище или техникум. Сам Леня вроде бы тоже так считает, но никаких конкретных пожеланий и интересов не выражает. Немного странно, что мама-одиночка вообще не предъявляла обычных жалоб: хамит, огрызается, курит, один-два раза пришел домой навеселе… Парнишка слишком вял для всего этого? Незамысловатой пролетарской маме (работает приемщицей в химчистке, до этого 15 лет на заводе) все это представляется в порядке вещей и даже жаловаться не приходит в голову?

Договорились, что мальчишка придет ко мне тестироваться по профориентации (ДДО — дифференциальный диагностический опросник, абсолютно неинформативная вещь, но вполне может служить завязкой для разговора). Когда он узнал, что это можно сделать в четверг с утра и я дам справку для школы, — даже слегка оживился. Я улыбнулась.

— А вас, Штирлиц, я попрошу остаться, — сказала я засобиравшейся вместе с сыном маме. Мне нужно было выяснить кое-что о семейных ресурсах. Допустим, в училище его запихнем. Так ведь там тоже учиться надо! И хотелось бы полное среднее образование — мало ли как дальше жизнь сложится, вдруг в нем однажды проснутся какие-нибудь познавательные интересы или надобности, и он захочет в институт, пусть даже на вечерний или заочный…

— Имеются ли у Лени какие-нибудь авторитеты среди мужчин? — напрямик спросила я. — Хотя бы на горизонте. Дедушка, ваш брат или другой родственник, муж подруги, сосед — мастер на все руки, тренер спортивной команды, все что угодно. Состав вашей семьи — это вы, Леня… все?

Женщина откровенно засмущалась и даже слегка похорошела, зарумянившись.

— Еще… это… сожитель у меня… два с половиной года уже.

— Отлично! — обрадовалась я (подумалось — лишь бы не алкоголик!). — Как отношения сожителя с Леней? Они вообще общаются? Чем занят сожитель? — и тут все-таки вырвались опасения (известный психологический феномен — настрадавшиеся бывшие жены алкоголиков впоследствии часто опять сходятся с пьющими людьми). — Он не пьет?

— Нет, нет, — замотала головой женщина. — Совсем не пьет. Ему по вере нельзя, и желания нет. По строительству он работает.

— Гм-м… А как его зовут?

— Фарид.

— Ага. Туркмен? Киргиз? — в закавказских национальностях я за последние годы поднатаскалась, а среднеазиатские мною еще не освоены.

— Таджик он.

— А с Леней как?

— У нас с ним договор был, и он сперва вообще не вмешивался. Так, спросит когда про школу или там иногда телевизор вместе посмотреть (они за футбол оба переживают). А потом, как Леньке четырнадцать исполнилось, он по возрасту борзеть начал и однажды на меня с кулаками полез… тут Фарид вышел и сказал: «Я тебе мать обижать никогда не позволю. Не будет этого!» Ленька тогда кричал ему… всякие вещи нехорошие, по национальной теме… из дому убежал… Я хотела бежать следом, искать его, а Фарид тогда сказал: «Не надо тебе, нелегко стать мужчиной, многое понять придется, вашим мальчикам тяжелее, чем нашим, наших с самого начала воспитывают». Потом Ленька вернулся, конечно. И стал вправду как-то к Фариду прислушиваться, что ли, хотя тот никогда напрямую и не скажет, все исподволь как-то… Вот про выпивку: люди от века пьют, это правда. Выше людей — Бог. Нет Бога, который одобрял бы людское пьянство, потерю облика человека, принятие облика скотины. Будем всех богов дураками считать?

Ура, ура, — радовалась я, догадавшись, откуда ноги растут у тихого взаимопонимания матери и сына-подростка. Некрасивая приемщица химчистки, оказывается, счастлива в личной жизни, а Ленька имеет умного и ненавязчивого советчика по жизни в лице таджика Фарида.

— Умница Фарид! А у вас с ним как… серьезно?

— У Фарида в Таджикистане семья, — спокойно сказала женщина. — Он ее не бросит никогда, им есть нечего будет. Он мне с самого начала сказал: так и так, если ты не против, станем с тобой жить. Я денег сколько надо буду давать, по хозяйству буду тебе помогать и то, что нам обоим надо…. ну, вы понимаете… Блуд по случаю, без приязни, по пьянке — оно же хуже, так?! — почти с вызовом спросила женщина.

Я согласно закивала и задала ей следующий вопрос:

— Вы верующая?

— Да, я в церковь хожу, — с достоинством ответила женщина. — И Ленька бывает, со мной. Крещеный он, не противится…

— А Фарид?…

— Фарид — мусульманин, в мечеть-то ходить у него времени нет, раз только или два в год… Но так, что нужно, все соблюдает. Когда у нас праздник, Пасха там или что, мы еду готовим, когда у него — он. Любит это дело. Едим вместе, конечно, — улыбнулась женщина. — Его друзья, бывает, на праздник придут, два-три человека, Ленькины приятели тоже, они же голодные всегда, а Фарид лучше меня готовит, пирожки их особенно, прямо во рту тают… Ему нравится очень, что мы — верующие, в церковь ходим. Говорит: достойные люди всегда веру своих предков соблюдают…

Поистине, эклектика XXI века! — подумала я, но, конечно, промолчала.

Впоследствии я выслушала еще несколько похожих историй. Не слишком молодые (но и не старые!) среднеазиатские гастарбайтеры, оказавшись вдали от родных мест и семейного тепла, с трудом привыкают к коммунальному бытию соплеменников. Тяжелый физический труд, трехъярусные нары в вагончиках, случайные связи с дешевыми проститутками, быстро появляющееся в среде молодых людей пьянство и отсутствие хоть каких-то развлечений — все это выматывает, загоняет в депрессию… Но на родине совсем нет работы, и на питерский заработок сорокалетнего мужчины в Таджикистане (Узбекистане и т. д.) живут семь-десять человек его родни…

Женщин они выбирают обычно «простых», почти всегда с ребенком. Держатся предельно откровенно. Живут «по договору». Никто не загадывает, что будет дальше. В воспитание детей вмешиваются по минимуму, но никогда не позволяют подросткам обижать матерей. И сами держатся уважительно, произнося слова «твоя Мать» с отчетливой прописной буквы, что, конечно же, имеет соответствующее воспитательное значение.

И женщин можно понять — немолодые, без образования, на-тяжелой работе (надо кормить ребенка или детей), годами без малейшей поддержки, отчаявшиеся получить простое женское счастье… И вдруг — передышка: трезвый, спокойный, нетребовательный в быту мужчина, поможет по хозяйству, принесет в семью какие-то небольшие, но верные деньги, охотно сходит вместе с женщиной в ближайший кинотеатр, охранит от хамства подрастающего сыночка, приласкает в постели…

Что ждет эти своеобразные семьи в будущем?

Глава 32

Любить своего ребенка

— Я пришла без ребенка, потому что у него все в порядке, — сказала женщина и замолчала, сложив руки на коленях и глядя ку-да-то внутрь себя.

Я попыталась ей помочь:

— Но поскольку вы пришли в детскую поликлинику, а не обратились к взрослому психотерапевту, то, по всей видимости, все-таки…

— Да! — согласилась женщина и опять замолчала. Я решила дать ей время «созреть». — Мне стыдно сказать, — наконец призналась она.

— Да ладно… — я легкомысленно махнула рукой.

Ни на какие страшные прегрешения эта серьезная немолодая женщина явно не тянула. Может быть, разъярившись на что-то, съездила своему сыну-подростку по наглой морде? Или назвала его дебилом? Или наконец решила создать семью, а сыночек избранника матери категорически не принял? Все это вполне обыкновенные, жизненные вещи…

— Видите ли, все дело в том, что я не люблю своего ребенка, — сказала женщина.

— А сколько ему лет?

— Двенадцать.

— Это ощущение возникло у вас только сейчас?

— Нет, я его никогда не любила.

Мне показалось, что она произносит это с удовольствием. С облегчением, по крайней мере.

— Мне кажется или?.. — тут же уточняю я.

— Нет, — спокойно подтверждает она. — Я действительно испытываю облегчение, сказав это вслух. Я никогда никому этого не говорила. С самого начала чувствовала себя какой-то… неполноценной, но таила внутри. Потом однажды не выдержала и призналась матери. Она всегда была самым близким для меня человеком, во всем меня поддерживала, всегда была на моей стороне, когда я родила Андрея, помогала мне стопроцентно. Без нее я не справилась бы… Услышав мое признание, мать отвернулась от меня, назвала «кукушкой» с холодным сердцем. С тех пор у нас отношения почти формальные, а Андрея она всячески балует и кудахчет над ним так, словно он — несчастная страдающая сиротка, этакий Оливер Твист. Не могу передать, как меня это раздражает. Но при этом умом я понимаю, что она права: ведь ребенка должен кто-то любить…