Пойди туда — не знаю куда - Виктор Григорьевич Максимов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Курьер, которого должен был опознать у метро Торчок, оказался толстенным якутом в большущей, из оленьего меха шапке. Несмотря на теплынь, он был в унтах и в дубленке, крутил головой, вытирался платком, заглядывал в лица прохожим…
«А вот и северный человек!» — без всякого Торчка догадался Магомед, бывший когда-то очень даже приличным следователем. Он ведь с самого начала полагал, что посылочка будет издалека, скорее всего — из Якутска. Узкоглазый гость из алмазных краев на все сто подтверждал его предположения.
Похожий на знаменитого певца Кола Бельды курьер торопился в Сочи. Ему так не терпелось попасть туда, что он забыл даже про посылочку. «Какое еще лекарство?! Ах, этот пакетик для Амира Беслановича? Как же, как же, где же он?.. А Внуково шибко далеко?.. А мы не опоздаем, однако?..» Цирк, да и только!..
«Нет, тут что-то не так, — щупая таинственную бандерольку, размышлял Борис, слишком хорошо знавший, на что способен Микадо. — Это не курьер, а просто анекдот какой-то… про чукчу. Того и гляди, запоет: „А олени лучше…“ Впрочем… впрочем, может, на это и расчет? На такую вот, как моя, реакцию?.. А?.. Ну кто же подобному чучелу в унтах доверит что-то серьезное, ну, скажем, партию особо крупных якутских алмазов?!»
Денек выдался погожий, уже совсем-совсем летний. Пачечка была на ощупь плотная и довольно увесистая.
На подъезде к Внукову черный джип «гранд-чероки» остановил дорожный патруль. Хмурый омоновец с автоматом заглянул в салон и, не спросив даже документов, махнул рукой: «Проезжайте!»
И вот ведь что примечательно: несколько минут спустя тот же патрульный в бронежилете тормознул шикарный белый «линкольн», в котором в сторону аэропорта ехали двое: круглолицый, плотного телосложения молодой человек в спортивном костюме и привлекательная, лет двадцати пяти — тридцати, женщина в голубом джинсовом костюме. У нее были правильные черты лица, коротко стриженные, медного оттенка, волосы и довольно примечательные, изумрудного цвета, глаза. Именно они, глаза эти, в которые по неосторожности заглянул омоновец, больше всего и запомнились ему, а потом, с его же слов, были квалифицированы в срочной ориентировке как «интенсивно-зеленые»…
Господи, а ведь как все хорошо началось!
Сияло солнце. Стоявший у крыльца длиннющий белый лимузин так и слепил взор! Увидев Василису, Мишаня выскочил из автомобиля и, обежав его, распахнул дверцу. Затаившиеся в кустах музыканты заиграли «Прощание славянки». Грустный, совершенно не похожий на себя без очков, Константин Эрастович поцеловал Василисе руку.
— Люба, — сказал он, — мой дом — ваш дом… Ну что вы улыбаетесь, я серьезно… Как бы там ни сложилось у вас с Царевичем, заезжайте, я буду рад. И еще… Авенир, сын мой… ну, в общем, от него давно уже нет писем. С полгода, если не больше… А ведь он там, в Чечне. Очень вас прошу, узнайте, пожалуйста…
— Узнаю. У него ваша фамилия?
— Моя, — поскучнел близоруко прищурившийся Кощей.
Мишаня оказался на редкость словоохотливым попутчиком.
— А знаете, почему меня прозвали Шкафом? — весело вопросил он Василису, когда лимузин выехал за ворота поместья. — Думаете, едренать, по причине комплекции?..
История, которую он поведал, началась в те незапамятные уже времена, когда в очередь за «Запорожцем» стоять нужно было годами. Мише Фонареву, в те поры начинающему тренеру по вольной борьбе, неслыханно повезло: в лотерею он выиграл «Волгу»! Мало того, по странному капризу фортуны в этом же году ему удалось заполучить одну льготную путевку в санаторий на южном берегу Крыма. «Я тебе откажусь! — неожиданно вскипела беременная жена. — Езжай. И маму возьми. У нее болят ноги, ей горячий песок нужен!» Миша смирился. «В конце концов, будет кому за машиной присмотреть», — подумал он, с грустью глядя на закрытую брезентом «Волгу», стоявшую под окном. В июле он поехал с тещей на юг. Поначалу все складывалось как нельзя лучше. Миша ночевал в трехместном номере лечебного учреждения, теща — в машине. Днем теща лечила больные суставы целебным евпаторийским песком, а Миша дежурил у автомобиля: мыл его, слушал музыку, пил дешевое крымское винцо с соседями по автостоянке. Однажды утром он открыл дверь своей бежевой тачки и остолбенел от ужаса: подавившаяся ватрушкой, теща была… мертва!
— Сам бы я до такого никогда не додумался, водилы-собутыльнички надоумили, — кенарем пропел Мишаня. — Какие еще там запаянные гроба, какие самолеты, зачем?! Сунь старушку в ящик, до Москвы за сутки на тачке домчишь… И присмотрел я, Любовь Ивановна, для этого дела подходящий платяной шкаф на барахолке. Уж такой гроб с музыкой!.. Вот и хорошо, думаю, уж точно никто не польстится… Эх, не голова, а кастрюля с огурцами! В городе Харькове, пока сидел я в общественном туалете на стоянке, стырили у меня этот самый, едренать, шкаф вместе с веревками, которыми он был привязан!.. Трое суток искал, чуть с ума не спятил: теща, не кто-нибудь…
— И что, и не нашли?!
— Куда там! У нас уж если что пропадет, фиг доищешься. А когда пропадает человек… — Он покосился на Василису: — Ой, извините!
— Ничего, Мишаня, — вздохнула Василиса, — я уже привыкла.
По обочинам дороги мелькали подмосковные березки. Машина была классная, почти бесшумная, с фантастически мягкими рессорами. Пытаясь загладить вину, Мишаня принялся рассказывать глупые анекдоты. Сам же и хохотал, поворачиваясь к Василисе, и тогда становился виден замазанный артистическим гримом ночной фингал под левым глазом. Василиса рассеянно улыбалась в ответ, думая о своем. О Кощее, который «сидел на игле», о пропавшем Царевиче, о Сером Волке… А еще она думала о том, что уж больно все удачно с этим билетом складывается. Это настораживало, тревожило Василису. В свои тридцать с небольшим она слишком уже хорошо знала, чем оборачиваются, как правило, жизненные удачи. В случайные стечения обстоятельств Любовь Ивановна Глотова почему-то не верила. А когда в одной книжке вычитала, что случайность — всего лишь непознанная закономерность, даже вскрикнула от радости, перепугав гладившую белье Капитолину: «Ага! А я что говорила?! И у Кутейникова у
