В гостях у турок. Юмористическое описание путешествия супругов Николая Ивановича и Глафиры Семеновны Ивановых через славянские земли в Константинополь - Николай Александрович Лейкин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Наконец он закончил под жиденькие хлопки, и на смену ему появилась одна из дам в черном платье.
Она пела тоже по-немецки, но что-то жеманное, чувствительное, то прижимая руку к сердцу, то поднимая ее кверху. Голос певицы был окончательно разбит, и пела она то и дело фальшивя, но когда кончила – и ей зааплодировали.
– Это в благодарность за то, что кончила терзать уши слушателей, – язвительно заметила Глафира Семеновна.
– Да, певичка из такого сорта, что у нас в Нижнем на ярмарке прогнали бы с эстрады, – отвечал Николай Иванович.
Третьим номером пела вторая дама в черном платье. Эта пела тоже по-немецки, почти мужским басом, исполняя что-то канканистое, шевелила юбками и показывала голубые чулки. Ее также встретили и проводили жиденькими хлопками.
Но вот на эстраде появилась блондинка в белом платье, бойко подбежала она к пианино, ухарски уперла руки в боки, и весь зал зааплодировал, застучал по столу кружками, стаканами, затопал ногами.
– Mes amours! – провозгласила она и запела французскую шансонетку, подергивая юбкой, и когда кончила куплеты, то так вскинула ногу, что показала публике не только телесные чулки, но и розовые подвязки.
Восторг публики был неописуемый. Среди аплодисментов зазвенели рюмки и стаканы, застучали ножи и тарелки. Захлопал и Николай Иванович, но Глафира Семеновна дернула его за рукав и сказала:
– Да ты никак с ума сошел! При жене и вдруг аплодируешь какой-то…
– Матушка, да ведь мы в кафешантане. Зачем же ты тогда сюда просилась?
– Все равно при жене ты не должен хлопать бесстыднице.
– Душечка, она живой человек после этих немок.
– Молчи, пожалуйста.
У супругов начался спор. А блондинка уж подходила к Николаю Ивановичу и протягивала ему развернутый веер, на котором лежал серебряный лев, и говорила:
– Ayez la bonté de donner quelque chose, monsieur…
Николай Иванович смешался.
– Глаша! Надо дать сколько-нибудь, – сказал он, наконец.
– Не смей!
– Однако ведь мы слушали же. Я дам… Хоть во имя франко-русских симпатий дам. Ведь это француженка.
Николай Иванович полез в кошелек, вынул два лева и положил на веер.
– Тогда собирайтесь домой в гостиницу. Не хочу я больше здесь оставаться, – проговорила Глафира Семеновна и поднялась из-за стола, надув губы.
– Постой… Дай хоть за вино и апельсины рассчитаться. Чего ты взбеленилась-то? – спрашивал Николай Иванович супругу.
– Не могу я видеть, когда ты делаешь женщинам плотоядные глаза.
– Я сделал плотоядные глаза? Вот уж и не думал и не воображал. Кельнер! Получите! – поманил он слугу и стал рассчитываться, а к столу их подходили уж и немки в черных платьях и протягивали ему свои черные веера.
Он им положил по леву.
– Скоро вы рассчитаетесь? – торопила его Глафира Семеновна. – Я устала и спать хочу…
– Сейчас, сейчас…
– Могу только удивляться, что каждая старая крашеная выдра может вас заинтересовать…
– Да ведь сама же ты…
– Вы кончили? А то я ухожу одна.
И Глафира Семеновна направилась к выходу.
Николай Иванович сунул кельнеру мелочь и побежал за женой.
Когда они уходили из зала, на трапеции раскачивался гимнаст – мальчик-подросток в трико, а косматый пианист наигрывал какой-то марш.
Блудлив, как кошка, труслив, как заяц
От кафешантана до гостиницы, где остановились супруги Ивановы, было минут пять ходьбы, но все эти пять минут прошли у них в переругивании друг с другом. Глафира Семеновна упрекала мужа за плотоядные глаза, которыми он будто бы смотрел на певиц, упрекала за те левы, которые он положил на веера, а муж уверял, что и в кафешантан-то он пошел по настоянию жены, которая не захотела сидеть вечер в гостинице и непременно жаждала хоть каких-нибудь зрелищ.
– И вздумала к кому приревновать! К старым ведьмам. Будто бы уж я не видал хороших баб на своем веку, – сказал он.
– А где ты видел хороших баб? Где? Ну-ка, скажи мне, – с яростью накинулась супруга на Николая Ивановича. – Где и когда у тебя были эти бабы?
– Да нигде. Я это так, к слову… Мало ли мы с тобой по каким увеселительным местам ездили! Пол-Европы объездили и везде поющих и пляшущих баб видели. Да вот хоть бы взять «Мулен Руж» в Париже.
– Нет, нет, ты не виляй. От меня не увильнешь. Я не дура какая-нибудь. Ты не про Париж мне намекнул, а, очевидно, про Петербург.
Николай Иванович стиснул зубы от досады на беспричинный гнев супруги и после некоторой паузы спросил:
– Послушай… У тебя не мигрень ли начинается? Не нервы ли расходились? Так я так уж и буду держать себя. Наберу в рот воды и буду молчать, потому при мигрени тебя в ступе не утолчешь.
– Бесстыдник! Еще смеешь хвастаться перед женой, что у тебя в Петербурге были какие-то особенные бабы! – сказала Глафира Семеновна и умолкла.
Они подошли к подъезду гостиницы. Швейцар распахнул им дверь и с улыбкой приветствовал их:
– Добр вечер, экселенц! Добр вечер, мадам экселенц!
Он дал звонок наверх. С лестницы навстречу супругам бежал коридорный и тоже приветствовал их:
– Заповидайте[50], экселенц! Заповидайте, мадам. Русски самовар? – спросил он их.
– Да пожалуй… давай самовар. От скуки чайку напиться не мешает, – сказал Николай Иванович, взглянув на часы.
Часы показывали всего одиннадцать. Коридорный отворил супругам их комнату, зажег лампу и подал визитную карточку.
– Опять корреспондент! – воскликнул Николай Иванович. – А ну их к лешему! Надоели хуже горькой редьки.
– А кто виноват? – опять вскинулась на него жена. – Сам виноват. Не величайся превосходительством, не разыгрывай из себя генерала.
Николай Иванович надел пенсне на нос, прочел надпись на карточке и сказал:
– Нет, это не корреспондент, а прокурор.
– Как прокурор? – испуганно спросила Глафира Семеновна.
– Да так… Прокурор Стефан Мефодьевич Авичаров. Прокурор…
Глафира Семеновна язвительно взглянула на мужа и кивнула ему:
– Поздравляю! Доплясался.
– То есть как это доплясался? – спросил тот и вдруг, сообразив что-то, даже изменился в лице.
По спине его забегали холодные мурашки.
– Когда приходил этот прокурор? – спросила Глафира Семеновна коридорного.
Тот объяснил, что прокурор не приходил, а что прокурор этот приехал из Пловдива, остановился в здешней «гостильнице и молит да видя экселенц»[51].
– То есть здесь в гостинице этот прокурор живет? – переспросил Николай Иванович,
