Автограф. Культура ХХ века в диалогах и наблюдениях - Наталья Александровна Селиванова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Наверное, поэту лучше слыть бунтарем. Но роль здравомыслящего человека мне ближе.
— Если уж и нужно бунтовать, то против безумия, которое наваливается на нас со всех сторон. Причем единственным способом — сохраняя здравый смысл, понимая, какой поступок — грех, какой — не грех. Пусть у человека не хватает сил игнорировать соблазны, но сознавать, что он делает, ему как минимум необходимо.
— А в представления здравомыслящего человека о правильной жизни входит карьера и накопление материальных ценностей?
— Конечно. В начале 80-х, когда Гандлевский и я числились в аутсайдерах советской литературы, мы с ним выясняли, чего же хотим больше. Сергей сказал — денег. Я желал славы. Теперь я готов согласиться с другом. Деньги не лучшее изобретение человечества, но это единственный измеритель вложенного труда, его количества, качества, интенсивности. В отличие от советской эпохи, когда можно было жить неплохо и без денег, особенно если у тебя есть друзья-товарищи, в нынешней жизни стало многое зависеть от размера твоего кошелька. В частности, выбор школы, куда в будущем году пойдет учиться моя дочь. Если ничего не заработаю, поступит в ту, где нет учителя русского языка. Сейчас устанавливаются очень жесткие, даже жестокие правила, но это условия взрослой жизни. А взрослая жизнь достойнее прошлой, советской.
ГАЗЕТА ИЗВЕСТИЯ
14.11.1997
Писатель Пьецух сажает картошку, стрижет газон и ждет Госпремию
Писатель Вячеслав Пьецух в последние годы живет на два дома — в Москве и в тверской деревне Устье. Историк по образованию и иронист по призванию не только успешно занимается огородом и ловит раков в местной речке вплоть до октября, но и написал книжку с новым для себя героем. «Государственное дитя» недавно выдвинули на Государственную премию России. Пьецух поверил в человека, потихоньку обретающего чувство хозяина. Народ у нас, конечно, всякий — и бессребреник, и «батьку родного выдаст за пятачок», и европеец, обогнавший по части знаний настоящего европейца, и простак, падкий на сладкое слово, и удивляющий своей жизнестойкостью интеллигент. «Много русских народов живет на земле русской», — считает В. Пьецух.
— Вячеслав Алексеевич, вы — человек сугубо городской, а, оказавшись вдали от столицы, в глухой тверской деревне, вдруг привязались к селу и ее людям. В чем причина такого поворота в жизни?
— Может быть, сказываются гены — ведь я по обеим родительским линиям крестьянский сын.
— Когда-то писателей-деревенщиков беспокоил скрытый конфликт города и деревни. Существует ли он до сих пор, если учесть, что деревни вымирают, а мужики спиваются?
— Я очень сомневаюсь в том, что деревня умирает. Стариков почти нет — вот в чем дело. В России, напомню, средний возраст среди деревенских жителей — 47 лет, среди городских — 58 лет. Так вот молодежи полно и в соседнем колхозе «Путь Ильича», особенно когда там проводится ночная дискотека, и в нашем колхозе «Сознательный». (Я никогда не использовал это название в литературе, скажут — придумал). Колхоз «Сознательный» существует с 20-х годов, и причем неплохо. В то время как в России стало нормой собирать 12–13 центнеров с гектара, крестьяне нашего колхоза собирают почти канадский урожай — 25–28 центнеров. Держатся и деревни. К примеру, в нашей деревне Устье 22 двора, в соседней — Саблино — дворов 10–12. И все заняты трудом: копаются в огороде, строят, пашут, косят. Так что слухи о гибели деревни, равно как и о повальном алкоголизме, явно преувеличены. В колхозах платят мало, пить не на что.
— А самогон?
— Да не гонят самогон, сахар стоит так дорого, что дешевле купить бутылку. А спившихся людей — человек пять на всю округу. Опустившиеся люди становятся побирушками, которые зимой грабят дачи городских. Увы, воровство — явление, нередкое в России, но видеть в таких случаях некий конфликт города и деревни как минимум неуместно.
— Это правда, что природа вдохновляет по-особому?
— Не знаю, до кризиса еще не дожил. И даже не скажу, что чувствую себя физически лучше, хотя вода у нас ключевая, со значительным содержанием серебра. Наша деревня — глухомань, ближайшая труба дышит в 25 километрах на карьере, где щебень дробят. У нас водятся майские жуки, а сам я в сентябре ловлю раков в Держе, причем не надо в норы залезать, под камнями копаться. Сажаю картошку, воспитываю газон. У меня в усадьбе есть очаровательная полянка между яблоней и калиной, и раз в неделю ее полагается выкашивать. Я добьюсь своего, и у меня будет настоящий кембриджский газон. Ближе к вечеру мы выносим в сад стол и кресла, выпиваем, поем с друзьями под гитару или устраиваем литературные чтения.
— Не жизнь, а рай земной… Вы много размышляете о русском человеке. Кажется, что его природа не знает границ — и рубашку последнюю отдаст, и нахамит запросто, да еще вдоволь насмеется над стушевавшимся человеком, и приспособится к самым нечеловеческим условиям. Запад называет наш народ непредсказуемым. Мы будем и впредь удивлять мир рассказами про «таинственную душу»?
— Я думаю, есть много русских народов. Вот мы с вами — это один народ со всем тем, что всякому народу присуще, — от иерархии ценностей до языка. Как говорим мы, не говорят ни новые русские, ни крестьяне, ни промышленный пролетариат, ни уголовники. Все перечисленные мною категории — это отдельные нации, которые на суверенных правах входят в понятие «великорусский народ».
Во-вторых, все наши прекрасные черты и все наши гнусные недостатки — это, скорее всего, константные величины. Они, как говорили писатели-деревенщики, неизбывны и вечны.
Это вряд ли хорошо, потому что не обеспечивает никакого движения к лучшему. И постепенно утрачивается уважение к соотечественнику. Русский — это, прежде всего, человек
