Наблюдатель - Франческа Рис
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А потом – спустя день или два после случая с нектарином – тон записей вдруг резко сменился. Майкл познакомился с девушкой, и общая атмосфера из вульгарной и непристойной превратилась в нечто гораздо более зловещее. В том, как он писал об Астрид, было нечто вызывающее приступы клаустрофобии. Все прочие люди, появлявшиеся на страницах дневников, казались реальными: в описании и матери Джулиана, и Гектора, его научного руководителя в Университетском колледже Лондона, угадывался почерк будущего новеллиста. Но его реакция на Астрид была настолько всепоглощающей, что я никак не могла представить себе эту девушку; чувство к ней было столь мощным, что как будто полностью стирало ее саму.
При этом некоторые из мучительных порнографических пассажей будоражили своей эротичностью. Читая их, я будто погружалась в его чувства всем своим существом, проникаясь и напитываясь ими, – так, что потом мне приходилось ложиться на спину прямо на жесткий паркет и так лежать, изучая потолок, пока голова не перестанет кружиться.
* * *
Вечер четверга. Мы с Клариссой и Томом зависали на террасе Le Bastringue, куда сбежали после очередной ужасной сцены за ужином. Кларисса, смочив языком клейкий край бумаги, скрутила идеальную белую трубочку.
– Он уже не в первый раз так себя ведет, – сказала она.
Том хмыкнул. Вид у него после Майкловой вспышки гнева все еще был несколько взвинченный.
– Дай-ка и мне, – попросил он, взяв пачку American Spirit.
Кларисса запалила сигаретку.
– Помню, как он однажды целое лето провалялся на полу у себя в сарае, где только и делал, что слушал If You See Her, Say Hello и курил; мы тогда были еще совсем крохами. Мы с Лоуренсом забирались на каштановое дерево и подглядывали за ним. Это было в то самое лето, когда мама ушла от него. Ну то есть ушла она в сентябре – в первую неделю учебного года. А еще было Рождество после съемок телефильма – перед самым отъездом в Калифорнию, – когда он бегал как ошпаренный, едва не пробивая стены головой… – минуту спустя она затушила самокрутку о старенькую пепельницу Pernod – курила она всегда быстро. Мне обычно хватало сигареты по крайней мере на одну длинную попсовую песенку – если, конечно, та стоила прослушивания, – а Кларисса, казалось, уговаривала в одну затяжку.
В самом деле, с самого ее приезда поведение Майкла по отношению к нам резко изменилось. Теперь величественный образ духовного наставника дополнился налетом покровительственной снисходительности, а видимое удовольствие от моего общества росло в обратной пропорции к раздражению, которое вызывали у него все прочие обитатели дома. За столом (куда он неизменно являлся из своего сарайчика с чуть безумными глазами и растрепанной шевелюрой) он внимательно изучал приборы, вполуха слушая нашу беседу – лишь для того, чтобы периодически вставлять едкие комментарии в адрес дочери. Та реагировала на них со скучающим равнодушием – словно они были стрелами, отскакивающими от брони танка. Иногда она отпускала какую-нибудь ответную колкость («Да, пап, ты прав: мое поколение заботит лишь статус и материальные блага – не то что ваше. Сам-то ты собрал богатую коллекцию произведений искусства в своем доме на севере Лондона вовсе не для того, чтобы демонстрировать всем твой изысканный вкус и образованность»). В такие моменты Дженни решительно меняла тему – но Майкл уже выходил из «зоны действия сети».
Анны не было уже пять дней. Мы знали, что она по крайней мере жива, потому что Кларисса разговаривала с ней по телефону.
– Она твердо заявила: «Вернусь, когда захочу».
Выбранное Клариссой слово изрядно рассмешило Тома.
– Она говорила с тобой твердо? – подивился он. – Что ж, все когда-то бывает в первый раз.
В тот вечер – как, впрочем, и всегда – ссора началась из-за сущего пустяка. Том высказал свою точку зрения по политическому вопросу, вызвав у Майкла недовольное шипение и ядовитые замечания по поводу привилегий, которыми пользуется Том. Мы потрясенно молчали – пока Брайан внезапно не подал голос:
– Ты вообще нормальный?
Майкл моргнул, словно мамин любимчик, которого неожиданно поставили в угол.
– Что? – непонимающе произнес он. – С чего это ты вдруг защищаешь Джулиана?
На мгновение все замолчали в недоумении.
– Джулиана? – растерянно переспросила Кларисса. Дженни, покраснев, вышла из-за стола.
– Ну, если она уходит, то и я пойду, – брякнул Майкл.
Мы четверо еще долго сидели в полном молчании; наконец Брайан, хрипло расхохотавшись, зажмурился и прижал пальцы к вискам.
– Ну конечно, – проговорил он.
– Определенно, накануне они говорили о Джулиане! – настаивал теперь Том, то и дело затягиваясь кое-как скрученной сигаретой (от излишнего энтузиазма они у него получались слишком тугими, отчего приходилось постоянно прикуривать их снова да вдобавок бить олимпийские рекорды по задержке дыхания).
– Я, наверное, отвлеклась, как всегда, – заметила Кларисса. – Я же не как вы: по мне, так эти постоянные попытки сотворить из самих себя легенду, которыми грешат все члены нашей семьи, ужасно скучны. Такое ощущение, что эта семейка держится на одних только дурацких воспоминаниях и покойниках. Меня же всегда привлекали живые друзья. Например, чувак, который на новогодней вечеринке отплясывал, как Мик Джаггер, с чужими женами.
– Похотливый Эндрю? – спросил Том.
– Точно!
– Ты же знаешь, что он после развода мутил с твоей мамой, да?
– Ой, нет, прекрати, вот именно это я и имела в виду! – простонала она. И добавила, обращаясь ко мне: – Не представляешь, как тебе повезло.
Я кивнула с притворным сочувствием – втайне безумно завидуя тому, что они принадлежат к миру, где есть шумные новогодние вечеринки и нелепые истории, которые можно вспоминать.
– А вообще-то ты отлично знаешь, кто такой Джулиан. Я с ним даже знаком, – Том помолчал; вид у него сделался странно-самодовольный. – Твой папа рассорился с ним задолго до пришествия интернета – и, полагаю, маме было несколько неловко, но она все же поддерживала контакт. Он приезжал в Лондон, когда я был еще ребенком. Привез мне «тамагочи».
Он налил нам еще вина, и я почувствовала взгляд Клариссы с другого конца стола.
– Что?
– Ну, – произнесла она с удовлетворением. – Если кому-нибудь что-нибудь и известно об этом Джулиане, то тебе, – так?
– Э-э…
– Ну, я в том смысле, что тебя, по сути, наняли разгребать этот бардак под названием «папины дневники», верно?
– Точно, – весело подтвердила я. По понятным причинам я не могла открыто обсуждать с Клариссой и Томом работу, которую выполняла по поручению Майкла. Мы мало об этом говорили, но все же меня не покидала мысль, что на месте Клариссы я с подозрением отнеслась бы к самому факту моего присутствия в их родовом гнезде.
– Так что это за Джулиан такой? – вновь спросила она.
– Их давний приятель из универа, уехал в Америку – и так и не вернулся, – ответил Том, явно уловивший мой дискомфорт, как, думаю, и Кларисса, хотя та определенно получала от этого некоторое удовольствие.
– Ну же! – почти что взмолилась она. – Выкладывай!
Я сделала могучий глоток вина, лихорадочно соображая, на что бы переключить ее внимание.
– Да я на самом деле не так уж много знаю про этого Джулиана. Твой отец как будто бы считает, что читатель уже и без того с ним знаком, – ну, ты же понимаешь, как обычно пишутся дневники? Просто берутся готовые персонажи – это ведь не роман.
– Прекрати увиливать от ответа.
Я вздохнула.
– Ну, исходя из весьма ограниченных сведений…
– Ох уж эта вечная отмазка! – перебил меня Том, но Кларисса тут же шикнула на него.
– …Джулиан, Дженни и Майкл были неразлучной троицей, и мне даже показалось, что для твоего отца он был немножечко идолом. Представь себе эдакого золотого мальчика. Мама – вроде сестры Митфорд[125], дом в Южном Кенсингтоне, обои в стиле Уильяма Морриса[126].
– Жуть, – заметила Кларисса.
– Да уж, пока что совсем не похоже на Тома.
– Хотя в одиннадцать лет я чувствовал с ним определенное родство душ. В смысле – я ведь рассказывал про «тамагочи»?
– Мне он, если честно, показался малоприятным типом.
– В общем, вполне в папином духе, – подытожила Кларисса, и я почувствовала прилив благодарности к ней – за то, что именно она это сказала, а не я.
* * *
В тот вечер, поднимаясь мимо благоухающих сосен по грунтовой дороге к дому, освещенному перламутрово-бледным светом луны, я подумала:
