Романсеро - Генрих Гейне

ОРФЕИСТИЧЕСКОЕ

Недобрый дух в недобрый день

Тебе вручил убийцы нож кровавый.

Не знаю, кто был этот дух,

Но рану жгло мучительной отравой.

Во мраке ночи, мнится мне,

Ты явишься, жилец иного света,

Раскрыть мне тайну, клятву дать,

Что был не ты убийцею поэта.

Я жду тебя, приди, приди!

Иль сам сойду в геенну за тобою

И вырву правду у тебя

Пред сонмами чертей, пред сатаною.

Пройду, как древле шел Орфей,

Пройду средь воплей, скрежета и

И верь мне, я найду тебя,

Хоть скройся в безднах глубочайших

Туда, туда, где царство мук,

Где вторит воплю хохот беспощадный!

С тебя личину я сорву,

Великодушья пурпур маскарадный.

Я знаю все, что знать хотел,

Ты мной прощен, моей виновник

Но мне ли охранять того,

Кому в лицо плюют с презреньем

x x x

"Да не будет он помянут!"

Это сказано когда-то

Эстер Вольф, старухой нищей,

И слова я помню свято.

Пусть его забудут люди,

И следы земные канут,

Это высшее проклятье:

Да не будет он помянут!

Сердце, сердце, эти пени

Кровью течь не перестанут;

Но о нем -- о нем ни слова:

Да не будет он помянут!

Да не будет он помянут,

Да в стихе исчезнет имя -

Темный пес, в могтгле темной

Тлей с проклятьями моими!

Даже в утро воскресенья,

Когда звук фанфар разбудит

Мертвецов, и поплетутся

На судилище, где судят,

И когда прокличет ангел

Оглашенных, что предстанут

Пред небесными властями,

Да не будет он помянут!

В диком бешенстве ночами

Потрясаю кулаками

Я с угрозой, но без сил

Никнут руки -- так я хил!

Плотью, духом изможденный,

Гибну я, неотомщенный.

Даже кровная родня

Мстить не станет за меня.

Кровники мои, не вы ли

Сами же меня сгубили?

Ах! Измены черный дар -

Тот предательский удар.

Словно Зигфрида-героя,

Ранили меня стрелою -

Ведь узнать легко своим,

Где их ближний уязвим.

x x x

Тот, в ком сердце есть, кто в серд

Скрыл любовь, наполовину

Побежден, и оттого я,

Скованный, лежу и стыну.

А едва умру, язык мой

Тотчас вырежут, от страха,

Что поэт и мертвый может

Проклинать, восстав из праха.

Молча я сгнию в могиле

И на суд людской не выдам

Тех, кто подвергал живого

Унизительным обидам.

x x x

Мой день был ясен, ночь моя светла.

Всегда венчал народ мой похвалами

Мои стихи. В сердцах рождая пламя,

Огнем веселья песнь моя текла.

Цветет мой август, осень не пришла,

Но жатву снял я: хлеб лежит скирдами.

И что ж? Покинуть мир с его дарами,

Покинуть все, чем эта жизнь мила!

Рука дрожит. Ей лира изменила.

Ей не поднять бокала золотого,

Откуда прежде пил я своевольно.

О, как страшна, как мерзостна могила!

Как сладостен уют гнезда земного!

И как расстаться горестно и больно!

x x x

Вечность, ох, как ты долга!

Потерял векам я счет.

Долго жарюсь я, но ад

До сих пор жаркого ждет.

Вечность, ох, как ты долга!

Потерял векам я счет.

Но однажды и меня

Черт с костями уплетет.

Грубости средневековья

Вытеснил расцвет искусства,

Просвещенью служит ныне

Главным образом рояль.

А железные дороги

Укрепляют наши семьи -

Ведь они нам помогают

Жить подальше от родных.

Жалко только, что сухотка

Моего спинного мозга

Скоро вынудит покинуть

Этот прогрессивный мир.

Час за часом, дни и годы,

Как улитки-тихоходы,

Те, чьи рожки вдаль простерты,

Груз влачат свой полумертвый.

Лишь порой, в пустотах дали,

Лишь порой, сквозь мглу печали,

Свет блеснет неповторимый,

Как глаза моей любимой.

Но в одно мгновенье ока -

Нет виденья, и глубоко

Погружаюсь я в сознанье

Всей бездонности страданья.

x x x

Я жалил стихом и ночью и днем

Мужчин и девиц степенных -

Дурачеств много творил я притом,

С умом же пропал совершенно.

Зачав, служанка родила,-

К чему хулить природу?

Чья жизнь без глупостей прошла,

Тот мудрым не был сроду.

В мозгу моем пляшут, бегут и шумят

Леса, холмы и долины.

Сквозь дикий сумбур я вдруг узнаю

Обрывок знакомой картины.

В воображенье встает городок,

Как видно, наш Годесберг древний.

Я вновь на скамье под липой густой

Сижу перед старой харчевней.

Так сухо во рту, будто солнце я

Я жаждой смертельной измаян!

Вина мне! Из лучшей бочки вина!

Скорей наливай, хозяин!

Течет, течет в мою душу вино,

Кипит, растекаясь по жилам,

И тушит попутно в гортани моей

Пожар, зажженный светилом.

Еще мне кружку! Я первую пил

Без должного восхищенья,

В какой-то рассеянности тупой.

Вино, я прошу прощенья!

Смотрел я на Драхенфельс, в блеске зари

Высокой романтики полный,

На отраженье руин крепостных,

Глядящихся в рейнские волны.

Я слушал, как пел виноградарь в саду,

И зяблик -- в кустах молочая.

Я пил без чувства и о вине

Не думал, вино поглощая.

Теперь же я, сунув нос в стакан,

Вино озираю сначала

И после уж пью. А могу и теперь,

Не глядя, хлебнуть как попало.

Но что за черт! Пока я пью,

Мне кажется, стал я двоиться.

Мне кажется, точно такой же, как я,

Пьянчуга напротив садится.

Он бледен и худ, ни кровинки в лице,

Он выглядит слабым и хворым

И так раздражающе смотрит в глаза,

С насмешкой и горьким укором.

Чудак утверждает, что он -- это я,

Что мы с ним одно и то же -

Один несчастный, больной человек

В бреду, на горячечном ложе,

Что здесь не харчевня, не Годесберг,

А дальний Париж и больница...

Ты лжешь мне, бледная немочь, ты лжешь!

Не смей надо мною глумиться!

Смотри, я здоров и как роза румян,

Я так силен -- просто чудо!

И если рассердишь меня, берегись!

Тебе придется худо!

"Дурак!" -- вздохнул он, плечами пожав,

И это меня взорвало.

Откуда ты взялся, проклятый двойник?

Я начал дубасить нахала.

Но странно, свое второе "я"

Наотмашь я бью кулаками,

А шишки наставляю себе,

Я весь покрыт синяками.

От этой драки внутри у меня

Все пересохло снова.

Хочу вина попросить -- не могу,

В губах застревает слово.

Я грохаюсь об пол и, словно сквозь coi

Вдруг слышу: "Примочки к затылку

И снова микстуру -- по ложке в час,

Пока не кончит бутылку".

Когда пиявка насосалась,

Посыпь ее солью, и в тот же миг

Сама отвалится она.

А как мне тебя отвадить, старик?

Мой старый друг, кровопийца мой давню

Где взять подходящую соль для тебя?

До капли весь мой мозг спинной

Ты высосал, крепко меня любя.

С тех пор я стал и тощ и бледен,

Одни лишь кости да кожа, а ты,

Смотри-ка, статен и румян,

И жирный животик, и щечки толсты.

О боже, пошли ты мне просто бандита!

Пырнет -- и кончит мученье мое.

А эта пиявка так нудно сосет,

Ну как избавиться от нее?

x x x

Землю губит злой недуг.

Расцветет -- и вянет вдруг

Все, что свежестью влекло,

Что прекрасно и светло.

Видно, стал над миром косным

Самый воздух смертоносным

От миазмов ядовитых

Предрассудков неизжитых.

Налетев слепою силой,

Розы женственности милой

От весны, тепла и света

Смерть уносит в день расцвета.

Гордо мчащийся герой

В спину поражен стрелой,

И забрызганные ядом

Лавры достаются гадам.

Чуть созревшему вчера

Завтра гнить придет пора,

И, послав проклятье миру,

Гений разбивает лиру.

О, недаром от земли

Звезды держатся вдали,

Чтоб земное наше зло

Заразить их не могло.

Нет у мудрых звезд желанья

Разделить с людьми страданья,

Позабыть, как род людской,

Свет и счастье, жизнь, покой.

Нет желанья вязнуть в тине,

Погибать, как мы, в трясине

Или жить в помойной яме,

Полной смрадными червями.

Их приют -- в лазури тихой

Над земной неразберихой,

Над враждой, нуждой и смертью,

Над проклятой коловертью.

Сострадания полны,

Молча смотрят с вышины,

И слезинка золотая

Наземь падает, блистая.

Завидовать жизни любимцев судьбы

Смешно мне, но я поневоле

Завидовать их смерти стал -

Кончине без муки, без боли.

В роскошных одеждах, с венком на че

В разгаре веселого пира,

Внезапно скошенные серпом,

Они уходят из мира.

И, мук предсмертных не испытав,

До старости бодры и юны,

С улыбкой покидают жизнь

Все фавориты Фортуны.

Сухотка их не извела,

У мертвых приличная мина.

Достойно вводит их в свой круг

Царевна Прозерпина.

Завидный жребий! А я семь лет,

С недугом тяжким в теле,

Терзаюсь -- и не могу умереть,

И корчусь в моей постели.

О господи, пошли мне смерть,