Саратовские игрушечники с 18 века по наши дни - Пётр Петрович Африкантов

старшая сестра Мария, потому как в это время у неё родилась дочь Тонюшка и молока обоим хватало. Но тех лет Васька не помнит и, странно бы было, если б помнил.

Матери Васька не помнит, но она часто ему грезится и Ваське представляется, что он не только её помнит, но и хорошо знает. Зря в семье говорят, что дети в малом возрасте ничего не запоминают. Может быть с кем-то и так, но только не с ним. Вот они любящие глаза прямо перед его лицом. Пухленькие материнские губы щекочут Васяткин животик и ему хорошо, мальчуган улыбается, открыв беззубый ротик, и ловит ручками её волосы. Вот поймал косицу и пытается засунуть в рот. Мать улыбается, высвобождает прядь из цепких ручонок сынишки, а потом вдруг, почему-то ни с того, ни с сего начинает от него удаляться. Вот материнское лицо на мгновение зависает в воздухе, затем уплывает в сторону и сливается с фотографией в рамке на стене. Это её, мамина, фотография. На ней она стоит рядом с тётей Дуней и тётей Маней. Только у тёти Дуни лицо совсем не такое как у мамы, мамины губы живые, они умеют шептать, и Васька слышит этот шёпот и особенно явственно он слышит её голос и ему становится нестерпимо обидно.

У Васьки нежные черты лица, это от мамы. У него длинные тонкие пальцы, это тоже от мамы, а вот что лепить ими он умеет – это от отца. Хотя отец сейчас и не лепит, но тётя Маня, мамина сестра, не раз, видя его с куском глины в руках, всегда ласково погладит его по голове и обязательно скажет: «В отца и деда Ларю пошёл, рукастый», только Ваське эти ласки не нужны. Ему так и хочется крикнуть всем и особенно тёте Мане, потому, что она стоит рядом с его мамой на фотографии. Ему хочется крикнуть всем и спросить, почему они все живые, а её нет? Почему в отношении его такая несправедливость? Это не правильно, это не справедливо, поэтому и запустил Васька в гусака подмёткой, потому как не на кого было выплеснуть накопившуюся у него в душе горечь.

Васька сторожит гусей, так как они мешают работать старшему брату Ефиму и сестре Анюте. Сестру Анну никто не зовёт Анной, а почему-то ласково зовут Анютой, а отец зовёт Нютой. Анюта красивая, как и Поля, только ростом поменьше и хохотушка, смешливая очень и весёлая. У неё своя семья, муж Иван (Вадя) и трое детей Колька, Женька и Санёк. Санёк ещё в зыбке качается и с Васькой ей заниматься некогда. Больше всех с ним занимается Дуня, но сейчас Дуни нет, её куда-то услали.

Гуси лезут к большой кадушке, из которой Ефим ковшом наливает в ведро шибающую в нос мучную жижу. Это брага. Ефим отцеживает брагу в кадушёнку, чтоб она в тепле ещё настоялась и созрела. Скоро большой праздник, к ним в дом сойдутся родственники и будет веселье, а брага в большой красной глиняной бадейке будет поставлена на средину стола. Только это будет потом, через неделю или две, а сейчас Ваське поручено, пока Ефим с Анютой занимаются брагой, отгонять гусей. Васька и отгоняет, только почему-то брат с сестрой долго не идут. Он заглянул в кадушку, – в ней на дне осталась одна тестообразная жижа. Ваську огорчило то, что Ефим с Анютой почти всё вычерпали и ушли, а ему не сказали.

«Сбегаю, посмотрю», – подумал он, закрыл кадку крышкой и, отогнав от неё подальше в угол двора гусей, пустился бегом к сараю. Только Ефима и Анны он в сарае не обнаружил, а увидел их около дома, они о чём-то разговаривали с дядькой Иваном, дом которого стоял от их дома наискосок, на другом порядке рядом с Митиным подворьем. Около дядьки Ивана стояла Таня Степанкина, высокая прямая женщина. Её Васька узнал ещё по девочке, которая рядом на траве прыгала через верёвочку. Это Томка, её дочь. Их дом стоит на Загорной улице, она младше Васьки на целых два года и потому мало ещё чего знает, что известно Ваське, и, потом, девчонка, а у девчонок одни мысли – про тряпки и куклы, ничего интересного.

Васька хотел идти снова во двор, но раздумал, а зашёл в ходок, это такая пристройка у подвала, взял, завёрнутую в мокрую тряпку глину и намерился идти на крыльцо во двор, чтобы чего-нибудь слепить, потому, как и гуси как бы к кадушке не подошли, да и полепить захотелось. Только он вознамерился идти во двор, как рядом раздался Томкин голос:

– А чего это у тебя в руках? – девочка стояла у него за спиной. Васька вздрогнул и повернулся, ему не хотелось раскрывать свои тайны, и он бы ответил этой Томке как надо, но, увидев её любопытную и дружески настроенную физиономию, немного растерялся и произнёс:

– Глина…

– Я знаю, за нашим двором такая есть, – сказала Томка и шмыгнула носом.

– Там я и накопал в овражке, – ответил Васька.

–А чё ты с ней делать будешь? – вновь спросила девочка.

Васька хотел ей ответить, что это не её ума дело, но увидев её смешно торчащие русые косички, не стал грубить, а подал знак, чтоб шла за ним и открыл дверь в ходок подвала. На земляной лежанке, где отдыхали в летнюю жару взрослые, Томка увидела много всяких глиняных поделок. Тут были и гуси с вытянутыми шеями, и петухи с грудью колесом и много чего другого.

– Это ты сам всё наделал или кто? – спросила девочка, открыв от изумления ротик.

– Дед пихто…– в тон ей ответил важно Васька, но тут же, чтоб ещё больше удивить Томку, взял кусочек глины, скатал в руках колбаску и ловко вытянул из неё ножки, головку с рожками и хвостик, получился барашек.

– Вот это да, – изумилась девочка. – А я так смогу?

– Сможешь, – снисходительно сказал Васька, только мне надо идти гусей сторожить, а то мне Ефим задаст.

– Не задаст, – сказала Томка. – Они надолго там встали, на десятки деревенские дворы делят.

– Если так, то на, – сказал паренёк и подал глину Томке, – только тренироваться надо, сразу не получится. – После чего они оба уселись на лежанку и стали лепить.

Васька лепил быстро. Из его рук появлялись то круторогие бычки, то вислоухие свинки, то задиристые собачки, то скачущие зайцы. Но покорил он воображение Томки не этим, а свистком. Она так и приросла к лежаку, после того, как Васька, приложив к губам поделку,