Счастливчики - Хулио Кортасар

— И это у них называется бассейн, — посетовал Мохнатый. — Хоть бы прикрыли чем эту пакость, ни дать ни взять — лужа для свиней. А вы что скажете, дон Персио?

— Терпеть не могу открытые бассейны, — сказал Персио, — наглотаешься чужой перхоти.

— Оно конечно, но все равно здорово. Вы никогда не были в бассейне в Спортиво Барракас? Там воду дезинфицируют, и размеры у него олимпийские.

— Олимпийские размеры? Что это такое?

— Ну… размеры, как для олимпийских игр. Олимпийские размеры, так во всех газетах пишут. А тут, поглядите, что нагородили — одни доски да брезент внутри. Эмилио, он плавал в Европу два года назад, так вот он рассказывал, на их пароходе, в третьем классе, был бассейн — весь из зеленого мрамора. Знай я такое дело, я бы не поплыл, честное слово.

Персио смотрел на Атлантический океан. Берега уже не было видно, и «Малькольм» плыл по вдруг успокоившейся синей с металлическим отливом воде, на гребешках волн казавшейся почти черной. Только две чайки остались с ними, упорно цепляясь за мачту.

— До чего прожорливая тварь эти чайки, — сказал Мохнатый. — Только что гвозди не глотают. Мне нравится: увидят рыбу и пикируют на нее. Бедные рыбы, как они их долбят… Как вы думаете, повезет нам увидеть дофинов?

— Дельфинов? Очень может быть.

— Эмилио рассказывал, что они на пароходе все время видели тунцовые стаи и этих самых летающих рыб. А мы…

— Не расстраивайтесь, — душевно подбодрил его Персио. — Плавание только началось, первый день, укачало, все — иное… Потом вам понравится.

— А мне и так нравится. Узнаешь чего-то новое, правда же? Как на военной службе… Даже там, при той собачьей жизни, общий котел, муштра… Помню, раз мне такое варево дали, единственно съедобное в нем было — муха… А потом все-таки, глядишь, и пуговицу научился пришивать, и любую пакость съешь — не поморщишься. Совсем как тут, вам не кажется?

— Возможно, — согласился Персио, с интересом продолжая следить за финнами, прилаживавшими шланг к бассейну. Восхитительно зеленая вода начинала растекаться по брезентовому дну, во всяком случае, об этом возвестил Хорхе, который уже влез на дощатый край в ожидании, когда можно будет прыгнуть в воду. Несколько оправившиеся от морской болезни дамы подошли поближе посмотреть, как идет работа, и занять стратегические позиции до того, как начнут собираться купальщики. Не заставила себя ждать и Паула, она спустилась по трапу медленно, чтобы все досконально успели рассмотреть ее красное бикини. За нею появился Фелипе в зеленых плавках и с махровым полотенцем на плечах. Первым бросился Хорхе и радостно завопил, что вода прекрасная, за ним — остальные, и некоторое время барахтались там, насколько позволяли скромные размеры бассейна. Паула научила Хорхе садиться на дно, зажав нос, а Фелипе, все еще хмурившийся, но не способный сдержать криков радости от купания, вскарабкался на самый верх ограды, чтобы оттуда прыгнуть в воду, к вящему страху и восторгам дам. Потом к ним присоединились Нелли и Мохнатый, который не переставал презрительно бурчать. Нелли, туго обтянутая трикотажным купальником в сине-фиолетовых ромбах, спросила у Фелипе, почему не купается Беба, и тот ответил, что сестра еще не оправилась после припадка и едва ли придет сюда.

— У нее бывают припадки? — спросила обескураженная Нелли.

— Припадки романтизма, — сказал Фелипе, поморщась. — Совсем бедняга свихнулась.

— Ой, вы меня так напугали! Ваша сестра такая симпатичная, бедняжка.

— Вы ее еще не знаете. Ну, что скажете о нашем круизе? — спросил Фелипе Мохнатого. — Какой умник так организовал? Попадись он мне — не обрадуется, честное слово.

— И не говорите, — сказал Мохнатый, стараясь незаметно высморкаться в пальцы. — Ну что это за бассейн, мамочка родная. Сколько нас — трое или четверо, — а мы как сельди в бочке. Иди сюда, Нелли, научу тебя плавать под водой. Да не боись, дурочка, давай научу, а то стоишь, как Эстер Уильямс.

На один край решетки финны положили доску, и Паула села на нее загорать. Фелипе окунулся еще раз, отфыркался, как, он видел, это делают на соревнованиях, и вскарабкался на доску рядом с Паулой.

— Ваш… Рауль не придет купаться?

— Мой… Откуда я знаю, — сказала Паула насмешливо. — Наверное, все еще плетет заговор с новоиспеченными друзьями, теперь вся каюта табаком провоняет. Вас, по-моему, с ними не было.

Фелипе глянул на нее искоса. Не было, после обеда он любит почитать немного в постели. Ах, что читает? Сейчас читал номер «Селексьонес». Ну и чтение для молодого человека. А что, очень даже неплохое, там все самые знаменитые произведения пересказаны сокращенно.

— Сокращенно, — сказала Паула, глядя на море. — Ну конечно, так удобнее.

— Конечно, — сказал Фелипе, все больше чувствуя: что-то не так. — При современной жизни у человека нет времени читать длинные романы.

— Но ведь вас в общем-то книги не особенно интересуют, — сказала Паула, перестав подшучивать и глядя на него с симпатией. Было в Фелипе что-то трогательное, он был слишком юный, и все в нем было слишком: слишком красив, слишком глуп, слишком нелеп. Только когда он молчал, возникало некоторое равновесие, лицо выглядело соответственно его возрасту, руки с обгрызенными ногтями лежали спокойно. Но едва он начинал говорить, едва хотел соврать (а говорить в шестнадцать лет означает врать), вся его прелесть тотчас же слетала с него, и оставалась одна неловкая чванливость, тоже по-своему трогательная, но ужасно раздражавшая, и в этом мутном зеркале Паула видела себя в свои лицейские годы, первые попытки выбраться на свободу, и унизительный финал стольких вещей, которые должны были бы быть прекрасными. Ей стало жаль Фелипе, захотелось погладить его по голове и сказать что-нибудь, что вернуло бы ему уверенность. Вот он объясняет, что, конечно, ему нравится читать, но надо учиться… Как? Разве вы не читаете, когда учитесь? Нет, конечно, читаем, но только учебные тексты или записи. А не то, что называют книгами, романы, например, Сомерсета Моэма или Эрико Вериссимо. Это — нет, он — не то что некоторые его однокашники, они на книгах глаза себе сломали и теперь в очках ходят. А главное — жизнь. Жизнь? Какая жизнь? Ну, жизнь, гулять, смотреть, путешествовать, как сейчас, знакомиться с людьми… Учитель Перальта всегда говорил, что важно только одно — жизненный опыт.

— Ах, жизненный опыт, — сказала Паула. — Конечно, он важен. И учитель Лопес тоже говорит вам про жизненный опыт?

— Нет, зачем ему это. Это все равно что… Да нет, он мужик нормальный, ничего из себя не строит. С Лопесом интересно. Но у него надо учить, это правда, зато если он ребятами доволен, он может полчаса говорить про воскресный матч.

— Неужели?

— Ну да, Лопес — мужик мировой. Не цепляется по мелочам, как Перальта.

— Кто бы мог подумать, — сказала Паула.

— Правда, честное слово. А вы думали, он — как Черный Кот?

— Черный Кот?

— Ну, Крахмальный Воротничок.

— А, другой ваш учитель.

— Ну да, Сумелли.

— Нет, я так не думала, — сказала Паула.

— Вот и правильно, — сказал Фелипе. — Не сравнить. Лопес — о’кей, все ребята так считают. Даже я иногда учу у него, честное слово. Мне бы хотелось подружиться с ним, но конечно…

— Вот тут у вас и будет такая возможность, — сказала Паула. — Здесь есть несколько человек, вполне достойных. Медрано, например.

— Наверное, но он не такой, как Лопес. И ваш… Рауль, я хочу сказать. — Он опустил голову, и по носу у него скатилась капелька. — Все симпатичные, — сказал он, совсем запутавшись, — хотя, конечно, все они намного старше. Даже Рауль, а уж он-то еще молодой.

— Не такой молодой, как вы думаете, — сказала Паула. — А иногда делается ужасно старым, потому что слишком много знает и устал от того, что ваш учитель Перальта называет жизненным опытом. А порою бывает и чересчур молодым и такие глупости делает. — Она увидела замешательство в глазах Фелипе и замолчала. «До сводничества — всего один шаг», — подумала она, и ей стало забавно. «Пусть их танцуют сами свой танец. Бедная Нелли, ни дать ни взять — актриса немого кино, а жениху ее купальник — лишний… И почему они оба не бреют подмышки?»

Так, словно дело было совершенно обычным, Медрано наклонился над коробкой, выбрал револьвер и, убедившись, что он заряжен и барабан вращается свободно, сунул его в задний карман брюк. Лопес собирался сделать то же самое, но вспомнил о Лусио и остановился на полпути. Лусио протянул было руку, но отдернул ее и помотал головой.

— Что-то я все меньше понимаю, — сказал он. — Зачем нам это?

— Совсем не обязательно принимать в этом участие, — сказал Лопес, успокаивая его сомнения. И взял второй револьвер, а пистолет предложил Раулю, который, улыбаясь, смотрел на него.

— Я скроен по старинке, — сказал Лопес, — автоматическое оружие мне никогда не нравилось, в нем есть что-то подлое. А может, ковбойские фильмы повинны в моей любви к револьверам. Мои вкусы сформировались еще до гангстерских картин. Помните Уильямса С. Харта? Как интересно: сегодня — день воспоминаний. Сперва — пираты, а теперь — ковбои. С вашего позволения я беру эту коробку патронов.