Сигареты - Хэрри Мэтью
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Она откашлялась и закашлялась.
– У меня в горле полно чертополоха. Хочется утолить столько жажд. Перво-наперво скоро настанет время любви. У меня не было оргий уже тринадцать выходных. Это бойкот, не меньше. И вот с кого именно мне хочется начать – с бойзеновых ягод и их больших банджо.
Фиби уже не было дела, слушает ли ее птица.
– Затем славный листок латука постарше для зеленой юности, полный намеков и спинальных прихватов. И наконец, я хочу мужчину моих мечтательных ног откуда-то из междупрочья. Когда эту личность я люблю, ей бы лучше следить за своими взглядами! Как у бывшего корпуса деликти[58] (почти), у него костяшки и извращенья сравнимы с тем же у рьянейших елизаветинских десперадо[59], а ты же знаешь, до чего шикарны и убийственны они могут быть!.. О… Элизабет…
Она попыталась различить в сумраке портрет.
– Я не забыла тебя, ни на секретик. А если б ты была той самой? Я вижу нас в нашей теплой и милой гостиной, две утробы вместе, жена к жене. Мне б такое могло понравиться. Свидетельницы грез друг дружки… Но тогда к кому мне бабочкать (и к кому мухать тоже)? Кого мне вафлить, кого бабушкать платком? Чтобы сюсюкать, мне нужны настоящие младенцы, и я не могу не думать про всех тех недовольных с их несуразицей и отдельными зубцами, разбросанными как леденцы, как забытая мебель.
Фиби засмеялась.
– Вот вам пухлявый предвестник на всю жизнь! Канифасная квартирохозяйка превращает подвыпивших неудачников с востока в ломаные пирожки и нарциссы ее космологии! Ибо что прибавят они ко мне самости моей и я? Небезынтересное ничто. Я сама себе космонавт, все равно спасибо, и моя личная вселенная простерлась от поеденных миром четок до вертлюгов ветроносных Галаадов… и, что б это ни значило, – добавила она, – клянусь, это правда. – Она огляделась. – Мои птицы распростираются – привет, бабуля! – а может, это мое тулово.
По траектории полета птицы вспыхнул ливень искр.
– Я и тебя не забыла. Ты всегда была и будешь моими неземными вылетами. Отпад! Ты вышла из моей слепой кишки, из чресл на карте неба, ты со своею кожурой чешуйками, и вот тогда-то я и поняла. Что еще вообще могу я знать? Из Восточной реки к проливу Длинного острова и дальше в море, над которым ты так хитро мерцаешь. Зима, лето, снова зима, по тем местам, откуда мы и не уезжали, а всего-то и нужно нам, что высидеть все кино – и мы уже там! Рождество! Почему это не родина? Бабуля, скажи мне, что ты сова-полуночница. Я хочу выйти наружу и посмотреть, столько веселья и чепухи я упускаю – ракеты проносятся сквозь кости. Бабуля, где мой световой фонарь? Что не так? – Фиби громко спросила это у кружащей птицы, которая уставала, и Фиби могла этому сочувствовать, поскольку от восторга своего сама запыхалась. Смотрела, как птица, опускаясь, замедляется, уже ослепительно белая, постепенно оседает, пока не упокоилась на полу рядом с ее кроватью, – вот только, к удивлению Фиби, в той части палаты пола не было: птица обрывисто рухнула – прочь из виду и слуха.
Аллан и Оуэн
Июнь – июль 1963
Как правило, те, кто умирает молодыми, личные дела свои оставляют в беспорядке. Быть может, из-за того, что от хронической болезни жизнь и так казалась шаткой, правило это было неприменимо к другу Льюиса Льюисона Моррису Ромсену. Задолго до того, как умер на исходе тридцатого года своей жизни, он составил отвечающее всем правилам завещание, а незадолго до конца дополнил его щедрой страховкой жизни, чьим получателем значилась его компаньонка Присцилла Ладлэм.
Обеспечение Присциллы стало сюрпризом для Льюиса – а еще бо́льшим сюрпризом для сестры Морриса Айрин Креймер. Преданная Моррису особенно, Айрин поразилась, выяснив, что Присцилла знала ее брата настолько близко, изумилась оттого, что Моррис ни разу не заикался, что сделает ее своим бенефициаром; ее изумленье превратилось в легкое подозрение, когда стало известно, что полис выписан незадолго до смерти Морриса Алланом Ладлэмом, отцом Присциллы. Осознавая, что этот факт можно объяснить совпадением или самой их дружбой, Айрин все же задавалась вопросом, не запрещает ли какая-либо профессиональная этика отцу выписывать подобный полис на имя собственной дочери. Она решила проконсультироваться у Оуэна Льюисона, поскольку все аспекты страхования отскакивали у него от зубов, а она знала его достаточно хорошо, чтобы доверять его благоразумию.
Оуэн ей ответил:
– Буду счастлив проверить это для вас. – Свободное время у него имелось, а также было от каких хлопот забыться: Фиби, которую вот-вот должны были выписать из Сент-Винсента, отказывалась позволять ему с собою видеться. – Впрочем, я уверен, что Ладлэм чист. Я много работал с его конторой, даже слегка знаком с ним самим. Сомнительные дела в его случае исключены.
– Я тоже его знаю – и знаю, до чего они зажиточны, или, по крайней мере, Мод. Мне это просто кажется странным.
От старого знакомого из компании Аллана Оуэн выяснил, что Аллана рекомендовала Моррису не кто иная, как Фиби; узнав, что бенефициаром будет значиться Присцилла, Аллан де сперва отказался выписывать полис; а после якобы согласился лишь по заверении Морриса, что Присцилле об этом ничего не известно.
Айрин заправляла «Галереей Креймер», открывшейся на Западной стороне несколькими годами ранее и недавно переехавшей севернее, ближе к предместью. На последовавшей встрече с Ладлэмами у себя в галерее Айрин призналась Аллану в своем «любопытстве» относительно страхования жизни Морриса:
– Я и не знала, что все это можно оставлять в семье.
Аллан порозовел.
– Обычно нельзя. Меня это, знаете, тоже беспокоило…
– Еще как знаю. Вы же сама щепетильность.
У себя в конторе назавтра Аллан спросил, не вызвал ли каких-либо хлопот полис Морриса. Так ему стало известно о запросе Оуэна. Позвонил Айрин: действовал ли Оуэн по ее просьбе?
– Да. Глупо с моей стороны, но Моррис только что умер, а по причинам, которых я до сих пор не понимаю, он мне о Присцилле никогда не рассказывал. Мистер Льюисон сообщил мне, что вы себя повели образцово.
– Айрин, то была стандартная процедура.
Заверения Айрин успокоили Аллана. Пусть даже полис Морриса не предоставлял ему причин для беспокойства, он боялся, что внимание Оуэна
