Самоучитель танцев для лунатиков - Мира Джейкоб

– Просыпайся, засранец! – в слезах пробормотала она.

Теперь никто не мог отвлечь ее от мысленной беседы с Итти. Она непременно поговорила бы с ним при следующей встрече – пусть это с трудом можно было бы назвать диалогом. Однако между ними давно возникло странное взаимопонимание – из-за того, что им обоим было известно, каково это: всегда оставаться не у дел, даже в собственной семье, и отчаянно надеяться, что когда-нибудь кто-нибудь обратит на тебя внимание. Девочка села на край кровати, опустила голову на колени, в ушах, словно отзвуки произошедшей трагедии, застучали кровь и крики.

С точки зрения Амины, если у этого несчастья и была хоть какая-то положительная сторона, то это внезапное воссоединение родителей перед лицом катастрофы. Часы медленно превращались в дни, а Камала и Томас все больше напоминали сиамских близнецов неопределенного возраста (старше? младше?), как будто в их взрослых телах было заключено одно общее детское горе. Тянулись дни, Акил и Амина все яснее ощущали неуместность своего присутствия в доме, свою ненужность на фоне звонков из Индии, детских историй, шепотом рассказываемых на малаялам, покупки билета, сбора вещей. Родители то и дело подходили к обеденному столу и склонялись над старыми фотоальбомами, словно попугайчики в клетке, цепляющиеся за одну жердочку. В тех редких случаях, когда Амине удавалось поймать взгляд отца, она тут же отводила глаза, сгорая от стыда, потому что тот смотрел на нее разочарованно – но почему? Что ему не нравилось? Ее акцент? Или джинсы? Это оставалось для нее тайной и казалось несправедливым.

Через три дня после получения печального известия Акил и Амина стояли во дворе и провожали родителей в аэропорт. Камала протянула Акилу денег на «Макдоналдс», на случай, если она не успеет вернуться к ужину, отец кивнул на прощание, глядя куда-то сквозь детей, словно те были никому не интересными титрами в конце фильма. Амина подошла к нему и обняла за талию, и в ответ он вдруг так крепко стиснул ее в объятиях, что она удивилась. Борода царапнула ее по макушке, отец поцеловал ее в лоб и отстранил от себя.

– Нам пора, – сказал он, сел в машину и уехал, растворившись в прохладном октябрьском воздухе.

Через несколько дней зазвонил телефон. Амина уже погружалась в тяжелые объятия сна. Девочка открыла глаза и посмотрела на светящиеся зеленые цифры на электронных часах: 11:15. После десяти обычно не звонила даже Димпл. Она соскользнула с кровати и взяла трубку радиотелефона с базы.

– …жуткая жара! Каждую ночь. Я практически не сплю, – звучал в трубке голос отца.

– Мм, – сонно протянула мама, – ужас какой!

– А кинотеатры! Еще три построили, представляешь? Фильмы идут на хинди, на тамильском, на малаялам. Мне уже снятся сны, где люди друг друга не понимают!

Мама тихо рассмеялась, и отец засмеялся в ответ. Потом в трубке повисла тишина, нарушаемая лишь гудками и помехами из-за плохой связи.

– Мне кажется, я схожу с ума, – наконец произнес Томас.

– Вовсе нет, – успокоила его Камала. – Ты просто устал.

Томас снова надолго замолчал, и Амина начала задремывать, но тут снова раздался голос отца:

– В газетах его называют лунатиком-убийцей.

Сон как рукой сняло, Амина, бешено заморгав, уставилась в темноту широко открытыми глазами. Убийцей?!

– Ай-ай, – сказала мама. – Видимо, Мэри и девочки успели поговорить с журналистами до твоего приезда и понарассказывали им всякой чуши насчет того, что он поджег дом во сне и никогда не сделал бы этого в бодрствующем состоянии. Но как можно во сне запереть все двери? И догадаться облить все кругом бензином?

Камала произнесла свою тираду на выдохе, словно пытаясь сдуть эти слова, отодвинуть их значение подальше от себя, но Амина живо представила себе эту картину. Бензин? Пожар? Запертые двери?

– И теперь это местная сенсация, представляешь? Об этом написали в «Динамалар», «Джанмабуми дейли» и, говорят, даже в «Хинду таймс»! Я никогда не смогу вернуться сюда!

– Перестань! – фыркнула Камала. – Что ты такое говоришь? Конечно сможешь!

– Они считают, что это я во всем виноват!

– Кому какое дело, что там считают Мэри и девочки? Их мнение никого…

– Да не только Мэри и эти чертовы девчонки! Весь город! Весь Салем! Бывшие пациенты моей мамы! Родители Дивьи! Я видел Ченди Абрахама на похоронах, и он даже не взглянул в мою сторону!

– Просто людям тебя жаль!

– Бред! Они говорят, что это я во всем виноват!

– Ты не виноват! – сердито сказала Камала. – Ты ничего не сделал! Сунил был несчастен! Никто не смог бы сделать его счастливым!

– Никто? – дрожащим голосом переспросил Томас. – Знаешь, когда-то он был совсем другим! Очень милым малышом… Этот пухлый шарик все время ходил за мной по пятам и широко улыбался… Постоянно за мной увивался, крутил педали велосипеда, раздувая щеки, а я уезжал по своим делам и бросал его. Ты об этом знала? Не знаю почему, но я никогда его не ждал…

– Но ты же был еще мальчишкой!

– Я был его братом!

– О Томас! – Камала издала странный звук, и Амина поняла, что она плачет. – Перестань, от этого никому не лучше!

В трубке послышалось шуршание. Томас высморкался и сглотнул слезы.

– Я хочу домой.

– Возвращайся, – ответила мама, – мы тебя ждем.

– Ну что, класс, какие будут соображения?

Разумеется, результаты ее фотосессии «семья-в-движении» оказались ужасны, и поэтому миссис Мессина решила начать именно с них. Амина смотрела на фотографии, которые она прикрепила скотчем на доску вместе с остальными. Ну как она могла не заметить, что сделала столько крупных планов? Кроссовки матери (единственный выживший артефакт после ее вылазки в «Диллардс»), выглядывающие из-под сари. Вытянутая напудренная шея тети Санджи, когда та выдыхала дым. Раздувающиеся ноздри Димпл. Акил, дающий прикурить тете Санджи.

– Мне нравится фотография с кроссовками, – сказал кто-то.

– Продолжай.

– Мне кажется, это то, что надо.

– Еще cоображения?

– Ну, это типа символично, – высказалась Мисси Фолджерс, – вся эта тема с индусами в Америке. Я все поняла.

Амина едва сдержалась, чтобы не наградить Мисси вместе со всем ее пониманием убийственным взглядом.

– Расскажи нам о композиции вот этой фотографии, – попросила миссис Мессина.

– Это мой папа, – ответила Амина.

Она сделала снимок на следующий день после его возвращения из Индии, не решаясь подойти и сесть рядом с ним на ступеньки веранды, хотя ей отчаянно хотелось увидеть его поближе и убедиться, что с ним все в порядке.

– Надо навестить пациентов, – сказал он после ужина, и Амина заметила, как мама тут же выпрямилась, а нежность и сочувствие уступили место напряжению.

Однако до машины он так и не дошел. Девочка смотрела, как отец пьет прямо из горла бутылки минут пятнадцать и лишь потом наливает в стакан. Если он ее и заметил, то виду не подал.

– Псих настоящий! – хмыкнули на задних рядах.

Почему она использовала здесь фотографию пустой аудитории? Амина и сама не знала. Она даже не думала о том, что снимки аудитории удались, но, когда печатала, зачем-то взяла негатив и аккуратно наложила его на изображение. Надеялась, что это сработает на каком-то символическом уровне, создавая впечатление, что ее отец пойман в ловушку жестких линий парт и стульев, а получилось, что она просто испортила стену за его спиной.

– Комментарии поумнее будут? – спросила миссис Мессина, но все молчали. Учительница вздохнула и, сделав три широких шага, подошла к фотографии. – Ну давайте, народ! Что вы чувствуете, глядя на это фото?

– Страх, – ответила Мисси Фолджерс, и все дружно рассмеялись.

– Что смеетесь? Она права, – оборвала их миссис Мессина. – Это действительно страшно. А почему, Мисси?

– Не знаю. Он сидит, будто ничего не замечая вокруг. Словно он в другом мире.

– В плохом мире, – добавил кто-то, и Амина напряглась.

– Вот именно! Поэтому это такая прекрасная фотография, – кивнула миссис Мессина. – Мы видим фигуры, которые кажутся изолированными, отрезанными от остального мира. Что еще создает такое ощущение?

– Фонарь у веранды, – ответил Томми Харгроу. – Он слишком яркий, поэтому все остальное выглядит совсем темным.

Амина посмотрела на пузырь света и сгустившиеся вокруг него тени.

– Именно! Кстати, Амина, вот из-за этого мама не совсем в фокусе, – добавила миссис Мессина, показывая на расплывчатое пятно в углу. – Думаю, у тебя получилось бы, если бы освещение было чуть ярче. Полагаю, что она как раз пошевелилась.

Мама?! Амина наклонилась вперед и, прищурившись, вперилась туда, куда показывала миссис Мессина. Там ничего не было. Валяющиеся на полу газеты, дверь в прачечную, деревянные балки, расплывчатые очертания аудитории у отца за спиной. И вдруг она с поразительной четкостью различила женскую фигуру, как будто та просто взяла и проявилась на фотобумаге. Фигура стояла в углу, прямо за спиной у отца. Амина увидела косу, цветы жасмина, сари, едва заметную улыбку и поняла, что это совсем не мама! Она смотрела на свою бабушку в возрасте тридцати трех лет.