Не переходи дорогу волку: когда в твоем доме живет чудовище - Лиза Николидакис
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сначала Мэтт понравился Мишель – она искала свою любовь с той же распущенностью, что и я, – и я беспокоилась, что пересплю с ним. Мишель, к которой я больше всего испытывала что-то вроде любви, осталась бы в результате очень потерянной. Но когда она пригласила его на свидание, и тот согласился, он отшил ее. После этого она сказала мне: «Хочешь его? Он твой».
Я разносила напитки в TGI Friday’s, куда устроилась, ошибочно решив, что это будет более нормальное место работы, где ничто не заставит меня спать на полу бара слишком пьяной, чтобы добраться до дома. Однажды вечером, когда я закрыла бар – пополнила запасы «Короны», протерла емкости с выпивкой под рукой, охладила и положила все в холодильник и сложила посуду для фруктов, – я отправилась в «Вуд». На парковке я сняла свои удобные барменские туфли и напялила десятисантиметровые каблуки, из-за которых мои ноги, затянутые в сеточку, казались длиннее, чем они есть. Моя смена была изнурительной, бар был заполнен парочками, и все эти люди касались друг друга, улыбались друг другу, хихикали.
Войдя в «Вуд», я увидела Мэтта, который сидел на табурете спиной ко мне и разговаривал с более взрослой женщиной. Я подошла к нему сзади, обхватила одной ногой его талию и физически оттащила его подальше. Как шавка, которая помечает свою территорию. Два вечера спустя мы пошли на наше первое свидание в джаз-бар в Филадельфии, где я не отставала от заданного им темпа, повторяя выпитое количество кружек пива и рюмок. Мы слушали, как хоум-бэнд исполняет джазовые стандарты, как древний мужик выдает ноту си третьей октавы, от которой загудели наши ребра, и разговаривали, а наши лица были так близко друг к другу, что остальные посетители исчезли. Мы оба искали собеседника, который бы понимал, как ужасен Южный Джерси, кто знал бы, что в жизни есть нечто большее, чем ерунда, которой нас пичкают в старшей школе. Мы говорили об искусстве, театре, путешествиях и считали себя до абсурда искушенными. Когда мы обнаружили, что послушали первым один и тот же альбом – «Business as Usual» группы Men at Work, то посмотрели друг на друга с облегчением. Мы казались двумя предложениями, выдернутыми из одного абзаца.
В конце вечера он припарковал свой фургон на темной улице, и нервы заставили меня тараторить с безумной скоростью. Я без умолку болтала о книгах, фильмах и мире в целом – о чем угодно, лишь бы не оставлять места для отказа. Вместо того чтобы испугаться, он был очарован; волна адреналина прошла по всему моему телу, когда мы поцеловались, наши длинные волосы спутались, как тонкие паутинки. Когда я встала, чтобы уйти, он закрыл раздвижную дверь и сел на моем пути. Мой желудок совершил сальто. Неужели он изнасилует меня, если я завершу вечер всего лишь поцелуем? Но он рассмеялся – это оказалась всего лишь шутка, если вы не поняли, – и мы договорились встретиться следующим вечером. С ним что-то во мне изменилось: я заставила его дожидаться месяц, прежде чем переспала с ним. Когда мы наконец занялись сексом, я была пьяна в хлам. Я помню музыку, запах ванильных свечей, синие праздничные гирлянды, которые были прикреплены и мерцали по периметру моего потолка. Жесткий и грязный ковер в спальне моего детства давил мне на спину. Но мое сознание не зафиксировало сам секс. Годы спустя я рассказала ему об этом провале в памяти, и на его лице отразилось разочарование. Не промелькнуло никакой заботы о моем фрагментарном забытьи или упоминаний о ликере Black Haus, который помог мне достичь такого состояния. Никакого спора о согласии – понятии, которое в 1996 году было еще в самом зачатке. Вместо этого он сказал с грустью и сожалением: «Блин, а я был хорош той ночью».
Через два месяца после нашего первого свидания мы с Мэттом сидели на моей кровати, и ни с того ни с сего он вдруг разрезал воздух этим заявлением:
– Я люблю тебя.
Мое тело задрожало, а старый страх закипел под кожей.
– Ты ведь не всерьез? – настаивала я и прижала подушку к животу.
– Нет, я всерьез, – сказал он и придвинулся ближе, так, что наши колени коснулись друг друга.
– Может, сейчас ты всерьез, но это не по-настоящему.
Я рассматривала складку на его джинсах, синяк на своей лодыжке, что угодно, но только не его лицо.
– По-настоящему, – сказал он. – В тот день, когда ты вошла в «Вуд», я повернулся к Марти и сказал, что хочу жениться на тебе.
Мой пульс подскочил.
– Пообещай мне, – сказала я. – Обещай, что не передумаешь. Обещай, что не уйдешь.
Я ненавидела себя за то, что умоляла, за то, что совершенно не вела себя как крутая, но у меня не было выбора. Я должна была убедиться. Он обхватил мое лицо ладонями и сказал:
– Я всегда буду любить тебя.
Я посмотрела на него впервые с тех пор, как он сказал о любви: его голубые, словно гортензия, глаза смотрели в мои, а ресницы развевались, когда он моргал. Он видел, как я пью, рыдаю, грублю другим и морю себя голодом. И все же он хотел меня. Меня, девчонку, которую невозможно любить.
– Я тоже тебя люблю, – прошептала я, и из моих уст это прозвучало как любовь, которая бывает только когда тебе двадцать лет: это было твердое заявление, высеченное в камне.
* * *
Мой отец позвонил Майку и похвастался ему, что женится. После развода прошло меньше года, и мой брат рассказал, что, как и его невеста, наш отец теперь – снова истовый христианин. Я закатила глаза так сильно, что у меня заболели глазницы. На ум мне пришли расписные иконы, висевшие в его спальне под огромным изображением Крита в раме: инопланетные тонкие руки Богородицы, неотступные глаза Иисуса. У святого Стилиана, защитника детей, с его ниспадающей бородой и типично мужской лысиной, были глубоко печальные глаза. Все это было спектаклем. Для моего отца то, как ты выглядел в глазах других – благочестивым, веселым, хитрым – имело большее значение, чем то, как ты себя вел, и этот фасад был шит белыми нитками, был явной и глупой попыткой вызвать у моей матери ревность. Когда Майк рассказал ей об этих планах жениться, она сказала: «Боже, помоги этой бедной женщине», – но у этой бедной женщины
