Реки золота - Адам Данн

Однако Мор как будто не замечал здоровенного вооруженного возбужденного латиноамериканца, бушующего перед ним, и обычным голосом продолжал:

— У таксиста, убийство которого мы расследуем, Эйяда Фуада, появился напарник.

Мор внезапно поднялся, держа что-то в правой руке, и Сантьяго за две с половиной секунды навел «глок» на полдюйма ниже края его кепки.

— Неплохо, — заметил Мор, у левого уголка его губ появилась складка, способная когда-нибудь перейти в улыбку. — Но не мешало бы еще потренироваться.

Он протянул правую руку с лежащим на ладони предметом.

В течение нескольких секунд Сантьяго переводил взгляд с этого предмета на спокойные, почти сонные глаза Мора и обратно. По прошествии этого времени, о котором впоследствии забудет, он взял данный предмет, но не опускал оружия, пока не прочел надпись на нем, дважды, с перерывами — взгляд его метался между предметом и Мором.

Это была лицензия КТЛ, выданная некоему Джангахир-хану. Мертвец на тележке оказался еще одним убитым таксистом, и тут Сантьяго впервые уловил запах горелого мяса. До того как Джангахира убили выстрелом в левый глаз, кто-то жег его раскаленным железом или ацетиленовой горелкой.

— Скажи своей сестре, что тележку можно освобождать, — произнес Мор снова булькающим голосом. — Этому человеку она больше не понадобится.

Теперь Сантьяго понял, чем его беспокоил Мор.

Он начинал проявлять интерес.

Joder.

Золотистый поток

Ах, Орлиное гнездо. Какие воспоминания.

Студия представляет собой пустой этаж на верху грязного вида здания на Дайер-авеню, прямо над Голландским туннелем. Там полно фотоателье и сопутствующих им компьютерных ретушных компаний, Орлиное гнездо расположено над ними, со множеством окон, создающих самое лучшее естественное освещение, какого только может желать фотограф. Здесь делались карьеры, в том числе и моя. Я действовал старым способом — похитил клиента у фотографа, которому ассистировал. Я целый год ишачил на этого идиота, мирился с его капризами, сложным осветительным оборудованием и круглосуточными съемками под воздействием наркотика. Он не был мастером, но имел хорошие связи. А у меня были кредиты на учебу, мать-инвалидка, необходимость платить за квартиру и молчание художественных школ, куда я подавал заявления. На моем месте вы сделали бы то же самое.

Такси несется по Девятой авеню, мимо заколоченных досками витрин и пустых ресторанов, давно брошенных владельцами, на столах стоят солонки, но стульев нет. Однако здесь, на заднем сиденье, настроение у меня хорошее. Кажется, мне светят неплохие возможности вместо пары неважных выборов. И в каждой из них присутствует Н.

Поднимаюсь на двенадцатый этаж, просторное помещение залито солнечным светом, доступным в Нью-Йорке только на большой высоте; Марти предусмотрительно смягчил его, затянув стены люминесцентным камчатным полотном. Он устанавливает «солнечные прожекторы» у восточной стены, и я сразу же замечаю, что: а) он слушает записи Бича, отчего я раздраженно стискиваю зубы, и б) он в фуфайке-безрукавке, чтобы продемонстрировать татуировки. Обычно я ничего не имею против, татуировки действительно первоклассные: огромная изогнутая рыба выполнена в японской манере, чешуйки меняют цвет при каждом движении рук. Проблема, разумеется, в том, что я не хочу, чтобы он привлекал внимание очаровательной Миюки. (И где же она, черт возьми?) Я вижу вундеркинда Ретча, дважды получившего «Оскара» за создание образов противоречивых, страдающих молодых людей, уже совершенно пьяною в одиннадцать утра, возле него суетятся Донни и Мари (парикмахерша и гримерша), a favoloso[34] Тони К расхаживает среди своих хористок, явно навеселе от какой-то собственной смеси.

— Caballero! — грассируя, произносит Тони.

Пусть игры начинаются.

Предоставив нудное занятие освещения, зарядки и всего прочего Марти (он стоически опускает глаза за круглыми стеклами очков в стиле восьмидесятых и молча принимается за дело), я совещаюсь с Тони и вундеркиндом Ретчем, от которого разит перегаром и потом. Даю обоим как можно незаметнее одиннадцать таблеток «особого», двенадцатая по невнятной просьбе Ретча достанется Р. Она была дублером на нескольких моих съемках, у нее спутанная грива каштановых волос — типичная беглянка из дома, тощая, с карими глазами плюшевого медвежонка и несообразно большими грудями, говорит, что ей девятнадцать, но, возможно, удрала из семьи, когда у нее появились соблазнительные изгибы. Р спокойно делает феллатио за места в кадре на самых значительных съемках и обычно получает их.

Тони обещает рассчитаться за «особый» в «Ефе». Сегодня он будет в Брайант-парке, в давно закрытом гриль-баре. Ресторан в парке позади библиотеки на Сорок первой улице до сих пор работает благодаря посмертной щедрости некоторых его покровителей (кажется, что слышатся рыдания их обедневших, зависимых отпрысков). Гриль-бар закрылся не помню когда, таких случаев слишком много. Парк был красивым, пока поддерживающая его ассоциация не распалась. Теперь это просто-напросто еще один общественный туалет, кофейные киоски растащили, сады уничтожили.

Ретч пьяно пялится Р в декольте, а Тони сообщает, что самолет Миюки запаздывает и ее агент позвонит мне, как только они приземлятся. Это хорошо: чем дольше придется мне снимать это помещение, тем больше я сдеру с «Раундапа». Джонетта будет этим недовольна, но, к счастью, ее здесь нет. Собственно, нет никого из журнала. Это странно — обычно заказчики присутствуют на съемке, дабы убедиться, что не зря платят деньги.

Я решаю использовать это затишье, чтобы успокоить свои страхи относительно круглого фонаря, стоящего на полу ближе чем в десяти футах от стула, на котором раскачивается Ретч. Демонстративно поднимаю его, несу в раздевалку и ставлю под гримерный стол. Сегодня световых эффектов не будет.

Поскольку до главного дела («особого») еще далеко и начать съемку, пока не появится Миюки, нельзя, я проверяю поступившие на телефон сообщения, а Марти заканчивает устанавливать освещение и готовить камеры. Собственно говоря, работа фотографа — только навести камеру и сделать снимок, не мизансцены, разбивка на группы, наем помещения и прочая ерунда. Я уже отзанимался этим.

Первое сообщение от Н — она говорит, что не сможет встретиться со мной сегодня вечером. Это уже третий вечер подряд. Чувствую, что хмурюсь. Знаю, она работает у ЛА, ко что-то неладно. Нужно заняться этим, именно этим, а не съемками. Черт.

Два сообщения от Л — она как будто раздражена тем, что я не отвечаю. Ей неизменно хочется командовать. Что ж, пусть немного подождет. Я еще не решил, как порвать с ней, но, учитывая природу наших отношений, это будет не трудно.

Последнее сообщение от Джосс — приглашает меня к себе, хочет поговорить о размере, обещает, что я не пожалею.

Черт. Неделю назад я порадовался бы такой перспективе, но сейчас лучше бы она не звонила. Ее упоминание размера не то, что вы можете подумать, а кодовое название оптового заказа «особого». Пожалуй, я сумел бы сбыть целую коробку, возможно, и больше. Но, оказывается, мне этого не хочется. Это бизнес Резы, отказаться нельзя К тому же звучит слишком небрежно. Не собирается ли она сама открыть торговлю? И притом у себя в квартире — нет уж. Правило Ренни номер три: никаких визитов домой, держи товар в машине.

Я так захвачен поиском выхода, что проходит, должно быть, пять минут, прежде чем я замечаю перемену в студии. Музыка прекратилась, Тони куда-то исчез, Малыш Ретч и Р тоже. В помещении только Марти, спокойно собирающий провода.

— Где все?

— Понятия не имею, — отвечает Марти, его пассивность объясняет все. Возможно, он курит не меньше «дури», чем Арун, однако мне без него не обойтись. И сейчас эта съемка ускользает у меня из рук. Если бы сюда вошел кто-то из «Раундапа», я скорее всего лишился бы этой работы. Вот так.

Я принимаюсь беспокойно ходить по Орлиному гнезду, начинаю с идущего вокруг балкона. Вот будет невезение, если Ретч спьяну бросился вниз. Но кроме Тони, там никого нет, он курит и болтает по телефону. Делаю полный круг и начинаю осматривать вспомогательные комнаты. Контора, кухня, туалеты — везде пусто. Не заглядывал я только в раздевалку, оттуда сквозь дверь доносятся какие-то непонятные звуки.

Как лучше всего описать вхождение в катастрофу? Я фотограф, и мое сознание регистрирует последовательность в кадрах. В первом я вижу свое отражение в высоком зеркале. Во втором кадре — Ретч, слегка пошатывающийся на нетвердых ногах, на его вялом лице плотоядное выражение пьяной горгульи, он держит свой (необрезанный) болт обеими руками, из него хлещет моча. В третьем кадре Р, она стоит на коленях перед Ретчем, не жадно, но послушно пьет его мочу, слегка раскачиваясь, чтобы держать рот на одном уровне с колеблющейся струей.