Еда и патроны - Артем Мичурин

– Си девяносто шесть, он самый. Это ж надо! Каким ветром его сюда занесло? Эту модель германская армия для своих офицеров в Первую мировую закупала. Девятимиллиметровый. Отличная штука. В свое время ему по точности равных не было, да и сейчас он «Глок» твой любимый за пояс заткнет. На раз-два уделает фигню пластмассовую. Но уж тяжел больно, зараза.

– Ну-ка дай сюда, – потребовала хозяйка и, заполучив маузер в руки, принялась тщательно его осматривать.

Стас наблюдал, как ее милые ухоженные пальчики щелкают предохранителем, передергивают затвор, жмут на спусковой крючок, очаровательно белея от прилагаемых усилий. Как они проходятся ноготками по ребристым деревянным накладкам, пробегают подушечками по рельефным буковкам над рукояткой, как нежно поглаживают длинный черный ствол… И с каждым новым их движением, казалось бы, уже сформировавшееся мнение, говорящее: «Сука натуральная, жадная, самодовольная и, скорее всего, фригидная», стремительно менялось на совершенно иное, шепчущее: «Ангел. Посмотри, она же ангел – милая, нежная, чувственная».

– Сто пятьдесят, – вдруг резко вернула хозяйка мысли Стаса назад в земное русло.

– Да вы что?! У вас вон «Гроза» сто двадцать стоит, – кивнул он в сторону автомата на стене и снова перевел взгляд на маузер. – Это ж раритет! Коллекционная вещь, в прекрасном состоянии. Меньше двух сотен он стоить просто не может.

Краем глаза Стас заметил, как Прохор поджал нижнюю губу, вытаращил глаза и активно закивал хозяйке.

– Нет, – решительно покачала она головой. – Сто шестьдесят – это мое последнее слово.

– Не смешите. – Стас взял с прилавка маузер и сунул его в кобуру. – В городе я его за двести пятьдесят продам.

– В городе? – усмехнулась хозяйка, продемонстрировав ряд ровных белых зубов. – Ну что же, удачи вам.

Стас молча запихал пистолет в рюкзак, закинул тот за спину, развернулся и уверенно пошел к двери.

– Да, кстати, – раздался позади приятный женский голос. – Мы открыты до восьми вечера.

«Вот стерва, – размышлял Стас, шагая вдоль стены. – И откуда только такие берутся? Бля, эта сучка что, думает, я к ней прибегу сейчас? Нашла еблана из деревни. Хе, сто шестьдесят. Вот ведь курва. И уперлась-то как! Знает, сука, что раз я к ней с товаром пришел, стало быть, в город меня не пускают. Чертова баба. Кто ей вообще к оружию разрешил прикасаться? Блядь! Почему все кругом занимаются не своим делом? Шла бы лучше на ферму коров за титьки дергать, там больше пользы принесла бы. Куда мир, блядь, катится?»

Так, размышляя о тенденциях развития послевоенного общества, Стас добрался до небольшого лесочка, за которым, по его расчетам, должны были начинаться окрестности улицы Жданова. Здесь западный район заканчивался, дома тянулись от ворот примерно на километр или полтора южнее. Тянулись-тянулись и останавливались как по команде. Дальше, судя по рассказам деда Григория, шла бесплатная земля.

Стас присел возле последнего забора, смотрящего на лес, снял рюкзак, достал все шесть коробок с автоматными патронами и, нежась в лучах лениво поднимающегося солнышка, занялся набивкой магазинов. Сто двадцать только что приобретенных «семерок» предстояло расфасовать по четырем давно опустевшим рожкам.

Он открыл первую коробку. Двадцать патронов, поставленных на донце, колыхнулись, приятно позвякивая. Стас вытащил из жилета рожок, взял из коробки патрон за красновато-желтую остроконечную пулю, перевернул его и с ласкающим слух мягким щелчком вдавил в магазин. Солнечный луч яркой искоркой пробежался по темно-зеленой гильзе, обласкал своим теплом пулю и, вспыхнув маленькой белой звездочкой, потух на ее острие. Вслед за первым патроном последовал второй, за ним третий…

Это медитативное занятие помогло Стасу отогнать подальше раздражающие мысли о вредной стерве-оружейнице, а к концу последней коробки он и совсем от них избавился. Подушечка большого пальца правой руки покраснела от усилия, на плечи давила тяжесть четырех полных магазинов, распиханных по карманам разгрузки, но это была приятная тяжесть, она внушала уверенность и обещала с лихвой окупиться, как и всегда. Немного подумав, Стас достал из кармана запал Ф-1, вынул из него замедлитель и убрал все обратно. Пришло время навестить старого знакомого.

Пройдя сосновый лесок, немилосердно прореженный топорами и пилами западных поселенцев, Стас вышел к останкам бензоколонки, за которыми уже открывался вид на железобетонный остов универмага, поросший тоненькими березками, и торчащие из земли карандаши-девятиэтажки.

– Не так уж и далеко тут все, – сказал он самому себе, поправил автомат и зашагал дальше.

В косых лучах восходящего солнца район улицы Жданова выглядел ничуть не лучше, чем во время ливня, скорее даже наоборот. Длинные черные тени, отбрасываемые развалинами, придавали им какой-то жуткий, гротескный вид. Белые обрушающиеся стены с резкими рублеными очертаниями, ярко подсвеченные со стороны восхода и затененные с другой, на фоне лазурно-синего неба выглядели горячими, раскаленными добела. Казалось, пролейся сейчас дождик, и все вокруг утонет в облаке пара под аккомпанемент чудовищного шипения.

Стас глядел по сторонам и думал, что вот так оно, наверное, и было взаправду, когда давным-давно в лазурном небе расцветали громадные ослепительные термоядерные шары, выжигающие все на десятки километров под собою. Еще в детстве он слышал полусказочные истории о Москве, страшные байки о выкипающих реках, стальных мостах, превращенных неслыханным жаром в провисшие до земли оплавки, о железнодорожных составах, намертво приварившихся к рельсам, и о шаболовской телебашне, растаявшей, словно парафиновая свечка. Стас помнил, как он вместе с другими детишками, его ровесниками, открыв рот, слушал истории о несчастных людях мертвого города, запаянных в собственных автомобилях, когда расплавленный металл огненным саваном окутывал тела, пока те еще не превратились в черный, гонимый ветром пепел; о московских улицах, усеянных этими железными, вбитыми ударной волной в асфальт саркофагами, на которых отпечатались изнутри кричащие посмертные маски; о темных человеческих силуэтах на сером бетоне…

По завершении каждой такой истории с неизменно мрачным концом детишки хором восторженно вздыхали и говорили: «Круто!», а Стасу было просто страшно, страшно и неприятно. Он не любил все эти байки мертвого города. Его живое воображение всегда слишком ярко рисовало описываемые картины, и они наполняли детскую душу ужасом, чересчур сильным, чтобы просто щекотать нервы. Вот и сейчас белый диск, планомерно ползущий к зениту, навевал совсем не веселые ассоциации. Говорят, у людей есть такая штука, как генетическая память. Может быть, может быть…

Стас миновал руины девятиэтажек, срезав угол, и вышел на саму улицу Жданова. Растрескавшийся асфальт, скрытый ранее потоками дождевой воды и грязи, сейчас был на виду. Он тянулся далеко вперед, часто перемежаясь глубокими провалами, будто эскадрилья миниатюрных бомбардировщиков пронеслась над ним, щедро одарив содержимым своих бомболюков. В каждой такой «воронке» собралось по куче разнообразного мусора, утрамбованного засохшей грязью – листья, ветки, куски штукатурки и стекла, иногда попадались трупы ворон, выкрученные в самых невероятных конфигурациях. Стас шагал осторожно, стараясь не наступать на такие могильники, но один раз все же едва не промазал мимо асфальтовой кочки, торчащей посреди рытвин, и ботинок, описав в воздухе заковыристую фигуру, только чудом не окунулся в гниющие собачьи внутренности.

Остановившись на краю рытвины, Стас взглянул вниз и отшатнулся от сладковато-кислой вони, ударившей в нос. Псина была довольно крупная, килограмм под шестьдесят при жизни. Даже сейчас на размякшем трупе под осклизлой, лишившейся шерсти кожей отчетливо проступали бугры хорошо развитых мышц. Когда-то широченная грудная клетка смялась, давя собственным весом на подгнившие хрящи и жилы. Зеленовато-черные потроха вывалились из вспоротого брюха и кишели мелкими белесыми личинками. Заостренная морда, обтянутая морщинистой кожей, покрытой синюшными пятнами, застыла в оскале, обнажившем длинные клыки. Синий язык повис на нижней челюсти, а по высохшим глазам с налипшими на них иглицами мирно ползали тонкие красные черви.

– Э, ты что тут? – послышалось сзади недовольное шипение. – Моя собака!

Стас обернулся и увидел существо, замотанное в грязные лохмотья. Это казалось невероятным, но исходивший от него смрад забивал собою даже вонь разлагающегося трупа.

– Моя собака! – повторило существо и, встав на четвереньки, чем-то клацнуло, возможно зубами.

Стас попятился, осторожно нащупывая носком ботинка асфальт, и снял автомат с предохранителя. Существо двинулось вперед, медленно и боязливо перебирая по земле руками. Ног видно не было, только длинные крючковатые руки, покрытые язвами, и куча тряпья, волочащаяся за ними. Стас отступил метра на четыре, не сводя взгляда с уродца, источающего смрад. Тот, передвигаясь короткими отрезками и замирая после каждого на пару секунд, уже успел подползти к яме с дохлой собакой, склонился над ней и вытянул из общего клубка тряпья шар, обмотанный черными лоскутами. Шар приблизился к гниющей туше, шумно втянул воздух и пустил длинную тонкую нитку слюны. Правая рука, погрузившись в тряпки, вернулась назад с ржавым тесаком внушительных размеров, левая – ухватилась за собачью ногу, подняла ее. Нож вошел в мясо, разрезая гниющие волокна мышц и хрящи тазобедренного сустава. Нога отделилась от туловища и перекочевала под одежды уродца. Через несколько секунд следом отправилась и вторая.