Еда и патроны - Артем Мичурин

Стас вытянул вперед руку с листом и оценивающе прищурился.

– Ну?.. – спросил дед, двигая одними только губами.

– Вроде готово, – ответил Стас после небольшой паузы.

– Шевелиться можно уже?

– Шевелись.

Дед вскочил со стула, подбежал к гостю, схватил лист и впился глазами в портрет.

– Ох ты! Это ж надо! Ты глянь! Ну… Погодь. – Он вернул кусок картона, метнулся в чулан и выскочил оттуда с осколком зеркала. – Дай-ка. Ай-ай! От едрить твою… а!!! Как вылитый же! Вот стервец какой! А говорил: «Давно, давно». Художник!!!

– Нравится?

– Спрашиваешь! Эх! Такую красотищу и к кресту присобачивать жалко. На стенку пока повешу. – Дед вертел картонку в руках и качал головой. – Ну, ты подумай… Как живой прямо. Я тебе заплачу, – вдруг заявил он решительно. – Художник даром работать не должен.

– Ты чего, отец, очумел? – запротестовал Стас. – Мне не за картинки платят.

– Это дело ихнее. Кто тебе за что платит – я не знаю. Только любая работа должна быть вознаграждена.

– Если уж так охота заплатить, то считай, что это моя плата за постой.

Дед прищурился, усмехнулся и плеснул самогона в опустевшие стаканы.

– Ну, лады. Давай тогда за искусство.

– Можно и за искусство.

– Ух! Хорошо, – отдышавшись, сказал дед и потянулся за капустой. – Так ты это… историю-то свою не дорассказал. Куда устроился после учебы?

– А… В котельную, кочегаром. Уголь кидал в топку с утра до вечера. Пахал как лошадь, но денег нам с матерью все равно не хватало. Пришлось продать свою квартиру в центре Владимира и переехать на окраину, к земле поближе. Там хоть огородиком обзавелись, корову прикупили, кормились кое-как. Да… – Стас закрыл глаза и ненадолго ушел в себя. – Сейчас даже думать о тех временах не хочется. К восьми утра в котельную, там весь день лопатой машешь, домой придешь часам к десяти вечера и на огород. Покопаешься там, сорняки подергаешь – пора траву для коровы косить. На дворе ночь уже, а ты с косой в поле херачишь, а с утра теми же руками опять уголь в топку закидывать. И так каждый день, каждый день…

– Не сладко, – согласился дед. – А в стрелки вольные как судьба привела?

– С чего ты вдруг ре… – начал было «удивляться» Стас, но осекся на полуслове. – Неужели так вот сразу заметно?

– Что я, дите глупое, что ли? Не понимаю? – ответил дед. – Кто же на продажу по три автомата возит? Да еще и в одиночку. Стало быть, если ты не бандит, – а на бандита не похож, – значит, наемник. А автоматы, как пить дать, с трупов снял. Верно?

– Верно, – признался Стас и застучал пальцами по столу.

– Чего погрустнел-то? Я к вашему брату не в претензии. Как раз таки наоборот. Считаю, что хорошее дело вы делаете. Не без оговорок, конечно, но в целом – хорошее. А паршивые овцы – они в каждом стаде имеются. Я обо всех по кучке подонков не сужу. Ну, спалят какие-то выродки по заказу пару полей, может, даже постреляют кого. Так ведь их сами же селяне и нанимают, кто из страха, кто из зависти. Нанимают, а потом проклинают. Придет банда, уведет скотину – к кому они обратятся? Опять к наемникам. У каждого своя работа. Ну так что, как угораздило-то тебя?

– Да первой же зимой после смерти отца и угораздило. Мать заболела, я один работал. Денег не хватало, естественно. С тыквы на гнилую картошку перебивались. А тут как раз объявилась в окрестных лесах банда. Небольшая, как потом выяснилось, человек восемь. Так вот банда эта взялась прессовать одного скотовода. Дела у того как раз очень даже неплохо шли, двадцать коров держал, овец – голов тридцать, в общем, было что терять мужику. А охраны как таковой не имелось. Четыре помощника на него работали, но те под пули лезть особо-то не стремились. Пришлось скотоводу звать людей с округи, не бесплатно, конечно. Ну и я подрядился. Платил он не слишком-то щедро, но на тот момент двадцать серебряных для меня было пределом мечтаний. Взял я ИЖ отцовский, патронташ пулевых и отправился на ферму. Кроме меня пришли еще трое мужиков местных с такими же берданками и еще трое наемников. Первый раз я тогда с наемниками встретился лицом к лицу. – Стас улыбнулся и поскреб щетину. – О, мне, пацану пятнадцатилетнему, казалось, что это не просто люди, как я, отец или Степаныч – бригадир мой. Нет, одного взгляда достаточно было, чтобы понять – вот они, хозяева жизни! Настоящие мужики! Здоровенные, морды свирепые, все в снарягу дорогущую упакованы с ног до головы, а стволы – это вообще песня. Я раньше такие только на картинках видел! Помню, у одного был «Винторез» – весь приклад в зарубках. Вот ничуть не преувеличиваю, абсолютно весь! Может, конечно, это и понты голимые, но я тогда под большим впечатлением остался. Второй с АЕК рассекал под «семерку». А третий… – Стас поднял свой АК-103 и ласково провел ладонью по цевью. – Третий вот с этой машинкой не расставался. Понтами не страдал, зарубок не делал, имена баб дернутых на прикладе не вырезал, серьезный мужик был, грамотный. Алексеем его звали. Леха Москва.

– Почему Москва? – спросил дед, внимательно глядя на Стаса.

– Я позже уже слышал, будто Леха бывал как-то в Москве с небольшим отрядом сорвиголов. За каким хреном их туда понесло – вариантов озвучивалось тьма. Одни говорили, что отряд этот искал и даже нашел склады Таманской дивизии. Другие – что фармацевтический завод им был нужен. Находились и такие, кто болтал, будто Леху аж на развалины Кремля понесло, в бункеры тамошние, а уж зачем – так это кому на что фантазии хватит.

– А сам-то он чего говорил? – заинтриговался дед.

– Ничего, – ответил Стас и развел руками. – Иногда, правда, на расспросы отвечал: «Заебли», но чаще просто молчал.

– Э-э. Пиздеж небось про Москву-то? – предположил дед.

– Черт его знает. Спросить уже некого.

– А что же с Лехой-то случилось?

– Ты не торопи. Сам просил рассказать, а теперь торопит. Давай по порядку.

Дед согласно закивал, облокотился о стол, подпер голову руками и приготовился слушать.

– Ну вот, значит… На чем я остановился? А. Собрались мы всемером на ферме. Скотник этот говорит, что банда наведаться обещала со дня на день. Ну а что такое «со дня на день»? Это значит, что ждать их можно хоть к обеду, хоть через пару суток. Расквартировал нас хозяин по апартаментам – в хлеву на сушилах. Договорились мы с ним так. Бандюки приходят, получают сколько просили. Как только они выходят, мы прицельно их валим. На сушилах этих мы в тот раз почти сутки проторчали. Подготовили все, пути продумали, петли смазали. Организовывали дежурство, спали по очереди. Ох и наслушался я тогда историй от этих троих. Да что там я? Мужики взрослые с открытыми ртами слушали, каждое слово ловили. – Стас откинулся на спинку стула и заулыбался. – Вот уж умели черти рассказывать. Это сейчас я понимаю как ясный день, что половина всех этих историй героических – брехня полнейшая, но как они подавали! Себя забудешь. Наверное, именно тогда я и решил, чего от жизни хочу. Понимаешь? Так же хотелось, как у них. Свободы хотелось, приключений, свет посмотреть. Я ж тогда, кроме Владимира да пригородов, и не видел ничего. Не видел, но знал, что там, за лачужками, за лесами этими, лежит громадный мир. Там все по-другому, в этом мире. А вдруг лучше? Вдруг там жизнь совсем иная, сытая да веселая, а я тут прозябать буду, в болоте этом, в убожестве каждодневном? Понимал я прекрасно, что не смогу каждый день с утра до ночи пахать за гроши, без всякой надежды, без ничего. Можно, конечно, сказать: «Лентяй ты, Станислав, работать не хочешь, легкой жизни ищешь». Может, и так… Сны мне в ту ночь снились волшебные, жаль, что недолго. Лежу, значит, дрыхну, подвиги совершаю и тут чувствую – дышать нечем стало. Глаза открываю, а на меня Леха смотрит, правой рукой рот мне зажал, чтобы не заорал я с перепугу, а левую у губ своих держит и говорит шепотом: «Тс-с-с-с. Пришли». Все тихонечко с сушил послазили, вышли через ворота и сидим, ждем в кустах у забора. Лехин товарищ – как же его звали-то? – в оптику смотрит и говорит: «Пятеро у крыльца трутся». Ну, сидим дальше, ждем, пока остальные трое подтянутся, из дома выйдут. И тут вдруг как громыхнет что-то в избе. Посуда битая зазвенела. До дома метров восемьдесят было, наверное, но и то слышно. Дверь, значит, распахивается, и скотовода нашего пинками на улицу выкатывают. Тот орет, руками от сапог закрывается кое-как, но чувствуем – пинают мужика сильно и с явным намерением убить. Пришлось менять планы. Мы-то хотели ублюдков метров на тридцать подпустить да прямо на выходе с фермы и грохнуть, а тут такое дело. Ждать нельзя больше, убивают кормильца нашего. Прицелились все и с семи стволов жахнули. Четверых бандюков сразу положили. Я по своему промазал, похоже. Двое залегли, отстреливаться принялись, но их мы добили быстро. А еще двое в избу занырнуть успели. Изба здоровая, бревенчатая, стены толщенные – не прошибешь, и четыре окна на нашу сторону. Суки эти то с одной стороны высунутся, стрельнут, то с другой. Свет погасили, и не видно их. Тут уж нам самим маневрировать пришлось, чтобы не зацепило. Скотовод уполз за глухую боковую стену и до самого конца там так и сидел. Минуты две в тир мы поиграли – ни хрена, только патроны переводить. Посовещались быстренько и решили обходить избу со двора. Пятеро продолжают по окнам беглый огонь вести, а мы с Лехой козлам в тыл заходим. Отползли на брюхе правее, чтобы не видно нас было, перелезли через плетень и к заднему входу подобрались. Леха автомат за спину закинул, вытащил из кобуры АПС, дождался, пока следующий выстрел грохнет, и с ним одновременно дверь резко открыл. Влетел я за ним в избу, слышу очередь. Глядь – валяется в углу один, телогрейка вся в дырах, перья кругом летают, а Леха уже за дверь, следующую комнату зачищать. Тихо стало. С улицы стрельбу прекратили, в доме тоже ни звука. Бандюган один остался, а в избе комнат – штук семь, наверное, половина смежные. Снаружи как-то не страшно совсем было, знал я, что это мы на них охотимся вроде как, а тут прямо мандраж что-то взял. В ИЖ свой вцепился, аж рукам больно, стою и двинуться боюсь. Тишина просто гробовая, только ветер через стекла разбитые завывает еле слышно. Ни половицы не скрипят, ничего. Передо мной дверь открытая – туда Леха зашел, справа тоже. Где этот козел сейчас? Черт его знает. И тут я вижу, как в проеме правой двери ствол АКМ появляется и медленно-медленно начинает поворачиваться в мою сторону. Тут нервишки-то и лопнули. Долбанул я два раза прямо сквозь стену. Хорошо, перегородки не особо толстые оказались, обе пули прошли. Перезарядил ружье свое – никогда еще так быстро не перезаряжал, – к двери подхожу, а там мужик лежит в шапке-ушанке, в бушлате, в сапогах кирзовых, АКМ на полу рядом валяется. Одна пуля в плечо попала, дымок сизый из дыры в рукаве идет, а вторая – в челюсть, под ухо. Кровищи – мама дорогая! Стена противоположная вся забрызгана. Мужик дергается, рот пытается открыть, сказать что-то, а у него челюсть нижняя, как у куклы театральной, висит. Гляжу, язык-то двигается вроде, а вместо слов одно мычание только. Кровь хлещет, бушлат мокрый весь уже, а мужик смотрит на меня, не моргая, и руку левую, здоровую, тянет – помоги, дескать. И за плечом у себя слышу: «Добей». Леха стоит сзади и тихо так, ласково говорит: «Добей. Любое дело до конца доводить нужно».