Перед бурей - Нина Федорова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но кто бы мог так думать о нём сегодня? Это был его свободный день. Он завтракал у Головиных, там читали письмо от Милы. И он также получил письмо от неё и от матери. Кроме этих двух женщин – и к обеим он не так был привязан, как старался привязать себя, – во всём мире не было никого, с кем он чувствовал бы себя соединённым сердечными узами. Он сказал себе это, но его душевное беспокойство не улеглось и не отступило.
Снег всё шёл. Само время как будто подчинилось очарованию снега: неясно было, который час, и дня или вечера. Не было солнца, свет разливался неизвестно откуда.
Сердясь на самого себя, Георгий Александрович решил поехать в город и ночевать в гостинице, где у него были комнаты. В гостинице этой снимали комнаты исключительно офицеры, особенно холостые, и хорошо проводили там время: обедали, ужинали, играли на бильярде, в карты, курили, пели, устраивали пирушки и попойки. Но имея свою комнату, там можно было и уединиться. Женщины принципиально не допускались, исключением были цыганки хора на пирушках.
Он мчался в город на санках. В воздухе стояла необыкновенная, священная тишина, которая бывает только при большом снегопаде. Звуки, заглушённые снегом, долетали неясно, не похоже на то, как они звучали обычно. Ничто не походило на себя, не имело своего вида. Ему казалось, он погружается в сон и вот-вот начнётся сновидение.
Приехав, он прошёл прямо в свои комнаты. Приказав затопить камин, он сел у огня, но ему не сиделось спокойно. Что-то преследовало его. Казалось, вот-вот откроется дверь, и войдёт – кто?
Казалось, кто-то уже стоит за дверью, переводя дыханье, перед тем как постучать. Он уже действительно прислушивался, но затем, сердясь на себя, стал нарочно шагать по комнате. Он подошёл к окну, чтоб опустить штору. Улицы почти не было видно. Ничего, кроме всё ещё падавшего прекрасного снега. Кое-где из-за снега просвечивали огни фонарей. В доме напротив, через улицу, вдруг ярко вспыхнули электрическим светом два окна, словно кто улыбнулся ему оттуда.
В дверь тихо постучали.
– Войдите! – сказал он, вздрогнув.
Никто не вошёл, но стук повторился, мягче и тише. Георгий Александрович подошёл к двери и распахнул её: на пороге стояла Саша Линдер.
Появление дамы, жены офицера, в этой гостинице, в комнате холостяка было равносильно скандалу. По тем временам такому шагу не было извинения, он являлся вызовом всем светским приличиям.
Саша Линдер, стоя на пороге, улыбалась.
– Вы приглашаете меня войти?
На минуту Георгий Александрович растерялся: он не верил своим глазам. Так это она думала о нём весь день? Как она попала в гостиницу? Как прошла по коридору? Видел ли её кто, когда она подымалась по лестнице? Зачем она здесь?
Сашу знали все, без исключения. И вот в центре города, в офицерской гостинице жена ревнивого мужа – во имя чего она подвергла себя подобному риску?
Не ожидая ответа, она направилась к пылавшему камину и сказала, словно здороваясь:
– Огонь!
Она внесла с собою волну аромата: это был запах снега и цветущего миндаля, словно она пришла из того чудесного сада, что осыпался там, наверху. На ней была ротонда изумрудно-зелёного бархата и соболья шапочка с изумрудной булавкой. Стоя против огня, она вся светилась и сияла растаявшими капельками снега. Протягивая руки к огню, она стояла молча.
Первым чувством Георгия Александровича было изумление, вторым – сознание, что он польщён, третьим, когда ум ясно подсказал ему различные, вполне возможные последствия, если визит Саши станет известен в обществе, – гнев.
О чём она думала, эта женщина, предпринимая подобный шаг? Возможно ли будет в глазах общества обратить всё это в шутку? Жорж был обручён. У Саши был муж. Скандал коснулся бы нескольких жизней. За такие визиты чужих жён платили дуэлью, позором, разводом.
Глаза Жоржа потемнели от гнева, но, обернувшись, она посмотрела на него, и гнев мгновенно растаял, как снег, и он снова почувствовал, что польщён.
– Вы мне поможете снять ротонду?
Жорж пришёл в себя. Он офицер, она полковая дама, между ними прежде всего привычный этикет.
Он поклонился, звякнув шпорами. Она возникла из огромной ротонды, тонкая и элегантная, в светлом и лёгком платье, как цветок появляется, расцветая, из покрова мшистых зелёных листьев, и протянула ему руку. Он поцеловал эту руку, сказав:
– Верить ли глазам, Александра Петровна? Это действительно вы?
– Я расскажу, почему я пришла, – проговорила Саша раздельно, вынимая изумрудную булавку и встряхивая соболью шапочку. Капельки снега сверкнули, рассыпаясь, и растаяли, едва коснувшись пола. Они светились и на её светлых волосах. Она стояла, улыбаясь, в их сиянии.
– Теперь галоши, – сказала она, садясь в кресло.
Он стал на одно колено и, наклонившись, снял её высокие галоши. Из них появились её ноги, стройные, тонкие, с длинной элегантной ступнёй, в бронзовых, с золотым переливом, туфлях, на высоких сверкающих каблуках.
– Спасибо. – Она села в кресло у камина и на миг задумалась.
Жорж любовался ею. Его оставили беспокойные мысли. Всё, кроме этой комнаты и Саши, прекратило существование, потеряло реальность, смысл и значение. В мире за стеной и окном было пустынно и тихо. Жизнь была здесь. Там шёл снег. Стена отделяла их от всего, что ещё остаюсь в том мире. Он любовался Сашей. Наступил час, незабываемый в жизни. Заключался чудесно непонятно-беспокойный день. Всё было прекрасно, всё было радостно. Беззаботное, лёгкое чувство жизни, без вчера и без завтра, подымалось в его сердце.
– Я пришла поговорить… – начала Саша и остановилась.
– К вашим услугам, Александра Петровна. У вас очень внимательный слушатель.
– Я пришла поговорить о жизни.
– О жизни? Чьей? О жизни вообще?
– О моей, конечно. – И Саша улыбнулась печально. – Меня интересует только моя собственная жизнь.
– Слушаю. – И, придвинув низенькую скамейку, он сел у её ног.
– Мне придётся начать издалека.
– Всё будет выслушано с чрезвычайным вниманием.
– Вы пробуете обратить это в шутку. Не надо.
Она посмотрела на него и заговорила вдруг совершенно изменившимся голосом – с
