Перед бурей - Нина Федорова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Однако же ничего такого не случилось. Группе ближайших своих сослуживцев Линдер заявил, что уже послал личное письмо и заявление в Петербург и ожидает оттуда распоряжений, а пока, ввиду того что «для военного дисциплина священна», он считает долгом остаться на месте, при исполнении своих обязанностей.
Петербург медлил с ответом: у Линдера были там покровители. Очевидно, там шла зашита, и убрать его из полка не торопились.
Офицеры начали избегать полковника Линдера. В офицерском собрании, в библиотеке – везде он видел свободные места по обе стороны рядом с собою, незанятые. Ни он, ни Саша больше не получали никаких приглашений. Обычные партнёры для игры в карты вдруг перестали играть. Те, кто по службе обязан был встречаться с Линдером и разговаривать с ним, держались формально, преувеличенно вежливо. А Линдеры, к общему негодованию, держались так, словно ничего не случилось.
Затем произошло ещё одно событие, само по себе не важное, комическое даже, но которое повернуло сердца полковых дам против Саши, уронив её в глазах общества.
Дело шло о фотографической карточке Саши.
Вскоре после приезда в город Саша снялась в лучшей студии, и владелец, увеличив портрет, выставил его за стеклом в витрине, при входе в студию. Портрет этот сделался предметом обожания. Постоянно кто-либо стоял перед портретом, любуясь, преимущественно, конечно, молодые мужчины. «Почётный Сашин караул», шутили в городе. Гимназисты старших классов «принципиально» толпою проходили мимо студии, делая крюк по дороге домой и опаздывая к обеду. Весною, рано утром, неизвестные руки приносили букет полевых цветов, ещё с каплями росы на их лепестках, и клали его у витрины. Букет вызывал соперничество – и пышная роза лежала на раме витрины вечером. Негодовали классные наставники: приближалось время выпускных экзаменов, а восьмиклассники, образовав «секретную лигу поклонников Саши», по очереди уходят утром за город, в поля, за букетом: какая потеря драгоценного времени! Ритуал лиги не допускал «мещанской покупки» цветов – и букеты соперничали между собой в величине и красоте.
Знала ли о букетах Саша? Неизвестно. Но не было никаких признаков, чтобы она букетами интересовалась.
Вдруг портрет исчез из витрины.
Рассказывали, что полковник Линдер сделал настоящий скандал в студии, грозил хлыстом, грозил судом фотографу. На смиренное заявление, что в законах «нет параграфа против», что в обычае города видеть лучшие фотографии при входе в студию, полковник Линдер крикнул, что ещё одно слово – и не будет и самой студии.
Портрет Саши исчез. Вместо него появилось чьё-то многочисленное семейство: четырнадцать персон, три поколения. Гимназисты камнями разбили стекло витрины, и букеты прекратились. Дело замолкло.
И вот теперь, когда имя Линдеров всё ещё было у всех на устах, случилось ещё одно происшествие: вор ночью посетил студию. Фотограф, не живший при студии, придя утром, нашёл её в беспорядке – и на столе письмо.
Развернув, он нашел десять рублей. Письмо же гласило:
«Прошу извинить за беспокойство. Взят только негатив портрета Саши Линдер. В возмещение убытков прилагаю десять рублей.
С наилучшими пожеланиями и совершенным почтением,
Вор (Поклонник красоты)Инцидент этот попал в газеты. Классные наставники мужской гимназии волновались: подозрительное веселье и неустанный шёпот шёл по коридорам гимназии наутро после события. «Секретная лига» (гимназистов восьмого класса) молчала. Младшие классы восхищались и завидовали.
Странно, но именно этот факт кражи, в коем Саша уж никак не была виновна, подверг её остракизму среди полковых дам. Ненависть закипела вокруг её имени. И всё, чем виновен был полковник Линдер, теперь стало и Сашиной виною. Дамы стали её избегать, а иные решились даже и не узнавать её при встрече. В случаях, где хороший тон требовал, чтобы Саша, как младшая, кланялась первой, она получала в ответ: «Ах, это в ы! Здравствуйте!» – и это «здравствуйте» значило «до свидания».
Головины, как обычно, в пересудах не принимали участия. Зная эту их черту, с ними о Линдерах никто и не заговаривал. Присутствие тёти Анны Валериановны, один её вопросительно-удивлённый взгляд замораживал едва открывавшийся рот сплетницы.
Но Жорж Мальцев, будучи адъютантом Линдера, не мог избегать встреч. Всякий раз, как он отдавал честь «битому» полковнику, глаза его вспыхивали. Конечно, он понимал, что эта честь отдаётся не личности, не человеку, а рангу, но чувство возмущения от этого не исчезало. Решив, что после женитьбы он выйдет из полка в отставку, Жорж старался поменьше вкладывать своих переживаний в эту неприятную сторону службы. К тому же, как и все другие офицеры, он полагал, что дни полковника Линдера в полку сочтены.
Между тем Линдер скучал. Он всячески старался задержать Мальцева разговорами, растягивая всякое служебное обсуждение до последней возможности. А так как в полку сторонились Линдера, то все деловые отношения с ним шли только официально, то есть через адъютанта. Жорж бледнел от гнева, всходя на крыльцо дома Линдеров, предвидя, что проведёт там вдвое больше времени, чем было действительно нужно. Стараясь, когда того не требовала служба, просто «не быть дома», он снял комнаты для себя в гостинице, в городе, где было нечто вроде интимного офицерского клуба и где многие холостые офицеры имели свои «городские квартиры».
Глава XIV
И е ш ё о д н о с о б ы т и е п р о и з о ш л о в о т с у т с т в и е М и л ы. Этот мартовский день начался ветром. Затем стал падать снег. Сначала он шёл скупо, рассыпаясь мелкими колючими льдинками, они, падая, вкалывались в землю. Потом потеплело, и ветер стих. Но снег повалил уже пушистыми хлопьями. Снежинки, нежные, как лепестки, медленно опускались на землю, словно где-то вверху осыпался цветущий весенний сад. Их было несметное множество. Казалось, белый колеблющийся занавес опускался с неба на землю.
К вечеру снег падал реже – и глазам представлялся новый, преображённый мир. Не было больше дорог, заборов, деревьев, построек – расстилалось светлое нежное поле, как во сне: небо, и на нём пушились круглые облака там, где раньше были деревья, и какие-то белые кучи вместо домов. Казалось, жизнь замерла, вокруг была уже не земля, а какой-то неизвестный доселе край. Всё вокруг забыло своё обычное назначение и свою ежедневную роль. Снег поглотил форму вещей и сознание, память о них, и всё падал и падал, но уже редкий и мягкий, очень тихий и нежный, грустный в приближении вечера, как бы в раздумье, вспоминая о чём-то милом, ушедшем и дорогом.
Весь этот день, с утра, Георгий Александрович испытывал странное беспокойное чувство. Он не знал ему имени и не находил причины. Он, по характеру своему,
