Кофе и Карнавал - Софья Ролдугина

Последние слова он шептал мне в самое ухо, уже не легко прикасаясь к плечу — но стискивая пальцы едва ли не до синяков. И тонкая преграда медной маски казалась мне несущественной, и тепло дыхания — иллюзорное ли? Настоящее? — обжигало. Я невольно облизнула губы, прислушиваясь к себе. Сердце колотилось, как сумасшедшее.

Да, время бежало быстро и меняло нас неотвратимо. Арлин отбыла из Аксонии молодой женой при ненавистном муже — а прибыла в Серениссиму молодой вдовой… Кто-то на борту «Мартиники» стал убийцей. А Чендлер погиб, погиб глупо и жалко, и, хотя я нисколько о нём не сожалела, неотвратимость и внезапность его смерти меня пугали.

Мне было двадцать лет.

Почти год прошёл со дня знакомства с Эллисом. Так быстро и незаметно… И такими чудовищными и восхитительными событиями он был наполнен! Сейчас, оглядываясь на себя прежнюю, на юную наследницу дома Эверсанов и Валтеров, отчаянно страшащуюся подвести леди Милдред, разориться, показаться управляющим и её прежним друзьям слабохарактерной дурочкой… На себя — холодную, расчётливую, привязанную к прошлому и к дому нерушимыми узами… Нет, глядя на себя прежнюю, я не жалела ни об одной перемене, случившейся со мною за этот год.

Виржиния из прошлой весны даже не захотела бы сбежать на маскарад, потому что видела только работу — бесконечную вереницу дел.

Кто знает, чего будет желать Виржиния из грядущего года… если доживет до ещё одной весны?

— Пойдёмте со мной, Виржиния, — прошептал Крысолов едва слышно. — Хотя бы сегодня. Пожалуйста.

— Да.

Слово сорвалось с моих губ раньше, чем я это осознала. И, право, мне было совсем не жаль.

А Крысолов наконец расслабил пальцы, скользнув долгим тёплым прикосновением вдоль руки, до локтя, и тихо сказал:

— Спасибо.

Побег был торопливым и бестолковым.

Я поспешно выпроводила из комнаты Крысолова и надела самое простое платье — то, которое могла легко застегнуть сама. Меховая накидка от костюма леди Метели пришлась совсем некстати южной ночью, зато плащ от второго моего костюма — какого-то невероятного цвета, сине-зеленого с переливом, точно панцирь у жука-бронзовки — оказался достаточно лёгким. Ботинки от костюма я отыскать так и не сумела, поэтому взяла простые ботиночки серой замши.

На этом трудности не закончились.

Идти через главный вход было нельзя — портье наверняка бы заметил. И Крысолов предложил мне прыгать из окна. Надо сказать, затея не была лишена здравого смысла, потому что второй этаж располагался не так уж высоко. Но меня мучила одна мысль — как потом забираться обратно.

— Не волнуйтесь, — шептал снизу, из сада, Крысолов, протягивая руки. Кажется, он искренне веселился. — Я всё устрою, обещаю.

— Так устройте сейчас, — шипела я, не решаясь прыгнуть с подоконника.

Наконец Крысолов не выдержал и рассмеялся, а мне стало стыдно за свою трусость. Я всё же спрыгнула — прямо к нему в объятия, и, к его чести, он только слегка пошатнулся и отступил назад, но меня не уронил. Мой задравшийся плащ накрыл нас облаком шелестящей ткани.

— Маска, — пробормотала я растерянно, цепляясь за плечи Крысолова, не спешившего меня отпускать. — Я забыла маску. И, кроме того, револьвер, трость…

— … и бухгалтерскую книгу, — совершенно серьезно закончил он. — Ужасная беда. Маска в подарок у меня есть, а за револьвер сойду я сам… как вы полагаете?

— Вполне, — царственно кивнула я. — А теперь не соизволите ли поставить меня на землю?

— Ах, да, — спохватился он. — Как я мог забыть…

Меня поставили, расправили плащ — и увлекли по узкой тропинке вглубь сада, к потайной калитке. Мы оказались на тёмной улице; откуда-то отчётливо веяло морем, в небе перламутрово мерцал млечный путь, а я пыталась на ходу застегнуть перчатки, но мелкие пуговички выворачивались, точно намыленные. Крысолов повёл меня дальше, дальше, дальше — пока не показалась набережная. Там он остановился и отстегнул от пояса полумаску шута, сделанную из папье-маше и раскрашенную золотой и белой краской.

— Я хотел просто подарить вам её на память, но раз уж так вышло… — сбивчиво зашептал он, протягивая подарок. — Наденьте, пожалуйста. Конечно, в темноте лодочник вряд ли вас опознает, да и плату он получил хорошую, но лучше всё же не рисковать вашей репутацией.

У меня вырвался вздох.

— О репутации мне стоило думать раньше, сэр Крысолов, — произнесла я, завязывая ленты от маски, оказавшейся неожиданно лёгкой. — Ведите к лодке — плыть, как я понимаю, далеко?

— Не так уж, — уклончиво ответил он. — Меньше часа.

Однако путь до Серениссимы показался невыносимо долгим.

В лодке было целых два гребца; Крысолов сидел на скамеечке напротив меня, и, чтобы разговаривать, приходилось наклоняться друг к другу. Гребцы со значением переглядывались, но я старалась обращать на них не больше внимания, чем на сырость под ногами. Даже не знаю, от чего защищал меня заслон из великосветского высокомерия — от чужих пересудов или от собственного стыда?

А Крысолов, подавшись вперёд, нашёптывал истории о городе на воде.

— …Серениссима стоит на сваях из лиственницы, выросшей в горах далеко к северу отсюда. Это дерево не боится ни воды, ни холодов, ни жары, и держит город вот уже несколько столетий. Лодки, что скользят по глади каналов, называются гондолами, и управляют ими лишь те, кто состоит в гильдии гондольеров. Гондольеров в Серениссиме ровно семь сотен — не больше, но и не меньше. Если кто-то умирает или отходит от дел, то гильдия принимает в свои ряды нового человека… Есть легенда о Призрачном Гондольере. Говорят, в незапамятные времена он был сыном одного из дожей, но полюбил не кого-то, а саму Прекраснейшую. Однажды он встретил её на маскараде — и, увидев один раз, не смог забыть. Но человеку не место рядом с бессмертным духом. Не вынеся разлуки, юноша отрекся от своей души и стал призраком, скитающимся по волнам. И поговаривают, что если случайно сядешь к нему в гондолу, то уже не вернёшься в мир людей… а ещё говорят, что иногда рядом с ним видят саму Серениссиму.

— Значит, они всё же смогли быть вместе?

Крысолов кончиками пальцев прикоснулся к моей руке и выдохнул:

— Наверно, да… ценой его бессмертной души.

У меня по спине пробежала дрожь.

Когда мы прибыли на причал, Крысолов сперва помог мне подняться, а затем вернулся в лодку и о чём-то договорился с гребцами. Я успела немного прогуляться по пирсу прежде, чем мой спутник вернулся. Город пах странно, но не сказать, чтоб неприятно — морем, солью, сырым деревом, чем-то кисловато-грибным, как почва в лесу… Издалека ветер доносил музыку, смех, запахи дыма и уличной еды. Вода плескалась под сваями, и я чувствовала себя как на корабле — неустойчиво и ненадёжно. Не до конца заживший перелом тянуло дёргающей болью, не слишком сильной, но навязчивой.

— Они будут ждать нас здесь за час до рассвета, — сообщил Крысолов, нагнав меня. — Так что у нас есть ещё три часа. Где хотите побывать в первую очередь? На площади, где танцуют? У храма? Перед дворцом дожей? Я хорошо знаю этот город, а он знает меня; только намекните, где желаете оказаться — и мы доберёмся туда кратчайшим путём.

Я прислушалась к своим ощущениям — и рассмеялась.

— Знаете, пожалуй, больше всего мне сейчас хотелось бы поесть чего-нибудь. Эти переживания и волнения…

Он отвесил церемонный поклон:

— Тогда прошу за мной.

…до нынешней ночи я и не подозревала, что в Серениссиме есть восточный квартал!

Точнее даже, не квартал — улочка рядом с каналом, примыкающим к площади. Полагаю, в другое время здесь было тихо, но в ночь карнавала альравские торговцы установили вдоль всей улицы десятка три прилавков. Где-то продавались сладости, где-то — крепкий чай с пряностями, где-то — пресные лепёшки с такой острой мясной начинкой, что губы начинало щипать. Крысолов взял для меня одну такую лепёшку, чай, отдельно приплатив за чистую чашку, и орехи с сушёными фруктами в меду.

— А вы точно не голодны? — спросила я, с благодарностью принимая угощение.

Крысолов усмехнулся и переступил с ноги на ногу.

— Эта маска не слишком располагает к застолью… Жаль, я не догадался сменить её на бауту. Впрочем, подождите немного здесь, сейчас я вернусь!

Он ещё раз возвратился к прилавкам и взял лепёшку уже себе. Затем мы прошли немного вдоль канала и спустились по лесенке вниз, к месту, где обычно причаливали гондолы. Там в нише стояла небольшая скульптура — женщина с воздетыми руками.

— Сядьте вот здесь, справа, а я сяду слева, — предложил Крысолов. — Тогда мы окажемся спиною друг к другу, да к тому же будем разделены статуей.

— И я вновь не смогу увидеть вашего лица.

— А вы так хотите этого?

Мне показалось, что Крысолов вздохнул.

— Нет, конечно. Так, к слову пришлось.