Ночь с ангелом - Владимир Кунин

– Он в воскресенье улетает в Москву. В отпуск. Эти десять штук для него – как бы «подъемные».

– Он так и сказал?! – поразился Лешка.

– Он сказал про воскресенье, Москву и отпуск. Остальное было нетрудно додумать, – ответил Гриша и крикнул Френкелю: – Нема! Дай десять тысяч, через год отдам с процентами.

– Мишугинэ, – грустно произнес Нема, просматривая на свет только что вымытый стакан. – Тебе перевести на греческий?

– Не надо, я ж с-под Одессы.

– Смотри, почти рядом! – удивился Френкель. – Чего же ты не попросил у меня раньше, когда я заведовал столовой закрытого типа при Мариупольском исполкоме?

– А ты бы дал?

– Честно? Вряд ли.

Мадам Френкель полоскала стаканы в тазике с мутной водой, чтобы не открывать кран и не нести лишних расходов.

– А тогда было? – нахально спросил Гриша.

– О чем ты говоришь?! – трагически воскликнул Нема Френкель.

От этого возгласа мадам Френкель уронила руки в тазик с грязной водой и тихо заплакала.

– Аллее кляр, – пробормотал Гриша. – С вами все ясно.

Долго молчали. Гриша просчитывал в голове какие-то невероятные, фантастические комбинации, вплоть до ограбления сберегательной кассы в каком-нибудь маленьком провинциальном городке.

Лешка представлял себе маленького Толика в стальных наручниках, искаженное предсмертной мукой лицо дедушки… Плачущую маму, бабушку, растерянного папу… Полутемную квартиру на Бутлерова, институт на Моховой, напротив – Брянцевский ТЮЗ с открытой сценой, пустой зал с полукруглым амфитеатром… А в последнем верхнем ряду один-одинешенек сидит мертвый дядя Ваня Лепехин…

– Это верно, что Лори тебе предлагала работу актера за большие бабки? – спросил Гриша. – Ты намекал, когда в Бонн ехали…

– Правда.

– Ну и что же ты?

– Да так… Отказался.

– Почему?!

– Как тебе сказать?… Ну, как если бы балерину заставили петь арию Каварадосси.

– «О, никогда я так не жаждал жизни…» – тут же спел Гриша.

– Правильно. Молодец, – сказал Лешка. – А теперь сразу же станцуй партию принца Зигфрида.

– Но это же разные вещи! – рассмеялся Гриша.

– Я так и сказал.

– А что нужно было делать-то? – не унимался Гриша Гаврилиди.

– Что, что!… Трахаться за деньги! Причем – ежедневно.

– Е-мое! Где же их столько взять?! – поразился Гаврилиди. – За полтинник тебе только отстрочат, а по-настоящему потрахаться – меньше стольника и не суйся! Я уж приценивался как-то…

– Ты не понял, – сказал ему Лешка. – Это не ты должен платить, а это тебе… Нам будут платить за это! Мужикам.

– А нам-то за что? – искренне удивился Гриша.

– Ты порнуху когда-нибудь смотрел?

– А то! Я раз видел, как снимают простое кино… Так там вокруг такая мишпоха! Всякие кинооператоры, осветители, режиссеры, мать их за ногу… Да у меня и в жисть не встанет при посторонних!

– Вот за это и платят. Чтобы по команде вскакивал.

– Кошмар! – ужаснулся Гриша. – А если баба не того… Ну, не нравится, предположим.

– Тебя что, жениться на ней нанимают?! – разозлился Лешка. – Тебе платят за то, чтобы ты трахал ее! Остальное – твои проблемы. И потом, ты, Гриша, можешь не переживать. Тебя в этот бизнес все равно не возьмут.

Более оскорбленного и обиженного «грека с-под Одессы» мир не видел со дня его сотворения! Воздух в «Околице» сгустился до невероятной плотности. Казалось, сейчас сверкнет молния и грянет гром. И он грянул!

– Почему это?!! – заорал Гриша так, что у мадам Френкель в руках лопнул пивной стакан, к счастью, ничуть ее не поранив.

– Размер, – спокойно и коротко произнес Лешка.

– Какой еще «размер»?! – Гриша был совсем ошарашен.

– Не впечатляющий.

Гриша чуть не заплакал:

– Откуда ты знаешь, засранец?!

– Помнишь, на заправке в туалет ходили – отлить перед дорогой? Там и видел.

– Ты же серый, как штаны пожарного! Ты такой вид члена, как «нутрячок», знаешь? – Гриша даже задохнулся от злости.

– Нет. А что это?

– А это когда он в спокойном состоянии, он действительно маленький, еле выглядывает… А в возбужденном – изнутри вылезает на семнадцать с половиной!

– Чего «семнадцать с половиной»?

– Сантиметров, дубина!!!

– Не свисти.

Гриша хищно огляделся по сторонам:.

– Эх, жалко завестись не на кого! Я бы тебе показал, мудила…

Но этого Лешка уже не слышал. С недавних пор он заметил за собой одну странную особенность: в какой-то неуловимый момент оживленного разговора он вдруг умудрялся неожиданно и автоматически отключаться. Еще продолжал что-то заинтересованно спрашивать, что-то толково и остроумно отвечал, тонко и иронично поддерживал болтовню, но в то же самое время уже размышлял только о своем собственном, и голова его, до разламывающих болей, до бешеного стука в висках, была занята таким личным и сокровенным, куда не было входа никаким самым умным и симпатичным собеседникам. И в его глазах стояли только СВОИ…

«Я их больше никогда не увижу… – думал сейчас Лешка. – Как жаль… Как жаль!… Я же еще тогда понимал, что Псков, этот театрик – временно… Знал, что когда-нибудь все равно уеду домой в Ленинград. Не на выходные, а совсем… В другой театр… И даже жить, может быть, буду не со своими на Бутлерова, а где-нибудь еще. В Ленинграде радио, телевидение, „Ленфильм"… Подработаю, куплю квартирку однокомнатную – пусть даже в Автово, на Охте, в Озерках…

Наплевать! Зато каждую секунду буду знать, что все мои рядом со мной. В любой миг позвоню, приеду, увижу… Они будут слушать мою хвастливенькую трепотню, и я буду точно знать, что им чихать на все, о чем я там болтаю, – им просто очень важно видеть меня. Своего старшего внука, сына, брата… Теперь я знаю, почему не любил Толика-Натанчика. Я это понял в тюрьме. Ночью он мне приснился, а утром я все понял! Оказывается, я ему всегда завидовал… Глупо, но это так… В нем, даже в маленьком, всегда было то, чего не было у меня, – он совершал Поступки!… Какими бы они ни были… Потом все наши, и он в первую очередь, расплачивались за них его приводами в милицию, мамиными слезами, папиными затемнениями в легких, бабушкиными сердечными приступами и унизительной беготней деда со всеми своими орденами и медалями по знакомым генералам… Лишь я один не платил по Толькиным счетам… От нелюбви и зависти! Ах, если бы мне, как актеру, хотя бы к середине жизни ощутить ту меру популярности и признания, какую наш Толик-Натанчик имел в своей жестокой кодле в двенадцать лет!… Как я был бы счастлив… Один раз в своей жизни я тоже попытался восстать и совершить Поступок. И вот я здесь… И восстания не получилось, и поступок обернулся каким-то безысходным фарсом!… Прости меня, Толинька-Натанчик!… Знаешь, я когда-то читал книжку одного очень неплохого писателя. А там перед какой-то его повестью стоял эпиграф. Кажется, он звучал так: «Стоило ли пересечь полмира, чтобы сосчитать кошек в Занзибаре?…» И хотя дальше там следовали совершенно другие, чужие события, я теперь почему-то все чаще и чаще вспоминаю – «Стоило ли пересечь полмира, чтобы сосчитать кошек в Занзибаре?…» Никогда мне не достать эти вонючие деньги, чтобы заплатить за себя выкуп!… Никогда мне больше не увидеть вас, а ведь вы были теми ниточками, которые удерживали меня рядом с собой… Как воздушный шарик. Две ниточки уже оборвались – дедушкина и дяди Вани Лепехина… Все! Я не хочу, чтобы рвались и остальные. Я лучше сам уйду из этой паршивой, дурацкой жизни!…»

Тут Лешка вдруг почувствовал излишнюю приподнятость и пышность своих размышлений и устыдился.

Хотя впервые возникшее в нем желание покончить с собой вторгалось в его мозг все настойчивей и настойчивей.

…Ко второй половине нашего пути, после остановки в Бологом, я как-то сам насобачился выбираться из Того Времени в Это.

Ну, будто бы я из темного, небольшого и душноватого просмотрового зальчика выползал покурить к лифту – на светлую лестничную площадку монтажного корпуса «Ленфильма»…

Сейчас ощущение было примерно то же, однако в купе я появился таким встрепанным и до предела нервно раздерганным, словно только что отсмотрел отвратительно снятый материал, напрочь искажающий замысел моего сценария! Это уже несколько раз случалось в моей долгой и не всегда радостной киножизни. Но такого состояния тревоги я не испытывал никогда.

– Вы должны мне помочь, Ангел! – быстро проговорил я. – У меня в Мюнхене, в банке есть кое-какие деньги, полученные за последнюю книгу… Кредитная карточка с собой… Вы можете каким-нибудь образом, по своим… не знаю, как это там у вас называется! Ну, по своим «ангельским каналам», что ли, немедленно снять с моего счета эти вонючие десять тысяч марок и срочно перевести их Лешке Самошникову туда, в То Время?… Тогда он наверняка успеет заплатить в Бонне этой посольской сволочи и… Подождите! Лучше снять и перевести ему двенадцать тысяч! Ему же потом потребуются деньги на дорогу, на разные мелочи…