Good night, Джези - Януш Гловацкий

Она только спросила, разговаривал ли Майкл с ним. Майкл покачал головой: нет, он хотел побыстрее увидеться с ней. Потом стал рассказывать, в основном о Польше и о том, что возвращался через Париж.

Внезапно прервался и взял ее за руку.

— А теперь, Джоди, я тебе кое-что скажу, послушай. Маленький ограниченный человечек, провинциал случайно попадает в общество высших представителей власти и капитала, его принимают за важную персону, он произносит несколько идиотских фраз, которые воспринимаются как откровение, дебильный истеблишмент признает его гением, он делает головокружительную карьеру, и в конце концов политики умоляют его спасти страну, занять пост премьера и возглавить правительство.

— Это лучшая книга Джези. — Она высвободила вспотевшую руку. — Ну и что?

— А вот что: это не его книга. Я рассказал тебе содержание польского бестселлера тридцатых годов. Называется «Карьера Никодима Дызмы»[35]. Совпадения налицо. Джези утверждает, что никогда этого не читал, но знаешь ли ты, что его второе имя — Никодим? В Польше я встречался с несколькими его близкими друзьями, и все они говорили, что это была его любимая книга. Джези только поменял фамилии, страну, кое-какие детали, и получился «Садовник», сначала повесть, потом фильм. Ты что-нибудь об этом знала?

— Нет. И все равно не верю. Сходство — это всего лишь сходство. Весь мир — одна гигантская библиотека.

— Джези нагло украл сюжет, только изменил реалии.

— А ты эту польскую книжку читал? Она переведена?

— Пока один человек мне ее пересказал.

— А ты сперва прочитай. Знаешь, сколько людей ненавидят Джези? А сколько ему завидуют? Забудь об этом.

— Джоди, любимая. Ты ничего не понимаешь. Джези — мошенник. Этот мой польский знакомый делает для меня rough translation[36]. Джези думал, его ложь не откроется, потому что существует железный занавес.

— Ты его ненавидишь?

— Он нас обманул. Нас с тобой и еще очень многих.

— Сначала прочти.

— Я прочту, а когда прочту, дам тебе. Джоди, ты знаешь, что я тебя люблю, я всегда тебя любил. — Он снова схватил ее за руку. — Ты — мой дом, целый мир, я не умею без тебя жить.

Джоди удивило, что все это уже ни капельки ее не волнует. Впрочем, она не очень-то и верила Майклу — за то время, что была с Джези, много чего о нем наслушалась. Она не верила ни тому, что говорили, будто он не сам пишет свои книги, будто опубликовать две первые о России ему помогло ЦРУ. Ни тому, что его отец был связан с КГБ. И в то, что сам о себе рассказывал, тоже не верила — прежде всего в то, что, если бы мог, расстался бы с женой, но он не может, потому что она слишком много про него знает: когда-то какая-то проститутка, которую он фотографировал у себя в мастерской, перебрала героина, жена этим занялась и все уладила. Только поэтому он с ней не разводится, хотя никогда в жизни, ни разу, ни одного разочка с нею не спал. Джоди в это не верила, как и в то, что он готовится покончить с собой и по его просьбе жена последние несколько лет носит в сумочке пузырек с раствором барбитуратов.

— Я понимаю, ты в шоке. — Майкл не выпускал ее руки. — Что будем делать?

— Если хочешь, позвони Дэниелу, он собирает информацию о Джези. Уже много чего разнюхал. — Она отняла руку.

— А ты?

— Я вымокла, устала и хочу спать. Ненавижу такую погоду. Мне пора на работу.

— Джоди…

— Позвони Дэниелу, потом поговорим, я устала.

— Хорошо. Дай мне телефон Дэниела.

— Это мой номер, он теперь живет со мной.

Майкл опустил голову. С минуту они сидели молча.

Потом Джоди встала и протянула ему руку. На экране снова промелькнул Траян. Хозяин протискивался к телевизору, извиняясь перед посетителями.

— Что там случилось? — спросил Майкл.

— Разбился какой-то самолет.

Она начала перебирать зонты в металлической корзине, ища свой. Следом за ней вышел Марчан — отправился в церковь помолиться за души погибших.

Липучка от мух

До начала работы над сценарием я пытался осторожно выспросить у Клауса, с чего ему вообще пришло в голову делать фильм, притом именно такой. В частности, спросил, а не лучше ли, чтобы героем был Джези, но не в точности Джези. Объяснить? Например: маленький еврейский мальчик из Лодзи попал в Аушвиц, то есть является жертвой, чудом выжил и потом написал об этом книгу. Однако не совсем сам написал. Скажем, некий талантливый заключенный тайком вел дневник, но погиб, а записки его каким-то образом попали к мальчику, например, украинец-капо[37], питавший к нему слабость — такую или сякую, — ему их подарил. Мальчик уцелел, вырос, прочитал эти записки и понял, что у него в руках. Обработал, переписал и подписал своим именем. Уехав в Америку, опубликовал, но тут, когда он вот-вот должен получить за эту книгу Пулитцеровскую, а то и Нобелевскую премию, откуда ни возьмись появляется старик-капо, который раскрывает всю правду. Мне особенно нравилось, что в роли литературного эксперта выступает капо. Но Клаус сказал, что его интересует Джези, а не какой-то безымянный писатель из Восточной Европы. И что на Джези народ пойдет, а на выдуманные мною бредни — нет. И если я отказываюсь, он поищет кого-нибудь в Германии, кто и сценарий ему напишет, и возьмет дешевле.

Ну и я не стал уведомлять его о сомнениях Роджера и Рауля. Тем более после того, как Клаус добавил, что к Джези у него особое отношение. Почему особое и что у них за личные счеты, я узнал позже. Но на своем не настаивал: ведь и у меня к Джези сложилось едва ли не личное отношение, да и уже были написаны несколько сцен для пьесы, кроме того, я начал читать Машины записки и втянулся. Что ни говори, а всякие украденные записки затягивают, тем более очаровательной русской девушки.

А еще тут сыграла роль одна история, которую с горем пополам можно подвести под категорию судьбы или случая. Как раз в то время я обучал в Колумбийском университете в Нью-Йорке двадцать восемь студентов. Учить я не люблю, но деньги у меня заканчивались, а другой фильм по моему сценарию приказал долго жить еще до начала съемок.

Темой первого цикла занятий было сочинение театральных пьес. В группе преобладали студенты с Манхэттена, но были и из Бронкса, Бруклина, Северной Дакоты, а также две девушки с Тайваня и одна из России — естественно, получившая стипендию, поскольку учеба стоила очень дорого. Американцы считают, что всему можно научиться; как знать, возможно, они и правы. Короче, студенты представляли свои одноактные пьесы, и мы вместе их обсуждали.

И тут возникла неожиданная проблема: я уговаривал учеников писать о своих затаенных навязчивых идеях, однако стоило на Бродвее прогреметь какой-то пьесе, мне приносили дюжину подобных, только гораздо хуже. Я пытался убедить студентов, что на собственных обсессиях тоже можно неплохо заработать, но безуспешно: получалось, что у всех у них главная обсессия — жажда успеха. Это имеет некоторое отношение к моему рассказу, но куда ближе к нему тема второго цикла занятий, а именно греческая трагедия. Учеба в Колумбийском университете — не шутки, не то что в Польше: студентам она обходилась в пятьдесят пять с гаком тысяч долларов в год. Что для одних было много, для других мало, а для меня в то время — вообще запредельная сумма. Я тогда — по воле случая, кстати! — за три тысячи в месяц занимался «Царем Эдипом» Софокла.

Первым делом я сообщил слушателям, что пьеса эта в 429 году до н. э. пользовалась в Афинах огромным успехом. Может, не таким, как «Антигона», но все же добрых пару лет не сходила со сцены. И что Софокл выигрывал все конкурсы, а Эсхил, его конкурент, был на грани нервного срыва. Если же говорить серьезно, «Эдип» из всех греческих трагедий казался мне самым трагически абсурдным, то есть максимально соответствующим нашему времени. Ведь, как известно, Эдипу еще до рождения боги вынесли приговор: ему назначены были убийство отца, женитьба на матери и трагический конец. Однако шутки ради боги подарили ему видимость свободы. Позволили сделать карьеру, разгадать загадку Сфинкса, спасти Фивы, занять там царский престол. И жениться на царице, то есть на собственной матери. Заиметь с нею четверых детей, и только тогда — бабах!

Так вот: в этом я увидел некоторую аналогию с историей Джези. Ведь он родился, когда в Германии к власти пришел Гитлер. И тем самым по высочайшему повелению, вместе со всем еврейским народом был приговорен к смерти. Но кто-то там, наверху, решил, что забавнее, если мальчик пока спасется и сделает головокружительную карьеру, а потом можно будет к нему вернуться. Роль эриний, то есть богинь мщения, была отдана журналистам, то есть профессионалам, которые жируют на страданиях людей талантливых, но запутавшихся, часто лживых, сломленных и перепуганных. Конечно, Джези не был невинным младенцем, сам наврал с три короба и вел себя совершенно не так, как Эдип. Ни в чем не пробовал разобраться — ровно наоборот. Хотя уже в Лодзи, а потом в Нью-Йорке у него было время оглядеться вокруг и увидеть — не преступления, разумеется, но сплошную ложь, притворство и лицемерие.