Лик избавителя - Наталия Ломовская

Вот только этого ей сейчас не хватало!

– Глеб, ты не мог бы пристегнуть меня за другую руку? Эта затекла. И запястье мне натерло.

Не переставая болтать, Глеб достал из кармана ключик и разомкнул браслет. Стася, шипя сквозь зубы, растерла запястье, а Глеб ждал, смотрел себе под ноги и все говорил. Тогда Стася опрометью сорвалась с дивана и понеслась к дверям.

Она бежала по страшно захламленному коридору. Гремели тазы, со стены срывались санки и велосипедная рама, под ногами перекатывались стеклянные банки. Глеб не бросился в погоню, даже не встал с дивана. Он только смеялся, пока Стася бежала, а когда она оказалась у двери, крикнул:

– Куда ты лезешь? Там у нас двое лежат!

Как в страшном сне, Стася потянулась к ручке двери, но руку ее перехватили. Стася почувствовала горячую ладонь, стиснувшую ее предплечье, но когда посмотрела туда, ничего не увидела. Там не было руки. Никто ее не держал. И все же она не могла сделать ни шага, только болтала ногами в воздухе. Теперь кроме собственного, со свистом рвущегося из груди дыхания она слышала еще чье-то дыхание, еще чьи-то шаги, чувствовала запах немытых тел, чувствовала грубые прикосновения к своему телу. И дышащая, зловонная, похабно хихикающая пустота несла ее обратно к проклятому дивану, к открывшему объятия Глебу.

– Ты мне не поверила, – сказал он с упреком. – Зря ты мне не поверила.

Он снова приковал ее к батарее и ударил по щеке. Несильно, совсем без замаха, но и от этого лицо Стаси взорвалось болью. Боль милосердна, боль прекрасна, боль – это огненная река, уводящая тебя в другой мир, подальше от всего темного, злого, непонятного…

Люся сидит на крылечке из белого песчаника, у ее ног валяется на спине, изнемогает от счастья белый щенок.

– Вот и ты, принцесса, – говорит она, поднимая на Стасю лучащиеся нежностью глаза. – Не очень-то хорошо идут дела, так?

– Так, – соглашается Стася, присаживаясь рядом с ней. – Где мы?

– Не знаю точно, – усмехается Люся. – Со свойственным мне легкомыслием я об этом не задумывалась.

– Наверное, это рай? – задает Стася наводящий вопрос.

– Не знаю, принцесса. Не ад, и на том спасибо. Полагаю, что нахожусь в специально созданной для меня иллюзии. Я всегда жила в иллюзии, питалась иллюзиями… Знаешь ведь, такие, как я, не умирают в общепринятом смысле этого слова. Мы просто уходим… А потом оказываемся там, где хотим быть. Там, где нам было изначально обещано.

– И я тоже… окажусь? Кто это – такие, как ты?

– Ты… не знаю. У тебя есть выбор. Всегда есть выбор. Но я бы тебе не советовала. Проживи человеческую жизнь, Стасенька. Вот тебе мой совет. А кто мы такие… Сложный вопрос. Я сама знала не все и узнала слишком поздно. Люди особой породы. Я приняла это. Прими и ты.

– Я никакой жизни не проживу, если не выкручусь… оттуда.

– Вот это справедливо.

– Кто она? Ты ее правда знаешь?

– Правда. Несчастная девочка. И я перед ней действительно виновата. Должна была найти ее тогда, помочь ей… Но родилась ты, потом погибли твои родители, и за своим горем я забыла о ней. Разумеется, это ее не извиняет. Месть – фи, как мелко. Но ее интересует не только месть. Она стремится к власти. Смешная! Властвовать над призраками? Повелевать хаосом? Разве это возможно? Она больна и безумна. Ей пришло в голову, что ты стоишь между ней и ее могуществом. К тому же она слишком буквально восприняла сказанные когда-то мною слова. Я не знала силы своих слов, не знала, что они могут исполниться. Теперь Клара уверена, что может прожить еще одну жизнь… в твоем образе. Но ты не бойся. Она сама не знает толком, как это сделать, да и потом… Твой друг уже в пути. Он задерживается, путается, сомневается, но успеет вовремя. А я его потороплю.

И в руках Люси вспыхивает румяным боком яблоко. Плод оставленного рая! Причастие жизни! Залог спасения!

Часть 3

– Тим!

– М-м-м…

– Тим, проснись. Пожалуйста.

Какого черта?

Сознание пробуждалось медленно, словно поднималось на поверхность из вязкой бездны сна. Пошевелиться было тяжело, будто под водой.

– Тимур!

Ах да, он не дома. Он остался ночевать у Нины. Нина всегда обижалась, когда он уезжал ночевать к себе. Она никак не демонстрировала этого, даже напротив, старательно скрывала, но он знал, видел эту обиду. Обида билась у нее над головой как оранжевая струна. Он положа руку на сердце не мог понять этой обиды. Неужели Нине так необходимо спать рядом с ним? Терпеть в своей постели тяжелое, беспокойное мужское тело? А он ведь еще и храпит. Потом наступит утро. Мучительное утро. Неловкое пробуждение – оба всклокоченные, с заспанными глазами, с дурным привкусом во рту. Неловкая толчея у дверей ванной комнаты. Он примет душ, опасливо косясь на вереницу синеньких утят на бортике ванной, и все равно не почувствует себя достаточно чистым.

Мыло будет пахнуть сиренью, шампунь – ванилью, полотенце – Ниной. Вчерашняя рубашка, несвежие носки, пегая щетина на подбородке. Нина не без кокетства предложит ему бритву – легкомысленный розовый прибор с прозрачной, как леденец, ручкой. Его передернет, и он предпочтет остаться как есть. А потом еще завтрак!

Нина, похоже, всецело полагается на расхожую истину про то, что путь к сердцу мужчины лежит через желудок, ему же кажется нелепым этот анатомический казус. На завтрак будет яичница из трех яиц, жирная, лопнувшая сарделька, ломти булки с маслом и сыром, кофе с молоком. От непривычной пищи у него забурчит в животе. Дома он довольствуется на завтрак овсянкой на воде, пьет зеленый чай.

А потом придет мама Нины – она живет в квартире напротив. Эта почтенная женщина приведет двухлетнего внука, который провел эту ночь у бабушки. Нина, конечно, не пустит свою матушку дальше прихожей, но и из кухни он услышит несколько слов, которые предпочитал бы не слышать. «Одного-то уже прижила», «пусть женится сначала», «завтраков на всех не напасешься».

В общем, он знал, что ничего хорошего утро не сулит, и все равно остался. Оранжевая струна билась так сильно, что, казалось, вот-вот лопнет, и Тимур понял – стоит ему выйти за дверь, как Нина примется рыдать. Не напоказ, не на публику, она будет рыдать по-настоящему и биться головой о спинку дивана. И потом не простит ему этих слез, одиноких, ночных, безутешных. Никогда. А он не хотел, чтобы Нина ему чего-то не прощала.

Но, пожалуй, пробуждение случилось раньше, чем он мог рассчитывать. В квартире было темно. Нина трясла его за плечо.

– Тим, проснись! К нам кто-то залез! Я слышала, как открывается входная дверь! Наверное, воры! Тимур, мне страшно!

«Вот уже и «к нам», – спросонья подумал Вагаев.

А вслух сказал:

– Нина, но…

– Тш-ш! – зашипела она. – Слушай!

В ее голосе было столько неподдельного ужаса, что он проснулся окончательно.

Он прислушался, хотя в этом не было необходимости.

Он уже знал, что в квартире действительно кто-то есть. И знал, что вряд ли это наивный и незадачливый взломщик, явившийся под покровом ночи поживиться в дом одинокой женщины. Одинокая женщина, конечно, работает медицинской сестрой и периодически выходит в ночную смену, но что у нее брать-то? Смехотворную заначку из комода? Овчинную шубейку, которой успела закусить моль? Низкопробную золотую штамповку?

Если бы так – им бы очень и очень повезло. Но такого везения в жизни просто не бывает. На туалетном столике стояла ваза с увядшими розами, эти цветы он сам подарил Нине почти неделю назад. Ваза, кажется, довольно-таки тяжеленькая. Хотя это, конечно, несерьезно.

– Спрячься куда-нибудь, – сказал он Нине шепотом.

– Как? Куда?

– Не спрашивай. В шкаф. Или беги на балкон.

– Я там замерзну!

Он скрипнул зубами, подхватил с кресла плед, бросил ей:

– Укутайся. Быстро. И не выходи оттуда, что бы ни случилось. Слышишь? Что бы ни случилось!

Тихо скрипнула балконная дверь. Он услышал еще, как Нина зашипела сквозь зубы, ступив, очевидно, босыми ступнями на ледяной пол. И в ту же секунду он запер за ней дверь, да еще и занавески задернул для гарантии. Не нужно ей видеть того, что не нужно.

Ваза была в самом деле тяжелая.

Дверь в спальню растворилась, и по ушам ему ударил детский плач. Ребенок плакал спросонок, вяло, жалобно…

А вот это уже плохо. Этого он никак не ожидал. Ваза тут никак не поможет. Вздохнув, он включил свет.

Сын Нины стоял на пороге – слишком маленький даже для своих годков, щуплый мальчик в длинной ночной рубашке. Нет, позвольте, он не стоял, он висел в воздухе, едва касаясь пола розовыми пальчиками ног. Его держали под мышками… Его держали… Держали…

Ему пришлось применить свой собственный фокус, специфический прием, по странному совпадению походивший на старинный прием флирта. Иногда он задумывался над этим сходством – неужели некогда женщины владели этой тайной и нарочно придумали незамысловатую игру глаз? В угол – на нос – на предмет. Давалось не всем, только избранным.