Шулер с бубновым тузом - Наталья Солнцева

– И что же? – не утерпел я.

– Неувязочка выходит, – вздохнул детектив. – Если уже тогда надгробные изображения и надписи были практически стерты, то как их могли видеть позже, в 1913 году?

Я молчал, обдумывая его слова.

– Какая же плита попала на снимок 1913 года? – недоумевал он. – Это могла быть фальшивка. Но и она исчезла. В последний раз плиту видели в конце тридцатых годов. Время лихое, сами знаете. Людей другое занимало: как бы на Колыму не загреметь или того хуже, под расстрел не попасть.

– Ну да…

Он говорил, я слушал. Ни одной толковой идеи в голову не пришло. Черные копатели искали могилу и обломались. Это подтвердил Сим. В это же уперся посланный мной в Крым частный сыщик. На что я надеялся?

– Как насчет домика, в котором доживала последние годы и скончалась графиня де Гаше? – вяло осведомился я.

– Он давно разрушен. Никто не может точно указать место, где он находился. Кстати, забавная подробность: странная француженка одевалась и раздевалась в запертой комнате. Принимая ванну, она не подпускала к себе служанок. То же табу касалось и докторов. Госпожа де Гаше не обращалась к врачам! Ни под каким предлогом! Догадываетесь, почему?

Я замялся, вспомнив шрам под ключицей Анны.

– Она тщательно скрывала клеймо, поставленное ей палачом на Гревской площади, – ответил за меня Томашин. – Вероятно, она пыталась его вывести всяческими способами, но потерпела неудачу. Никто не должен был видеть знака, уличающего Жанну де Ламотт. Домысли и сплетни остаются домыслами и сплетнями, пока нет прямых доказательств. Графиня де Гаше запретила раздевать и обмывать себя даже после смерти и приказала похоронить ее в той одежде, в которой она скончалась. Говорят, пожилая армянка, которая выполняла в доме грязную работу, ослушалась госпожи и все-таки обмыла ее…

– Можешь не продолжать, – оборвал я сыщика.

Вытравить след от клейма в те времена не представлялось возможным. Он был на теле покойницы, и служанка его видела. Шила в мешке не утаишь.

В этот момент скрипнула дверь, я торопливо вскочил и выглянул из комнаты, чуть не сбив с ног собственную родительницу в ночном пеньюаре и стаканом в руке.

– Боже! Нико! – отшатнулась она. – Ты еще не спишь?

– Ты подслушивала?

– Я ходила за водой, – с оскорбленной миной промолвила она. – Хотела принять снотворное.

– И по дороге заглянула ко мне?

Матушка решила не отрицать очевидного.

– Я услышала твой голос… и подумала, что тебе нехорошо, – призналась она. – Ты разговаривал сам с собой. Это ненормально, сынок.

– Я говорю по телефону. Вот, видишь?

Я показал ей мобильник в руке. В трубке звучали гудки. Похоже, я машинально нажал на кнопку отбоя…

В сущности, детектив не узнал в Крыму ничего нового, за исключением нескольких незначительных мелочей. Я щедро расплатился с ним за поездку и поручил возобновить слежку за Анной Ремизовой.

Я хотел узнать о ней все! И понимал, что это невозможно. Я отдавал себе отчет, что она опасна. Но меня продолжало тянуть к ней. Животный магнетизм, вот как это называется. Она воздействовала на мою подкорку, на мое подсознание наконец.

Сестра! Если бы отец догадывался, к чему он меня подталкивает! Еще один факт не давал мне покоя – бубновый туз, обнаруженный под сукном кипарисового ларца. Кто положил его туда? Отец? Дед? Или дед деда?

– Сколько лет этому кипарисовому ларчику? – вскользь спросил я у матери.

– Какому ларчику?

Я показал ей шкатулку с дедовыми наградами и замер в ожидании ответа. Она взяла ларец в руки, повертела, не открывая.

– Понятия не имею, откуда он взялся. А что там внутри? – она приподняла крышку. – А, вспомнила! Это же ордена и медали свекра, твоего дедушки. Он прошел всю войну и умер от ран уже после победы.

– Я знаю. Я нашел шкатулку в нашем домашнем сейфе.

– Где же ей еще быть? Отец хранил в сейфе все самое ценное. Я туда не заглядывала. Я не умею открывать сейф.

Это правда. Матушка никогда не лезла в дела отца, в его кошелек и в его сейф. Если ей нужны были бумаги или украшения, которые там хранились, она просила мужа, чтобы он их достал.

– Как этот ларец появился в нашем доме? – спросил я.

– Какая разница? – удивилась она. – Если честно, я не интересовалась. Наверное, он принадлежал твоему деду. Андрюша берег его как память. А что случилось?

– Просто хочу разобраться. Отец ничего не говорил тебе о своих предках?

Она подняла на меня полные слез глаза. Своими вопросами я бередил ее свежую рану. Но кто еще мог дать мне хоть какие-то разъяснения?

– У него в роду были обрусевшие французы, бароны… – дрожащим голосом выдавила она. – Тебе это известно. По-моему, Боме… или Боне…

– Боде? – подсказал я.

– Да, кажется. Боде. После революции носить такую фамилию стало небезопасно, и один из Боде перешел на фамилию жены.

– И стал Крапивиным, – подытожил я.

– Наверное… Я не вдавалась в тонкости. К чему ворошить прошлое? Кажется, Андрей сам толком не знал всей подноготной своей семьи. При Сталине люди старались забыть родство, которое могло стоить им жизни. Естественно, в компрометирующие подробности не посвящали детей. А с чего вдруг такое любопытство?

– Стыдно быть Иваном, родства не помнящим.

Матушка мне не поверила. Она знала меня лучше, чем я ее. Я был далек от штучек, наподобие родословной, генеалогии и прочих премудростей. «Дворянские корни» никогда не щекотали ни мое самолюбие, ни мою любознательность.

– Что-то ты темнишь, сынок…

– Не бери в голову, ма! – с напускной беспечностью бросил я. – Бог с ними, с предками. Надо смотреть в будущее, а не копаться в том, что уже закончилось. Кстати, кто-нибудь из нашей родни проживал в Крыму?

Кажется, она испугалась.

– В Крыму? Это было очень давно, Нико. По-моему, Боде и проживали. Они выращивали сад… занимались виноделием.

И эта ниточка обрывалась на моих глазах.

«Бубновый туз мог попасть под сукно кипарисового ларца еще до того, как тот оказался у твоего деда и тем более у отца, – заметил второй Нико. – Бьюсь об заклад, они не ведали о карте. Как и ты о ней не ведал, пока не встретился с Анной, не увидел картины Жоржа де Латура и…»

Он не успел договорить, а я дослушать. Матушка побледнела, схватилась за сердце и начала задыхаться. Я кинулся за лекарством. Потом вызвал «скорую».

Медики оказали помощь и уехали. От госпитализации мать отказалась. Она лежала в своей спальне. Я с виноватым видом сидел подле нее, не смея произнести ни слова.

«Черт тебя дернул за язык, парень! – возмущался мой внутренний двойник. – Чего ты пристал к матери со своими предками и ларцами? Не все ли тебе равно, кто какую фамилию взял и откуда в шкатулке с боевыми наградами бубновый туз?»

– Не все равно, – упрямо возразил я.

У матушки дрогнули прикрытые веки. Значит, она услышала вылетевшую из моих уст фразу.

– Нико… – простонала она. – Нико… сынок…

– Я здесь, ма. Тебе что-нибудь нужно? Воды?

Ее голова чуть качнулась на высоко взбитой подушке.

– Подушку поправить?

Она пошевелила пальцами, и я сообразил, что она просит меня наклониться.

– Нико… пообещай мне…

– Да, ма! Все, что угодно!

Я покривил душой ради ее же блага. Я не хотел потерять и ее тоже.

– Пообещай… – еле слышно повторила она. – Что не будешь…

– Не буду! – заверил я ее.

– Не будешь… трогать… нашу с отцом… жизнь…

– Клянусь, ма! – без зазрения совести выпалил я. – Ставлю на этом точку. Забудь о сегодняшнем разговоре.

Она уснула, успокоенная, а я отправился к себе в комнату, достал из укромного уголка найденную в шкатулке карту и принялся над ней медитировать. Авось, меня осенит идея по поводу предназначения сего бубнового туза.

Он выглядел не лучшим образом: пожелтел, рубашка серьезно пострадала, когда я отдирал карту от сукна. Похоже, тот, кто схоронил туза на дне шкатулки, не пожалел клея. Карте исполнилось лет двести, не меньше. Таких давно не изготовляют. Не надо быть экспертом, чтобы понять это…

Глава 19

Между тем Анна совершенно оправилась после операции и согласилась, чтобы я забрал ее из клиники. Она не сбежала, как я опасался. Сыщик, которому я исправно платил за слежку, каждый день докладывал одно и то же: из клиники она не выходила, ее никто не проведывал. Томашин завел интрижку с медсестрой из отделения, где лежала Анна, и та пристально наблюдала за пациенткой. Я дал добро на дополнительные расходы. Несмотря на личную заинтересованность, медсестра от денег не отказывалась.

– А ты циник, Илья, – укорил я детектива.

– Приходится, – без обиняков заявил тот. – Такая у меня работа.

– Когда отпадет надобность в услугах девушки, ты ведь ее бросишь?

– Брошу.

– И не совестно тебе?

– Издержки профессии, – вздыхал Томашин. – Мне нужны глаза и уши прямо в отделении. Не жениться же мне на каждой помощнице?