Всего лишь ремесло - С. Стреляев

Скрипнув тормозами, переполненный автобус сорвался с обочины, тяжело покатил вперед. И, если бы в столь ранний час Александр располагал красноречием, то непременно бы нарек этот скрипящий кусок металла «символом ужаса». Ко всему прочему, этот ужас приходилось ждать: пританцовывая на месте, сопротивляясь овладевающему телом морозу. Секунды ожидания не тянулись, а вовсе останавливались. Скоротать время и перестать мерзнуть не помогали ни скуриваемые одна за другой сигареты, ни изучаемые объявления, приколоченные к близким деревьям, приклеенные к плитам остановки.

«Вскопаю огород» – чернела бумага еще с лета. «Сделаю ремонт», «Дам кредит». Как первое, так и второе и, уж тем более, последнее оглашение не имели успеха – все надрезанные полоски с телефонами оставались нетронуты.

– Я бы и сам вскопал! – нередко слышались восклицания скучающих, а потому и читающих объявления пассажиров, в том числе и Александра.

Глава 2

Жалобно запищав, к земле полетело необъятное дерево. В последний раз с мясистых ветвей встряхнулся снег и еще долго парил в белом киселе, оседая на упавшего гиганта.

Александр умело отскочил в сторону – увернулся от опасности, заглушил двигатель. Эхо разнесло последний крик тополя. Где-то вдалеке сотни и сотни раз отзывалась его боль, предупреждающая собратьев о грядущей беде.

– Нравишься ты мне, парень! Сколько ни смотрю, все у тебя ладно получается…. А как пни весной корчуешь! Наверное, и своя землица имеется?

– Имеется, дядь Вань, имеется….

– Молодец, но больно усталый приезжаешь.

– Дома работы хватает. Да, чтоб сюда добраться, – скромничая, Александр взрыхлил сапогом снег, – в пять утра вставать приходится. Где тут не быть усталым? В выходные подрабатываю, – подумав, добавил с плохо скрываемой гордостью и принялся за следующее дерево.

Иван оценил трудолюбие напарника, многозначительно хмыкнув. Очередное дикорастущее нашло свой конец.

– А бутыль десятилитровый зачем домой таскаешь? Водопровода нет?

– Есть-то он, есть. Да из крана ничего толкового не вытекает, вода техническая….

– Тяжеловато, конечно. Ты насчет всего этого помалкивай, – осмотрелся Иван по сторонам, убедился в их одиночестве, – узнает начальство, что в своем доме живешь да на дорогу силы тратишь, а еще по хозяйству там…, уволят без разговоров.

– Не понял.

– Это ничего, после поймешь. Знаешь.… Не переживай, скоро снег немного сойдет и от дальних остановок автобусы пойдут. Оно и понятно: навалило, успевай хотя бы в городе расчищать.

– Ну, че там, Иван, рыба идет? – прохрипел спешащий мимо человек, полностью закутанный в одежды, узнаваемый исключительно по голосу.

– Идет, идет. Куда вона денется!

– Где?!

– Да на Синем озерце окунь пошел.

– Ясно.… Ну, бувайте. Смотри, никому не болтай. Накупили электроудок…, – бросил человек на прощанье и скрылся в лесной чаще.

– Ну так, что там насчет усталости?

– Сам соображай. Говорю же, после поймешь.… С молодости надорвешься и того…

– Не умеешь ты врать…, ну, не хочешь не говори. После, так после.

– Надо бы, – неопределенно закончил Иван, зашуршав прихваченным на участок пакетом. – Держи, старуха напекла.

– С чем пирожки? – сбросив рукавицы, Александр, не дожидаясь ответа, впился в уже обработанное морозом тесто.

– С музыкой.

На зубах противно похрустывал недоваренный горох.

Сонливость рассеивалась вместе с утренним туманом, настроение ползло вгору за жадным на теплоту солнцем. Жить становилось не так гадко, а окружающие и их разговоры не выводили больше из себя.

– И от других требуешь добросовестного исполнения, – продолжал Иван свои похвалы, – ясно, что не за зарплату, какая тут зарплата…. Так и надо: взялся – делай на совесть.

Собираясь поработать, Иван затушил окурок, кряхтя, поднялся с полуразвалившегося пня и уже трижды плюнул на мозолистые руки, как у Александра зазвонил телефон. Парню пришлось расстегивать тулуп и, морщась от холода, вынимать из внутреннего кармана трубку. Смотреть на экран смысла не было: Александр и без того знал, кто на другом конце провода.

– Не знаю, почему тебе не слышно…. Работаем, – махнул напарнику рукой, разрешая пилить.

– Ну-ка! Щас я это дело быстренько, в аккурат обделаю, – глядя на Александра, Иван заразился трудолюбием и с охоткой взял в руки инструмент.

Дернул стартер. Тишину разрезал вой бензинового двигателя, по лесу пронесся рев выхлопных газов. Рысцой подбежав к дереву, резанул по стволу. Стальные зубы яростно вгрызлись в податливую древесину, запахло свежими опилками. Через секунду просвет в небе увеличился – упало еще одно дерево.

– Во как, и я еще на кой-че гожусь, – обтирая пот со лба, Иван ждал, пока парень спрячет телефон. – Глубже, к брюху засовывай. Погода, сам видишь…, враз батарейка закончится.

– Куда уж глубже! Я вот все хочу спросить, сколько тебе лет? А? – разобравшись с застежками, Александр принял инструмент – у Ивана тоже зазвонил телефон.

Мелодия на аппарате напарника была не менее тошнотворна и приелась Александру как своя собственная. И, вообще, он помнил наизусть, у кого и как именно в его окружении звонит телефон. Знал, что ответит любой, поднесший к уху трубку, кому прикажут купить хлеба, у кого спросят, зайдет ли он вечером…, и всегда одно и то же, походящее на бесконечно повторяющийся сон: опротивевший, примитивный, а потому никогда не забываемый.

– Сколько дашь? – Иван хитро прищурил глаза, хотя снег и без того ослеплял, и распознать лукавство в черных пуговицах зрачков было сложно.

Александр внимательно осмотрел еще крепкого в плечах, хорошо сложенного, уверенно стоящего на ногах, Ивана. Мысленно приплюсовал, накладывающий особый отпечаток, характер напарника, с которым они на удивление легко поладили: являясь заядлым одиночкой, парень предпочитал работать один, думать один, обедать один – все один; Иван не нарушал спокойствия, все больше молчал, а потому сразу приглянулся Александру.

– Не знаю. Вроде, стар, а вроде, и не особо.

– А так? – сбросил Иван шапку, скрывающую широкий лоб; легкий ветерок поднял редкие с проседью волосы, оголил сотни морщинок на коже.

– Одень, простудишься. Тогда почему не дед, а дядя Ваня?

– Может, не так и стар? – из-под бровей, давно сросшихся в одну кривую, посмеивались шаловливые глаза, никак не вяжущиеся с посеребренными висками.

– Да ну тебя! Устроил тут «верю-не-верю». Работать давай!

– Вот это правильно. Отработаем, денежку получим и вперед.… Покутим на славу! Уж скоро…, рука левая чешется, а народное еще никогда меня не подводило.

– У меня тоже чешется, – подхватил Александр, не верящий в приметы и постоянно высмеивающий считающих иначе, – и правая чешется, и нога, и….

– Это тебе, милый мой, помыться пора! – парировал Иван, подтверждая не только молодость своего тела. – Я тоже все спросить хочу: что за фамилия у тебя странная?

– Обыкновенная русская фамилия, Клот. Чем плоха? – пожал Александр плечами,

раскручивая инструмент и не желая больше разговаривать.

Приятнее было предвкушать вечер: сегодня им выплатят кровные, за месяц заработанные. В душе теплело, солнце припекло в спину как-то по-особому, прямо по-весеннему, и не ему одному. Раз в тридцать дней счастливые улыбки скользили по грубым лицам рабочих. Они меньше сорились, почти не ругались. Шутки из едко-колючих, оскорбляющих превращались в неназойливые, выражающие товарищеские чувства, излияния, порой вызывающие влагу на глазах. И после получки еще какое-то время царило всеобщее оживление, подпорченное изрядным похмельем. В такие дни даже Александру хотелось поговорить больше обычного, а звонки матери не так сильно раздражали. Он радостно представлял, на что и как потратит близкие деньги, и непременно надеялся отложить сотню-другую на черный день или подкопить на нечто стоящее. Но почему-то припрятанное всегда растрачивалось в течение недели, и пару сотен так и оставались одинокими, никак не желающими скапливаться в большие суммы. – Правда, сегодня нам их не видать. Сказал же директор: «Посреди недели никаких выплат». Прошлый раз помнишь…, никто толком не работал, так… полупьяными шатались…, – волновался Иван, желая девичьей памяти начальству. – Разве что, поздно вечером, дабы в обед не перепились.

– Кстати, вон он, сюда идет начальничек. Давай заводи, а то подойдет, поздоровается за руку, а после ходи, неделю ее не мой, гордись.

За приятными мыслями и тяжелой работой прошел день. Александр возвращался домой, когда уже совсем стемнело. Обратный путь оказался из-за усталости труднее, а потому и длиннее проделанного утром. Где-то вдали выли волки.

«Хорошо, что звезды и луна», – проваливаясь в глубокий снег, он прекрасно понимал сложность своих путешествий без извечных спутников неба. Не каждая ночь выдавалась ясной. Довольно часто приходилось впотьмах, подсвечивая фонариком, отыскивать узкие тропы, оставленные прохожими еще днем, к вечеру уже порядочно прикрытые свежим снегом.