Каменная могила - Александр Тавровский

– Вы – уже третий!

– Третий, первый, тридцать третий! Я ж говорю – меня! Я бы спас! Да, кстати, собачку побыстрее в землю. А то… того… потечёт. Это точно!

… Мы стояли прямо под чёрной озоновой дырой. В крошечной берёзовой рощице на самом краю нашего собачьего пустыря. Между проспектом Ленина и железной дорогой его же имени. Этот пустырь был собачьим по закону природы. Всё остальное здесь превращалось в грязь и чертополох. И сквер, и станция метро, и автостоянка. Мы гордо называли свой пустырь полигоном. А собачки.… чёрт знает, как называли его собачки, но пустырь им очень нравился. Тут можно было отдохнуть от людей, подышать свежим воздухом и даже быть тайком от всех быть похороненным.

А собачник – он же не человек, он почти свой! И потому прийти сюда можно было без паспорта и партбилета, но обязательно со своим псом. И чтобы твой пёс шёл непременно впереди тебя и важно косил глазом: мол, этого не трогать, он – со мной! А без пса лучше и не соваться.

Бонд лежал, укутанный в старый детский комбинезончик с капюшоном. Красный, с молниею аж под горло. Лежал под чёрной озоновой дырой и ждал. Ему было ни холодно, ни жарко. Но ждать он всегда не любил.

– Четыре года с вами маюсь! – как бы говорил он. – Могли бы и подготовиться получше.

– У нас в семье нет даже обыкновенной лопаты, – простонала ты. – Мы зря прожили жизнь!

– Почему зря? – возразил я. – У нас нет ни сада, ни огорода… Зачем нам лопата?

– Вот зачем! – заплакала ты и показала на красный комбинезончик.

С откоса скатывался ночной поезд, и в такт ему залязгали и загремели все сталинские пятиэтажки, стоящие напротив. Поезд ушёл, а пятиэтажки всё ещё скрежетали и дрожали от ярости, что он ушёл без них. Где-то во дворах чадили мусорные баки. Иногда страшно вспыхивали, как будто огонь наталкивался на что-то съедобное. Всё забивал густой дух ЧТЗ, дух ферросплавов, мёртвой окалины и мочевины. А тут ещё милицейский бобик с сиреной выскочил из-за поворота – как будто прямо за нами. И кругом – отражённые от проспекта перекрещенные лучи фар. И эта земля из кремния и мазута. Окисленная, протравленная, облучённая. В которой металл превращается в ржавую пену, а черепа сохраняются навечно.

И кто-то же нарыл в ней столько братских могил, и даже сорокаметровой глубины, как на Золотой горе! Причём, для совершенно чужих людей! И рыл бы до сих пор. Потому, что делал только то, что хорошо умел.

А мы не можем вырыть даже маленькую ямку для нашей бедной собачки! Чтоб она не видела больше этих пылающих баков и этой железной дороги имени Ленина под самыми окнами. Зачем нам виза в Германию и эти марки, зашитые в трусы, если… у нас нет обыкновенной штыковой лопаты?

– Не плачь, – сказал я. – Надо что-то делать. Иначе он совсем окоченеет и станет твёрже земли.

Взяли же мы с собой лёгкий, почти игрушечный топорик для рубки и отбивки мяса «в домашних условиях». С тонким, как у молотка, топорищем и с зазубренным лезвием. А ещё – детскую лопатку и железную крышку от коробки с нитками.

Я начал рубить землю, а ты с Надькой отгребала её в сторону. Топор высекал искры из замёрзшей земли, отскакивал от корней, как от тугой резины. Уже через пять минут топорище треснуло пополам. А ещё через полчаса мы с ужасом поняли, что делаем не своё дело. И можем так прокопаться до утра, а можем и до отъезда. А как же тогда уезжать?

Я растерянно глянул на Бонда. Мокрый снег лежал на нём, не тая. И не искрясь.

Глава 2

Купить собаку нам посоветовал сам Егор Тимурович Гайдар. За два месяца до своих судьбоносных реформ. По телевизору. Коротко сообщив народу, что он думает по его поводу, Егор Тимурович вдруг посмотрел мимо него прямо мне в глаза и сказал совершенную чушь:

– Старик, уже не рано, а будет – поздно! Гулять – так на все! Десять стаканов чистой воды!

Я понял его с полуслова. К концу девяносто первого года мы наконец-то стали богачами. На нашем счету в сберкассе покоились десять тысяч первоклассных советских рублей. Именно с такими бабками закатывались в Москву старатели с Крайнего Севера или Дальнего Востока, чтобы оттуда покорять Крым, Рым и черноморское побережье Кавказа. И покоряли целых три месяца кряду – весь заначенный за три года каторжного труда отпуск.

В середине семидесятых, в те самые застойные брежневские, в аэропорту Домодедово, я видел, как это делается. Я прилетел в Москву вместе с однокурсником Ваней. Прилетели мы на неделю пробивать свои никому там не нужные стихи. Ваня был простым и добрым русским мальчиком, а я не простым и не добрым. Так говорит Жириновский.

Самолёт прибыл поздно ночью. Нам жутко хотелось есть. А студенческой столовки в аэропорту, как назло, не оказалось. Странно, но буфеты, работавшие круглосуточно, мы обнаружили только к утру. Ну, куда, в таком случае, бедным студентам податься? Конечно, в ресторан!

В ресторане нас посадили за одним столиком с бородатым, широкогрудым и горластым мужиком, у которого на лбу большими буквами было написано: Сибирь.

Когда к нам подошёл официант, сибиряк стукнул кулаком по столу и рявкнул на весь ресторан:

– Мужики! Я угощаю! Вот гляди! Десять тыщ как одна копейка!

И он рванул из внутреннего кармана пиджака толстенное портмоне. На пол посыпались сотенные купюры. Последней сверху легла огромная пятисотка. Это был невиданный нами доселе иллюзион! Даже домодедовский официант, почти распластавшись над столом, вдруг начал икать и безостановочно повторять:

– Желаете… ик… что-то ещё? Желаете что-то… ик… ещё?

– Желаю сидеть здесь до утра! – гордо заявил мужик, подбирая с пола деньги.

– Тогда, пожалуйста, давайте разочтёмся за прошлое, – ласково пропел официант, – и заказывайте, пожалуйста, по новой до утра! На здоровье! С вас – тридцать восемь рублей, пожалуйста!

– Получи! – громыхнул бородач и сунул ему сотенную.

– Счас сделаем сдачу! – пообещал официант и исчез.

Через полчаса он явился, торжественно неся на блюде целую кучу рублёвок.

– Что-то ты чересчур много принёс! – удивился сибиряк. – Эка намельчил! Себя-то не забыл?

– Никак нет, не забыл! Как можно-с! Всё окэй! – закивал головой «человэк» и поставил тарелку перед мужиком. В тарелке явно не было и половины сдачи. Но наш сосед не стал пересчитывать, а мохнатой лапой выхватил из кучи большую охапку и отодвинул тарелку в сторону.

– Прими! – приказал он. – Я крошек с тарелок не собираю!

Ещё через час официант принёс нам счёт, и мы тоже почувствовали себя сибиряками. Всего за две порции крошечных лангетов с недожаренной картошкой и две рюмки отнюдь не дегустационного вина эта сволочь записала нам двадцать пять рублей как одну копейку! Сибиряк самодовольно курил «Мальборо» и платить за нас не собирался. А мы с Ваней были так растерянны, что только молча передавали друг другу счёт и пожимали плечами. Пауза затягивалась, и это нас спасло. Официант понял всё по-своему, занервничал и уже без всякого уважения бросил, как сплюнул:

– Ладно! Червонец на стол и мотайте! Лохи!

Так вот, мы накопили свои десять тыщ всего за два последних года перестройки. В эти годы я загребал больше, чем герой-обрубщик, депутат-монтажник, а может быть, и старатель. Хотя и был простым репортёром. Я знал, что это несправедливо, что «гегемон» почему-то должен загребать больше. Как всегда! Я пробовал загребать меньше, но времена изменились, и у меня это плохо получалось.

Мы сняли со своего счёта всё до последней копейки, доведя очередь в сберкассе до полного нервного истощения. И вот с кошёлкой рублей под мышкой мы обошли все челябинские торговые точки. В продуктовых не было даже очередей. Все очереди расходились к семи часам утра, когда кончалось бутылочное молоко. Вместо ценников на прилавках чернели объявления об отоваривании продовольственных карточек, куда к тому времени входило всё – вплоть до спичек. Карточки отоваривались по графику горисполкома, но так редко, что продавцы просто деклассировались.

В «Детском мире» на всех четырёх этажах царил «тихий час». Во всех отделах торговали китайской косметикой, синькой и чем-то с недетским запахом. По этажам бродила весёлая компания китайцев с экскурсоводом.

– Какая сегодня тема? – поинтересовался я.

– «Блокадный Челябинск», – по-русски пошутила экскурсовод и снова серьёзно защебетала по-китайски.

В торговом центре выбросили модные китайские пуховики. Но вместо денег брали товары народного потребления, выданные под зарплату. Люди расплачивались утюгами, мерительным инструментом, даже крышками для унитазов. Всем, что удалось заработать или украсть на оборонных заводах.

– А мельхиоровый чайный сервиз «Надежда» с ЗСО берёте? – приценился я.

– «Надежду» берём, два сервиза за пуховик. Но если возьмёте сразу пять, отдам за восемь. Вам сколько?

– Ну, почему тебе не дают эти сервизы под зарплату? – толкнул я тебя в бок.

– А трал для разминирования не хочешь? – отпихнулась от меня ты. – Очень хорошо шёл в Афгане.