Каменная могила - Александр Тавровский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Разве Новодворская арестована? – спросил я двух нестарых дам, гордо держащих тяжёлый плакат, как хоругвь.
– Мы имеем в виду свободу духа, молодой человек! – ответила дама, очень похожая на известную дикторшу местного телевидения. – В этом смысле Новодворская несвободна всегда!
– И при Ельцине тоже?
– Не будьте наивны, молодой человек! Ельцин и Горбачёв – близнецы-братья! Демократический союз борется не с персоналиями, а с идеями. С властью в любом её обличье.
– Так Новодворская – просто анархист? – придвинулся я к дамам и включил диктофон. – Это уже интересно!
– Не ваше дело! – взметнулась вторая дама, не похожая на дикторшу местного телевидения. – Соня, смотри, он нас хочет записать на плёнку. Но вы всё равно ничего не опубликуете, без нашего разрешения!
– Почему? – удивился я. – Вы же – демократы. Откуда у вас цензура?
– По-шёл на хер! – по слогам отчеканила одна из дам и замахнулась плакатом.
– Не понял! – вздрогнул я.
– Я говорю: пошла на хер, «жёлтая пресса»!
«На хер, так на хер, и как можно дальше!» – подумал я, едва увернувшись от падающего мне на голову голубого плаката.
В этот день в городе произошло два исторических события. В парке белой краской была залита лысина бюстика Ленина, установленного над входом в его челябинский мавзолей, а у начальника областного управления милиции товарища Полякова какая-то штатская сволочь стащила генеральскую папаху. Причём, прямо с головы, у евонного подъезда, на виду у шофёра-тело-хранителя. Папаха не найдена до сих пор. Это был уже полный демократический беспредел.
Глава 7
Иголкин… Иголкин! До чего же знакомое имя. А, главное, морда. И как эти старые комсомольцы – буквально все на одно лицо! Но этого Иголкина я определённо где-то…
Вот так смотрит собака на луну и думает: до чего же эта круглая бледная немочь на луну похожа! И где же я её раньше видела? Да вчера же вечером на этом же месте! Только вчера – после ужина, а сегодня – до. Значит, день стал ещё короче, а ночи длиннее! Почему не наоборот? Как странно… Хоть волком вой!
Да!!! Щенка мы назвали Бонд. Вот так, не долго думая, за его волю к жизни. Имечко, конечно, не божественное. Скорее, бандитское. Между собой мы его и звали просто и ясно: Бондит. Не помню, кто его первым позже обозвал Черномырдиным, в честь нового премьер-министра. Ничего похожего… Но псина ж некрещёная, в ЗАГСе или синагоге не регистрированная, как хочешь так и зови!
Это моему отцу в метрике писарь синагоги каллиграфически вывел на века: «в семье мещанина такого-то и мещанки такой-то родился мальчик и дано ему имя Ной» И дата – 17 ноября 1917 года (по старому стилю, разумеется).
Тут уж каждая буковка, как гвоздь в ковчеге. Выдернешь – утопнет ковчег, пропадёт ребёнок.
Бабка моя, Нахама Ноевна, точно с Богом советовалась, когда сына именовала! Была она умнейшей девкой и очень могла окончить гимназию с золотой медалью. Как Владимир Ульянов, между прочим. Поэтому перед самым выпуском вызвал её к себе гимназический батюшка и сказал без лукавства:
– Мадемуазель Окунева! Вы – гордость нашей гимназии, и, как никто, достойны золотой медали. Но… мне стыдно повторять заблуждения нашего печального века… вы никогда её не получите. И хорошо знаете – почему. Мне известно, что вы человек неверующий. Умоляю вас, отбросьте предрассудки своего несчастного народа – креститесь! Ведь вам, в сущности… всё равно. А Господь сам во всём разберётся. И наш и ваш. Перед вами откроются двери лучших университетов страны. Решайтесь!
– Могу я подумать? – попросила моя бабка. И думала целых пять минут, как пять тысяч лет, а потом твёрдо произнесла:
– Спасибо, батюшка, но я не могу.
– Очень жаль! – прошептал батюшка и коснулся золотого креста на груди. – Бедная Россия! Тысячу раз прав отец Сергий, говоря: «Господи! Почему у нас при таком обилии героев, так мало просто умных, порядочных людей?» Своим отказом, мадемуазель Окунева, вы открываете дорогу другим, и дай Бог, вам об этом никогда не пожалеть! Всем нам не пожалеть! Что ж, тогда вам остаётся только одно – преподавание в младших классах реальной школы. Увы!
А дальше бабка начинает творить чудеса. Она не меняет веру, но зачем-то полностью меняет имя и отчество, как будто это что-то могло изменить в царской России. А в стране победившего пролетариата тем более. И с тех пор зовётся Надеждой Наумовной. Но сына своего вопреки всякому здравому смыслу и чувству самосохранения называет в честь своего же отца: Ной. И всю жизнь учит сопливых первоклассников читать по слогам. И может быть, никогда не жалеет об этом.
А отец никогда не изменит своё библейское имя. Хотя в войну запросто можно было потерять всё, кроме партбилета, и поменять не только имя, но и национальность.
Ной не сделает этого, никогда его танковая бригада по личному приказу товарища Сталина вместе со всей легендарной Кантемировской дивизией, отвлекавшая немцев от Сталинграда, была загнана в окружение под Красноармейском, ни потом, когда уже по неизвестно чьему приказу остатками горючего жгли расстрелявшие весь боекомплект танки, а специальная команда добивала раненых, и даже когда шли, отстреливаясь, по горящим улицам города, и многие комиссары и командиры бросали в огонь свои документы, стремясь затеряться в чужих частях, и даже когда уже неразличимой массой танкисты вывалились на окраину Красноармейска в обнажённую «донецкую» степь, и, разделившись, бросились на прорыв. И только та часть, с которой пошёл Ной, прорвалась. А, может, Бог знает, прорвалась именно потому, что с нею был Ной.
Впрочем, всё решилось ещё раньше, в последние часы перед выходом из Красноармейска, в каком-то залитом водой подвале, когда Ной окончательно сошёл с ума и добровольно вступил в партию. После этого изменить что-либо было уже просто невозможно. Потому что партбилет Ной потерять не мог и по всем статьям стал обречённым трижды, как коммунист, офицер и еврей.
А через много-много лет жена его друга, простая, но пламенная русская евангелистка Валя как-то скажет:
– Когда Господь призовёт всех евреев в землю обетованную, тебя он призовёт первым. Потому что ты – Ной! И ты пойдёшь к нему, и поведёшь за собой остальных, и спасёшь их.
Вести евреев в землю обетованную во времена Брежнева было не совсем удобно. К тому же Ной терпеть не мог никакого насилия над собой. Даже со стороны Бога.
– А если я не захочу? – возмутился он.
– А кто тебя будет спрашивать? – успокоила его Валя. – Скажет Господь: иди! – и пойдёшь, как миленький! И воздвигнешь новый Израиль! Чем тебе плохо?
Своего же мужа смиренная Валя часто называла «проклятым жидом» и уже старого и почти незрячего била по голове чем ни попадя. Истинная же вера слепа.
А с нашим боксиком мы договорились быстро. Я положил руку на его тёплую плюшевую макушку и торжественно произнёс:
– И дано ему имя… Бонд!
Бонд довольно вильнул своим под корень купированным хвостом и облизнулся.
– Бонд, Бондик, Бондюшка! – обрадовалась Надька.
– И это правильно! – сказала ты не своим голосом. – Но как быть с Машкой?
– А Машка пусть пьёт валерьянку! – захлопала в ладоши Надька.
Н… да! Но с этим Иголкиным мы определённо где-то…
Глава 8
Сегодня у меня – трудный день. Меня ждут в «зоне». Зэки грозят устроить всеуральский шухер, если им не предоставят права «обратиться к народу через свободную демократическую прессу и депутатов трудящихся».
– И чего им там не сидится! – мрачно шутят люди на обледенелых остановках.
– Охрана им спать мешает! – поддакивают другие. – Скажите спасибо! У нас вчера соседа грабили, среди бела дня железную дверь внаглую срезали с петель «болгаркой». Всем подъездом в милицию звонили! Не приехали…
– А у нас на первом этаже кооперативщик все три квартиры на площадке скупил и соединил. В двух жил он, в третьей охранник с семьёй. Двери – броня, как в сейфе! Ставни на окнах круглосуточно. Домофон. Он уже и фирмой своей только по телефону руководил. Всё равно достали! Его же охранник с семьёй и ухайдакал! Страхота!
Трудный день был и у тебя. На твоём ЗСО сегодня снова обещали выдать зарплату за август. Можно было не сомневаться, что у касс соберётся весь трудовой коллектив, а это тридцать тыщ, без уволенных и родственников больных и умерших. А кому-то придётся прервать и недельный запой! Такое событие никак нельзя было пропустить. А вдруг и вправду дадут? Ну, хотя бы сухим пайком. Так даже лучше!
Во все эпохи количество голов на заводе было страшной государственной тайной. Засекречивалось и количество рабочих рук, которое не всегда совпадало с количеством голов. Что, само собой разумеется, тоже было абсолютно секретно. Многотиражку с весёлым названием «Машиностроитель» можно было вынести за пределы предприятия, только завернув в неё что-нибудь съедобное или не съедобное, но обязательно не секретное. Например, нельзя было заворачивать в газету снаряд даже без боеголовки, чьи заготовки передавались из цеха в цех по каким-то подземным переходам, но всё равно всегда в изобилии валялись у ворот цехов и на скрапобазе.
