Глаз филина - С. Алесько

— А Патрик сказал, он никогда таких не встречал. Мол, у него даже мурашки по спине побежали от ее взгляда.

— О, так она молодая и красивая?

— Да ну тебя, Ли! Нет, вовсе не молодая, похожа на ведьму из сказки.

— Это еще хуже, Рид, — девочка посерьезнела. — Если она настоящая… Вдруг что-то страшное предскажет, а я поверю? И никакой радости в жизни не останется… Нет, не хочу.

— Так и говори: не «не хочу», а «боюсь». Трусишка!

Ли хотела возразить, но они уже стояли около грязного тряпичного полога небольшой палатки, расположившейся чуть поодаль от торговых рядов, в тени городской стены.

— Рид, пожалуйста, давай не пойдем. Ты хотел куртку новую купить, а потратишься на эту шарлатанку, и денег только на сладости останется — предприняла последнюю попытку девочка.

— Не беспокойся, Ли, брат расщедрился, на все хватит, — он взглянул в ее взволнованное личико. — Давай, я один схожу, ты тут подождешь.

— Тогда я за тебя буду бояться. Или вместе уходим, или придется и мне…

В этот момент из палатки раздался женский голос, вроде бы вполне приятный и любезный, но мурашки по спине поползли у обоих препирающихся друзей.

— Заходи, милая, не стесняйся. Я отсюда вижу: ты не из пугливых.

Паренек и девочка переглянулись, он схватил ее за руку и потянул за собой в палатку. Внутри было на удивление темно. Сумрак казался особенно густым из-за ярко светившего снаружи весеннего солнца. Посередине стоял небольшой прямоугольный столик, покрытый куском грязного вытертого бархата теперь уже неопределимого цвета. Над ним висела тусклая масляная лампа. Напротив вошедших сидела ведунья, закутанная в плащ с надвинутым на лицо капюшоном. Сгорбленная спина и лежащие на столе морщинистые, в коричневых пятнах руки с длинными толстыми желтоватыми ногтями выдавали в ней старуху.

— Садитесь, детки, в ногах правды нет, — хихикнула ведунья и вытолкнула из-под стола два низких табурета.

Рид потом клялся друзьям, что те вылезли оттуда сами. Ли с ним не спорила, ибо ей тоже так показалось. Вернее, она убедила себя, что показалось. Но в тот момент делать было нечего, и подростки уселись напротив гадалки. Теперь им стал хорошо виден торчащий из-под капюшона длинный бугристый нос в частой россыпи мелких угрей, сморщенные сизые губы запавшего рта и подбородок, украшенный бородавкой с пучком черных волосков. К удивлению мальчика и девочки ведунья не стала просить их показать ладони, а просто сидела и таращилась из-под капюшона, ее скрытые тенью глаза странно поблескивали, будто светляки. Рид достал из кошеля серебряную монетку и положил на стол.

— Хорошая парочка, — пробурчала гадалка вполголоса, будто разговаривала сама с собой. — Зря отец тебя вовремя замуж выдавать не хочет, — кивнула она девочке. — Смерть от родов тебе не грозит. А ты, рыжий, не тяни, — повернула голову к пареньку. — Запомни: баба с дитем никому кроме папаши ребятенка не нужна. А случается, что и папаше женка с приплодом ни к чему становится!

У Ли и Рида аж скулы свело от хохота, которым разразилась старуха. Та заметила, как изменились их лица, и оборвала смех.

— Рыжий тебя с дитем не бросит, так что не бери в голову, девочка. Уж прости, красавицей не величаю: чего нет, того нет. Не вскидывайся, мальчик, не в красоте счастье. Самому же спокойней, коли она только тебе принцессой кажется. Ну да подрастешь — поймешь.

Ведунья замолчала, дети сидели, не смея шевельнуться. Рид про себя клял собственное любопытство и упрямство. Гадалка пожевала губами, потом проговорила:

— Ты, рыжий, держись от огня подальше. Через него можешь не только кудрей лишиться… Волосы-то дело наживное, отрастут, а… — мотнула головой и уставилась на девочку. — Не трусиха, нет, совсем не трусиха. Но филина я тебе очень советую остерегаться. Птица ночная, жестокая, безжалостная…

Снова повисло молчание, потом Рид, в очередной раз напомнивший себе, что он мужчина, спросил:

— Что значит филина опасаться?

— Тебе огня надо опасаться, не перепутай! Филина — твоей подружке. Понятно? Все, уходите! — глаза из-под капюшона злобно сверкнули.

Парочке не нужно было повторять дважды: из палатки их как ветром сдуло, а через минуту они уже стояли у городских ворот.

I

— Папа, ну сколько можно ждать? Мне двадцать лет, Энн на два года моложе, а у нее уже двое детей. Так я в старых девах останусь!

— Ли, прекрати истерику. У тебя есть жених, он все знает и согласен потерпеть. На будущий год сыграем свадьбу, как только тебе двадцать один исполнится.

— Харп, перестань мучать девочку. Она пошла в тебя, сильная и здоровая.

— Милли, еще одно слово, и ты больше в этот дом не войдешь. Я сам к тебе заходить буду. Ты не первый год забиваешь Ли голову женской чепухой. Подозреваю, твоими стараниями она уже давно спит с Ридли. Я на это закрываю глаза, дело молодое, понятно, да и он парень надежный, от своего слова не откажется. Но если с моей дочерью через это что-то случится, я выгоню тебя не только из дому, но и из города. И рыжего, кстати, тоже.

Женщины не стали возражать. Они безошибочно уловили в голосе мужчины интонации мэра, а с господином Хилфордом, фактическим правителем города Горинга, спорить было бесполезно. Мэр вовсе не страдал замашками тирана и самодура ни в общественной деятельности, ни в семье. Он желал единственной дочери счастья, но обещание, данное умирающей жене, нарушать не собирался.

Харп Хилфорд женился в шестнадцать лет, а правильнее будет сказать — его женили. Невесте только-только исполнилось четырнадцать. Скорейший брак требовался родителям молодых людей, парень и девушка испытывали взаимную симпатию, и дело быстро сладилось. Первоначальные теплые чувства быстро переросли в пылкую юношескую любовь, и вскоре молодожены уже ждали прибавления. К несчастью, болезненная хрупкая девочка не смогла выносить первенца. Ребенок появился на свет на пятом месяце и спустя несколько часов умер. Харп тяжело переживал потерю, а над медленно поправлявшейся женой трясся как курица над единственным цыпленком. Спустя несколько лет ей с трудом удалось убедить его попробовать завести еще одного ребенка. Во второй раз все шло хорошо, и роды начались в положенный срок. Они оказались тяжелыми, молодая женщина промучилась почти двое суток, прежде чем произвела на свет девочку. А потом ни лекарь, ни повитухи не смогли остановить кровотечение. Харп на протяжении многих лет видел во сне, как он входит в супружескую спальню, где в воздухе висит тяжелый, удушающий запах крови. Жена лежит на кровати осунувшаяся, бледная какой-то прозрачной бледностью. Она тщательно укрыта одеялом и красных пятен на постели не видно.

— Харп, обещай мне…

— Все, что попросишь, любимая.

— Не отпускай нашу девочку замуж, пока ей не исполнится двадцать один. Тогда она будет уже совсем взрослая, сильная и сможет… — из ее глаз побежали слезы.

Он подходит к кровати, опускается на колени, гладит жену по голове, целует, берет за руку.

— Клянусь исполнить твою волю. Прости, что не уберег тебя… Плохой из меня муж получился…

— Ну что ты… Самый лучший… Это я не смогла стать ни хорошей женой, ни матерью. Бросаю вас…

На этом месте милосердное нечто всегда позволяло ему проснуться.

Потеряв жену, Харп стал вдвойне трястись над дочерью. Она, впрочем, больших хлопот не доставляла. Девочка родилась здоровая и крепкая, отсутствием аппетита не страдала и спала хорошо, так что росла быстро, радуя отца. Овдовев, он долго не мог прийти в себя и даже не помышлял о повторной женитьбе, хотя найти подходящую во всех отношениях супругу было б не сложно. Заключенный по взаимному расчету брак оказался очень удачным в финансовом отношении: объединенные средства принесли хороший доход, потом Харп самостоятельно совершил несколько выгодных сделок. Богатый, не старый, нравящийся женщинам, он не хотел делать любимую дочь чьей-то падчерицей. Во всяком случае, именно это от него слышали любопытствующие друзья и прыткие свахи. На самом деле он в большей степени боялся пережить очередную потерю, но признаваться в малодушии не желал.

Так прошло девять лет. А потом в Горинг по реке пришло моровое поветрие. Умерло не меньше трети горожан, в том числе и старый мэр. Господин Хилфорд, после первой же подозрительной смерти отправивший дочь к давно переехавшим в другой город родственникам покойной супруги, активно участвовал в жизни Горинга, стараясь предотвратить, насколько возможно, распространение заразы. Умевший руководить людьми и обладавший великолепной практической сметкой, Харп без труда нашел общий язык с капитаном городской стражи и помог тому организовать добровольцев для закрытия полностью зараженных улиц, не поскупившись выделить приличные средства для снабжения провизией людей, попавших в карантинные зоны. Словом, делом, и, главное, золотом, помогал он и в других нуждах терпящего бедствие города. Сограждане оценили старания и щедрость зажиточного торговца и выбрали мэром. Харп с радостью согласился: дочка подрастала и ему становилось все тоскливее. Мор изменил и еще кое-что в сознании вдовца. Несколько месяцев наблюдая бесконечные смерти и горе людей, теряющих близких, он будто очнулся от собственного кошмара, и мучительные воспоминания о жене, наконец, отпустили его.