Она моя (СИ) - Тодорова Елена

— Ты мне угрожаешь? — уточняю, хоть и так все понятно.

Меня ведь и без какого-либо физического воздействия вот-вот в клочья разорвет. Те самые чувства, что Тарский во мне поселил и всполошил. Как ни злюсь, как ни настраиваюсь, подавить их не получается! Кажется, что избавиться от этой любви можно, лишь вырвав из груди сердце. Оно в последние дни стало неестественно тяжелым и объемным. То и дело барахлит. Замирает от каждого его взгляда и безумно колотится от каждого слова.

— Остерегаю.

— По-моему, сейчас это одно и то же, — выдыхаю прерывистым шепотом. — Я долго верила, что ты обо мне заботишься… Сейчас мне просто смешно! Господи, я такая дурочка! — впору заплакать от разъедающей душу горечи. — Я ведь считала тебя близким человеком. Доверяла тебе.

Скулы и подбородок Гордея приобретают острые черты. В глазах появляется тот самый блеск, из-за которого у меня все слова стопорятся в горле вместе с дыханием.

— Ты и сейчас должна мне доверять. Остальное, — выдерживает ощутимую паузу, — не додумывай.

— Как я могу доверять, если ты удерживаешь меня против моей воли?! И не говоришь, что мы тут делаем. Мы находимся в Европе уже три месяца!

— И задержимся еще дольше, если ты будешь тянуть время, нянчась со своими обидами.

— Обидами? Так ты это называешь? У тебя вообще души нет? Ты только физически существуешь? Делаешь только то, что нужно, и ничего не чувствуешь? Ну, прости, я так не умею!

— Мне нужно, чтобы ты, как раньше, выходила со мной в люди, — сухо реагирует Тарский на мою срывающуюся речь.

Попросту непрошибаемый!

Но я ведь знаю, что так не всегда… Уже получалось пошатнуть его казалось бы непоколебимую стойкость.

Эти мысли придают сил и веры в себя.

— Окей! Куда? И зачем? — меняю тон с потерянного на ироничный.

— Затем, что так нужно.

— Если ты не дашь мне хоть какую-то информацию…

— Ты тут не командуешь, — напоминает то, что я уже не раз слышала. И вроде не повышает голос, не примешивает мат, а пробирает этот его тон яростью и беспощадностью сильнее любого крика.

— Да пожалуйста… — фыркаю, хотя охота спрятаться и зажмуриться. — Не командую! Не командую, значит, и содействовать не обязана.

Моя ошибка в том, что позволяя эмоциям поглотить себя, я теряю элементарную осторожность. Забываю, что Гордей все еще рядом. Не замечаю, как приближается и хватает за руку. В следующую секунду машинально перебираю ногами, чтобы повторить заданную траекторию.

Тарский вытаскивает меня в гостиную.

Элизы нет. Мы одни.

Не в первый раз, но отчего-то именно сейчас начинаю волноваться еще сильнее. Подтащив к барной стойке, Таир подхватывает меня и усаживает на высокий стул. Пока я, учащенно дыша, заторможенно осмысливаю происходящее, толкает вместе с предметом мебели к стене и втискивается между моих бедер.

Что ему надо? Это какое-то место пыток?

— Не воюй со мной, Катя, — повторяет то, что уже было сказано, совсем другим тоном. — Сломаю при первой же атаке, — смотрит и до костей пронизывает ледяным холодом. А потом… Не знаю, намеренно ли, или у него самого непредвиденно что-то внутри меняется, на контрасте прожигает огненными стрелами. Не справляясь, опускаю глаза настолько, что ощущаю, как ресницы щекочут щеки. Глубоко вдыхаю, пока он молчит. И судорожно выдыхаю, когда, приблизив лицо, продолжает говорить. — Думаешь, я не хотел бы, чтобы все было иначе? — этот вопрос выговаривает приглушенным и каким-то незнакомым интимным тоном. — Думаешь, я тебя не хочу? — еще тише и гуще.

И этот вопрос, как самое неподвластное обстоятельствам признание, прижигает все органы восприятия. Разбавляет своей ядовитой горячностью кровь. Прошивает каким-то убийственным стимулятором сердце. Распаляет внутри меня сумасшедшее волнение.

По спине толпами сходят мурашки.

Рваное дыхание ударяется Тарскому в подбородок и, отбиваясь, возвращается на мои губы. Внутри становится очень жарко. Настолько, что эта температура вызывает боль в висках и головокружение. О том, как горят щеки, молчу… Не знаю, как реагировать. И не должна! Стоит сделать вид, что я не понимаю, о чем он говорит. Стоит… Но я не могу! Поднимая веки, в очередной раз разбиваюсь под напором эмоций, которые он умышленно или бесконтрольно выпускает.

Неужели я все же что-то значу для него?

Сколько еще раз я буду задавать себе этот вопрос и снова обжигаться?

Снова надежды. Снова сомнения. Снова глупые мечты.

— Думаю… — сиплю едва-едва слышно. Запинаясь, прочищаю горло. — Думаю, это ничего для нас не меняет.

— Правильно, Катенька, правильно, — Тарскому словно тоже приходится прилагать усилия, чтобы нормально говорить. Хоть он и делает это достаточно ровно, долгие паузы между словами с задержкой дыхания подсказывают, что от спокойствия внутри него и следа не осталось. — Умная моя девочка.

Глава 3

— Митюхина пора брать, — негромко, в своей растянутой манере, проговаривает Януш.

Долго молчу, обдумывая сказанное. Сунув в рот сигарету, чиркаю зажигалкой, но прежде чем прикурить, некоторое время бесцельно смотрю на пляшущий в полумраке автомобильного салона огонек.

— Рано, — выдыхаю только после второй глубокой затяжки вместе с потоком табачного дыма. — Если сейчас повяжем, есть риск, что Потоцкий смекнёт, что к чему, и зашнуруется где-нибудь в дальней провинции. Нам эта осторожность все дело положит. Толку рвать руки и ноги, если голова останется? — вновь неторопливо затягиваюсь и медленно выдыхаю.

Когда заканчиваю, в машине повисает тишина. Заостряется. Потрескивает.

— С каких пор ты снова куришь?

Не поворачивая головы, по интонациям понимаю, что брат в недоумении. А это с его флегматичной натурой крайне редко случается.

— С таких.

— И что поспособствовало?

— Ты жаждешь подробностей?

— Весьма.

— Ты их не получишь, — прибиваю с шумным выдохом никотина. — Не лезь мне в душу, Ян. Не понравится.

— А она у тебя есть?

Я бросаю в его сторону мрачный взгляд.

— Это из-за этой… Из-за Катерины? — произносит Януш так же лениво, как и всегда. Но при этом с жирным флером пренебрежения. — Изначально как-то туго у тебя с ней пошло. Давно пора обозначить углы и штырем ее поставить. Не пойму, чего с ней нянькаться? Станешь тянуть резину, все завалим. Мне-то по барабану. Ты мое отношение к этому вопросу знаешь: сражаемся с ветряными мельницами. Только охота быстрее свернуть это дело, и домой.

— Придержи свое вечное ученье «Мы все умрем, и слава богу» для кого-то другого. Знаешь же, что я не терплю, когда мне кто-то советы раздает.

Памятуя, что на брата трудно воздействовать вербально, нет смысла давить интонациями. Но я давлю. Только потому что испытываю такую потребность, а это, стоит заметить, достаточно странно.

— Если бы не знал тебя, решил бы, что ты в нее вляпался, — брезгливо заключает Януш после всего.

Впервые в жизни охота вмазать ему по роже. А это уже полнейшая дичь. Учитывая мою стальную сдержанность и его хроническую флегматичность, подобных прецедентов не случалось даже в детстве.

— Но ты меня знаешь, — высекаю хладнокровно после емкой паузы. — На этом давай вернемся к работе.

— Вернемся, — так же монотонно тянет брат.

Скомкав в пепельнице окурок, продолжаю с отличительной собранностью:

— Первым нужно взять Потоцкого. Только потом всех остальных.

— Да только этого Потоцкого еще найти нужно. Три месяца работы, а зацепок с гулькин хрен.

— Мы знаем, что он в Берлине. И осведомлены насчет его специфических сексуальных предпочтений.

Собственно, именно возле указанного информаторами свингер-клуба «Wunschzimmer[1]» мы с Янушем сейчас и находимся. Пока лишь наблюдаем за прибывающими посетителями. Отбрасываем пары, которые светятся, как новички, и выделяем тех, кто шагает в здание, как к себе домой.