Стихотворения. Поэмы - Арсений Тарковский

«Запамятовали, похоронили…»*

Запамятовали, похоронилиШирокий плёс и шорох тростника,И тонешь ты в озерном, нежном иле,Монашеская, тихая тоска.

Что помню я? Но в полумрак вечернийПлывет заря, и сонные лесаЕще хранят последний стих вечернийИ хора медленные голоса.

И снятся мне прозрачные соборы, —Отражены в озерах купола,И ткут серебряные переборыВолоколамские колокола.

«Ты горечью была, слепым…»*

Ты горечью была, слепым,Упрямым ядрышком миндальным,Такою склянкою, такимРасчетом в зеркальце вокзальном,

Чтобы раскрылся саквояжБольшого детского вокзала,И ты воочью увидалаИ чемодан, и столик наш,

Чтобы рассыпанный миндальВозрос коричневою горкой,Или проникнул запах горькийВ буфетный, кукольный хрусталь,

Чтобы, толкаясь и любя,Кружиться в зеркальце вокзальном,И было множество тебя,По каждой в ядрышке миндальном.

Хлеб*

Кирпичные, тяжелые амбарыГустым дыханьем напоили небо,Под броней медной напрягались двери,Не сдерживая гневного зерна.

Оно вскипало грузным водопадомПод потолок, под балки, под просветыРаспахнутых отдушин, и вздувалисьБеременные славою мешки.

Так жар дышал. Так жил амбар. Так мыши,Как пыльные мешки, дышали жаром,И полновесным жиром наливалсяСквозь душный полдень урожайный год.

Так набухали трюмы пароходов,И грузчики бранились вперемешкуС толпой наплывшей. Так переливалосьСлепое солнце в масляной воде.

«Не уходи, огни купальской ночи…»*

Не уходи, огни купальской ночиВ неверном сердце накопили яд,А в лес пойдешь, и на тебя глядятВеселых ведьм украинские очи.

Я трижды был пред миром виноват.Я слышал плач, но ты была невинна,Я говорил с тобою, Катерина,Как только перед смертью говорят.

И видел я: встает из черных вод,Как папоротник, слабое сиянье,И ты идешь или плывешь в тумане,Или туман, как радуга, плывет.

Я в третий раз тебя не удержал.И ты взлетала чайкою бездомной.Я запер дверь и слышал ветер темныйИ глиняные черепки считал.

Петр*

Над мрачной рекой умирает гранит,Над медными львами не движется воздух,Твой город пустынен, твой город стоитНа льду, в слюдяных, немигающих звездах.

Ты в бронзу закован, и сердце под нейНе бьется, смирённое северным веком, —Здесь царствовал циркуль над грудой камней,И царский отвес не дружил с человеком.

Гневливое море вставало и шлоМедведицей пьяной в гранитные сети.Я понял, куда нас оно завело,Томление ночи, слепое столетье.

Я видел: рука иностранца велаКоня под уздцы на скалу, и немелаПростертая длань, и на плечи леглаТяжелая бронза, сковавшая тело.

И море шумело и грызло гранит,И грабили волны подвалы предместий,И город был местью и гневом залит,И море три ночи взывало о мести.

Я видел тебя и с тобой говорил,Вздымались копыта коня надо мною,Ты братствовал с тьмой и не бросил удилНад нищенским домом за темной Невою.

И снова блуждал обезумевший век,И слушал с тревогой и непониманьем,Как в полночь с собой говорит человекИ руки свои согревает дыханьем.

И город на льду, как на звездах, стоит,И воздух звездою тяжелой сияет,И стынет над черной водою гранит,И полночь над площадью длань простирает.

Осень*

А. А. Альвингу

Твое изумление, или твоеЗияние гласных – какая наградаЗа меркнущее бытие!

И сколько дыханья легкого дня,И сколько высокого непониманьяТаится в тебе для меня,

Не осень, а голоса слабый испуг,Сияние гласных в открытом эфире —Что лед, ускользнувший из рук…

«Блеют овцы, суетится стадо…»*

А. А. Альвингу

Блеют овцы, суетится стадо,Пробегают бешеные дни.Век безумствует. Повремени,Ни шуметь, ни причитать не надо.

Есть еще в руках широкий бич,Все ворота наглухо закрыты,И колы глубоко в землю врыты,Чтоб овец привязывать и стричь.

Диккенс*

Я виноват. О комнатное время,Домашний ветер, огонек в передней!Я сам к тебе зашел на огонек,Что с улицы, от снега, от костров,От холода… Я тихо дверь открыл.Куда как весело в печи трещало,Как запрещал сверчок из теплой щелиБез спросу уходить, куда как ДиккенсБыл нежен с чайником. Я сел у печки,И таяли на рукавах моихБольшие хлопья снега. Засыпая,Я слышал: чайник закипал, сверчокТрещал, и Диккенсу приснилось: вечер,И огонек в передней тает, – иЯ вижу сон. Плывет, как дилижанс,Глухая ночь, и спит возница. Только —Поскрипывая и качаясь, мимоЕще недогоревших фонарейПлывет глухая полночь. Я вошелВ переднюю, сквозь огонек, – и чайникУже кипел, и я открыл глаза,И понял я: в моих больших ладоняхЖивет такая тишина, такоеЗапечное тепло, что в тесной щелиБез устали трещит сверчок. А все жеНа волю всем захочется – и еслиЯ виноват, что задремал у печки —Прости меня.

«Диккенс». Вариант стихотворения. Черновой автограф поэта

Макферсон*

Это ветер ноябрьский бежит по моим волосам,Это девичьи пальцы дрожат в ослабевшей ладони.Я на полночь тебя променяю, за бурю отдам,За взлетающий плач и разорванный ветер погони.

Над гранитом Шотландии стелется белый туман,И прибой нарастает, и синий огонь вдохновеньяЗаливает слепые глаза, и поет ОссианНад кремневой землей отраженные в тучах сраженья.

Падал щит опаленный. На шкуре медвежьей неслиГрузный меч Эррагона, и, воду свинцовую роя,Меж кострами косматыми шли, накренясь, кораблиПо тяжелой воде над израненным телом героя.

Неспокойное море, зачем оно бьется в груди?В горле соль клокотала. Ты видишь мои сновиденья?Где же арфа твоя, где твой голос? Скорей уведи,Уведи от огня, уведи от меня вдохновенье.

Я за бурю тебя не отдам, – из разбуженных чащПрорывается к югу распластанный ветер погони,Ветер мчится по скалам, – смотри на взлетающий плащ,Только девичьи пальцы остались в безумной ладони.

Где же арфа твоя? Где же голос твой? Песню моюЭта буря догонит и руки ей молнией свяжет.Отомстит ей ноябрьской грозою. Но то, что пою, —До конца никогда не дослушивай: полночь доскажет.

Перед листопадом*

Все разошлись. На прощанье осталасьОторопь желтой листвы за окном,Вот и осталась мне самая малостьШороха осени в доме моем.

Выпало лето холодной иголкойИз онемелой руки тишиныИ запропало в потемках за полкой,За штукатуркой мышиной стены.

Если считаться начнем, я не вправеДаже на этот пожар за окном.Верно, еще рассыпается гравийПод осторожным ее каблуком.

Там, в заоконном тревожном покое,Вне моего бытия и жилья,В желтом, и синем, и красном – на что ейПамять моя? Что ей память моя?

«Есть город, на реке стоит…»*

Есть город, на реке стоит,Но рыбы нет в реке,И нищий дремлет на мостуС тарелочкой в руке.

Кто по мосту ходил не раз,Тарелочку видал,Кто дал копейку, кто пятак,Кто ничего не дал.

А как тарелочка поет,Качается, звенит,Рассказывает о себе,О нищем говорит.

Не оловянная она,Не тяжела руке,Не глиняная, – упадет —Подпрыгнет налегке.

Кто по мосту ходил не разНе помнит ничего,Он город свой забыл, и мост,И нищего того.

Но вспомнить я хочу себя,И город над рекой.Я вспомнить нищего хочуС протянутой рукой, —

Когда хоть ветер говорилС тарелочкой живой…И этот город наявуОстался бы со мной.

Прохожий*

Прохожему – какое дело,Что кто-то вслед за ним идет,Что мне толкаться надоело,Стучаться у чужих ворот?

И никого не замечает,И белый хлеб в руках несет,С досужим ветерком играет,Стучится у моих ворот.

Из дома девушка выходит,Подходит и глядит во тьму,В лицо ему фонарь наводит,Не хочет отворить ему.

– Что, – скажет, – бродишь,                    колобродишь,Зачем еще приходишь к нам,Откуда, – скажет, – к нам                       приходишьСтучаться по ночам?

«Соберемся понемногу…»*