Избранный - Бернис Рубенс

о больнице, о знакомых пациентах, когда же сумочка благополучно прибыла в место назначения, он принялся разливаться о том, до чего хорошо себя чувствует.

Белла все это время следила за сумочкой, загипнотизированная ее медленным, прерывистым перемещением. Она не сделала ни единой попытки ее забрать, хотя догадывалась, куда и для чего та ползет. Когда сумочка замерла на Нормановом колене, Белла мысленно подсчитала утреннюю выручку и задумалась, как бы ее возместить, чтобы отец не заметил. Она, точно завороженная, наблюдала за Норманом, гадая, каким образом он добьется своего, и повернула стул в сторону от кровати, чтобы облегчить ему воровство. Белла улыбнулась про себя. Норман выказывал признаки прежней нормальности, к которым она с годами приноровилась. Сейчас начнет шмыгать носом, догадалась Белла, попросит платок, и едва она об этом подумала, как Норман закашлялся, вживаясь в роль. Откашлявшись, зашмыгал носом, и рабби Цвек пробормотал:

— Вдобавок ты простудился.

— Вдобавок к чему? — Твердая уверенность в собственном душевном здоровье никогда не покидала Нормана.

— Ни к чему, ни к чему, — поспешно ответил рабби Цвек.

— Вдобавок к чему? — не унимался Норман.

— Я тоже простудился, — отговорился рабби Цвек. — Вдобавок ко мне, — промямлил он.

Норман не стал придираться. Ведь двухнедельный запас почти у него в кармане: можно и уступить. Он снова шмыгнул носом.

— Белла, у тебя нет носового платка?

— Вот, — сказал рабби Цвек. — Возьми мой. — Он вынул из внутреннего кармана белый платок.

— У тебя же простуда, папа, — вставила Белла и понимающе подмигнула ему. Рабби Цвек обрадовался тому, что принял за соучастие в обмане, и убрал платок в карман. — Возьми у меня в сумочке, — добавила Белла.

Норман открыл сумочку, и в этот момент Белла повернулась к нему спиной, нагнулась над кроватью, прикрыв отца, аккуратно сложила его платок и спрятала обратно в карман. Потом оглянулась, чтобы убедиться, что Норман сделал свое дело. Одну руку он сунул под подушку, в другой держал платок, в который сморкался. Всё было яснее ясного. Белла села на стул. Сумочку оставила на кровати: возьмет, когда они соберутся уходить. Ей не хотелось волновать брата.

В палату один за другим возвращались из сада посетители. На улице им было неуютно — видимо, образ жизни родных, привыкших сидеть в четырех стенах, оказывался заразителен: они охотно уступали и препровождали их к кроватям, где те наконец-то могли почувствовать себя в безопасности. Место одного из пациентов было подле Нормана; родственники подвели его к кровати, подождали, пока он ляжет, и с преувеличенной заботой подоткнули ему одеяло. Потом расселись вокруг него — так, чтобы он их не видел и можно было украдкой поглядывать на настенные часы, дивясь, отчего же время здесь течет так медленно. Они сверялись с наручными часами, словно время в лечебнице текло по собственным законам, и часы подчинялись прихотям наблюдателей: один оборот минутной стрелки вмещал в себя недели, один единственный щелчок секундной — перемалывал год. Родственники сожалели, что тут не ограничивали время посещения, как в любой нормальной больнице. Здесь же можно было сидеть сколько угодно — конечно, в пределах разумного, что бы это слово ни значило в таком месте.

У соседней кровати молчали, и молчание это захватило Беллу с рабби Цвеком, который не осмеливался поднять глаза на Нормана. Рабби Цвек посмотрел на мать молодого человека, и она поймала его взгляд.

— Сегодня чудесный день, — сказала она.

— Да, — вежливо ответил рабби Цвек, тоже обрадовавшись возможности отвлечься, — день чудесный.

— Я вас тут раньше не видела, — продолжала она. — Вы приехали в первый раз?

— Да, — вмешалась Белла. — Я тут впервые.

— О, здесь прелестно, — сказала женщина. — Я всегда с таким удовольствием сюда езжу. Для нас это настоящая прогулка. У меня здесь за эти годы появилось немало друзей. Я познакомилась с прекрасными людьми. Когда он выйдет, мне будет этого не хватать.

Рабби Цвек вздрогнул.

— Кто-то приходит и уходит, — продолжала женщина, — мы же тут, наверное, навсегда. — Она смущенно хихикнула.

Рабби Цвек подвинул стул, уклоняясь от ее фамильярности.

— Давно вы… — начал было он.

— Сколько уже, Джордж? — спросила она. — В сентябре будет то ли шесть, то ли семь лет. Да нет же, Джордж, шесть, — поправилась она, хотя Джордж и не возражал. — Я помню, что шесть, — она обернулась к рабби Цвеку, — потому что шесть лет назад я в первый раз встала за прилавок на благотворительной ярмарке. Видите ли, на Рождество мы всегда устраиваем ярмарку в пользу сиротского приюта, — доверительно сообщила она. — И я тоже встала за прилавок, потому что Билли навел меня на мысль. Правда, Билли, милый? — Она обернулась к мужчине добрых тридцати лет от роду, который уныло съежился под одеялом: по возрасту его впору было называть Уильямом, а не Билли. Он послушно кивнул. Даже выдавил улыбку, хотя предназначалась она не матери. — Сначала мы сделали — а ведь он был тут месяц от силы, — продолжала мать, — чудесную корзинку для бумаг, такую красивую, и Билли отдал ее мне для ярмарки. И каждую неделю к моему приезду делал что-то еще, а я собирала его поделки для рождественской распродажи. Я называю ее «Ярмарка Билли», — сказала она, — и каждый раз продаю всё подчистую. Джордж, передай мне сумку.

Джордж протянул ей большую сумку, откуда его жена с величайшей осторожностью извлекла пластмассовый абажур.

— Ну не прелесть ли, — сказала она, — таких и сто штук купят. Посмотрите, какая отделка. — Она провела пальцем вдоль края, чтобы Белла всё разглядела, — ей показалось, что та лучше оценит работу. — Как будто женщина делала, — с гордостью добавила она. — Разумеется, здесь для этого есть необходимое оборудование, — щебетала она, — и лучшие учителя. Только лучшие материалы, да и всё остальное.

Белла чуть отвернулась. Ей порядком наскучила эта женщина, вдобавок ей было неуютно и досадно оттого, что их с отцом вежливостью явно злоупотребляют. Рабби Цвек давно уже не слушал болтовню женщины. Известие о том, что Билли здесь целых шесть лет, повергло его в уныние. Он даже испугался: вдруг Норман страдает тем же, чем Билли? — но отогнал эту мысль. Неудивительно, что бедный мальчик мешуге, подумал он, с такой-то матерью. Однако же ему непременно захотелось узнать, что с мальчиком, какой-такой недуг держит его здесь долгие шесть лет. Ему вовсе не требовался диагноз: он не испытывал нездорового любопытства к самочувствию молодого человека. Он лишь хотел удостовериться, что наркотики тут ни при чем. «Только бы не таблетки», — мысленно взмолился он. Надо отвести женщину в сторонку и расспросить. Но они не на столько хорошо знакомы, и хотя он догадывался, что она охотно