Избранный - Бернис Рубенс

потом умер мой папа, и я вообще запретил ей приходить сюда. Бедный папа, — пробормотал он себе под нос, — но это хотя бы была его смерть. Обо мне и того не скажешь. Когда я умру, смерть не будет моей, как не была моей жизнь. Это будет что-то, что случилось с моей матерью. Гоните их, — сказал он Норману, — и пусть засунут себе свой поганый сверток сами знаете куда.

Стоило Министру напасть на его родных, как Норман тут же принял их сторону — так же, как ранее защищал Министра от высокомерия отца.

— Идемте в палату, — сказал он. Ему тоже хотелось уединиться. Хотя бы ради того, чтобы иметь дело с одним-единственным врагом, а не метаться вынужденно от одного к другому.

Они прошли за ним в палату. Белла по-прежнему несла сверток. Рабби Цвек плелся следом. Слова Министра задели его за живое, ранили так глубоко, что он даже не отваживался задуматься почему. Ясно было одно: поправился Норман или нет, его нужно отсюда забрать. И отыскать его поставщика. Первым делом. А потом увозить Нормана и лечить его дома. Ему вдруг захотелось немедленно вернуться домой и заново, уже по-настоящему обыскать спальню Нормана. Но он знал, что, оказавшись возле комода, снова спасует.

Белла подошла к Нормановой кровати, и рабби Цвек увидел, что сын ложится под одеяло. Сверток Белла оставила на тумбочке, придвинула отцу стул. Они уселись по бокам от кровати, не отваживаясь взглянуть друг на друга. По проходам между кроватями слонялись пациенты, как обычно в темпе ларго[17], точно грустные метрономы. Один из них, шахматист, с доской под мышкой, направился было к Норману.

— Пошел прочь! — крикнул Норман.

Человек машинально развернулся к центру палаты и возобновил привычный ритм. Норман не хотел, чтобы им мешали. И пусть они трое сидели молча, но даже в этом чувствовалась интимность — в их бессловье, безвзглядье, — нарушить которую было немыслимо.

Рабби Цвек поерзал на стуле, вперился взглядом в сына и вынудил того поднять глаза.

— Здравствуй, Норман, — произнес он фразу, которую репетировал от самой автобусной остановки и теперь не мог не сказать. Он словно хотел забыть о незадавшейся встрече и решил вести себя так, будто они только что пришли.

— Здравствуй, папа. Как ты себя чувствуешь?

— Он меня спрашивает, — улыбнулся рабби Цвек. — Ты же у нас в кровати, ты же у нас в больнице, и ты еще спрашиваешь меня, как я себя чувствую. Белла тебе кое-что купила, — мягко добавил он. — Открой, посмотри. Белла так красиво всё завернула. На. — Он протянул руку и взял сверток. — Открой, мне тоже интересно, что там. Наверное, сюрприз.

— Пап, я уже не ребенок, и сюрпризы меня не радуют. И я знаю, что там. Скорее всего, шоколад и туалетные принадлежности. Я бы и сам всё это купил, здесь, в нашей лавке.

Рабби Цвек поежился от его снисходительного тона.

— Я просил у вас денег, — продолжал Норман.

— Открой, открой, — настаивал рабби Цвек и сам принялся развязывать ленточку. Первыми показались шоколадки: рабби Цвек вынул из свертка расписную коробочку. — В вашей лавке есть такой шоколад? — презрительно уточнил он, не спустив сыну его снисходительный тон. — Такие сласти ты можешь купить? Такой лосьон после бритья? Фу-ты ну-ты, такое мыло? Нет, ты скажи, — он подался вперед, — такие хорошие вещи ты можешь купить в вашей лавке?

Норман смотрел на покупки, которые одна за другой падали на кровать. Прикинул стоимость каждой: хватило бы запастись белыми на четыре дня, и он рассердился, что эти деньги выбросили на ветер.

— Шоколад, — с омерзением выдавил он, — кто же осилит столько шоколада. И разве я когда-нибудь пользовался всей этой бабской ерундой?

— Ты просил шоколад, — отрезала Белла. — По телефону ты умолял купить тебе шоколада. Именно как ребенок.

— Как ребенок, — передразнил Норман. — Таким вы хотите меня видеть?

В голосе его слышалась горечь. Он потрогал лежавшие на кровати вещи и с растущей тревогой принялся соображать, под каким еще предлогом выманить у них деньги. Сумочка Беллы стояла в ногах кровати. Норман готов был ухватиться за любую возможность. Но отчего-то побаивался. Ему случалось красть, и нередко, обычно из кассы в лавке. Но это другое. Кассу ведь открывают по тридцать раз на дню. И взять оттуда деньги можно как бы нечаянно. Иное дело сумочка. Тут нужен план, ловкость пальцев, да и сноровки у Нормана маловато. Однако же это был шанс — возможно, единственный.

Словно прочитав его мысли, Белла взяла с кровати сумочку и открыла. Норман подался к ней, пытаясь заглянуть внутрь. Если в сумочке поживиться нечем, нет смысла и рисковать. Белла достала носовой платок, и Норман заметил большой открытый банковский конверт. Полдневная выручка из лавки: они поехали к нему, и Белла не успела отнести деньги в банк. По опыту он знал, что полдневная выручка в лавке, особенно в короткий день, составляет фунтов пятнадцать. Запас на две недели. Он должен получить эти деньги, а они заслужили их потерять, раз притащили ему шоколад и лосьон после бритья, точно какому-нибудь инвалиду. Он разжигал в себе ненависть к ним, чтобы облегчить кражу. Но оставался практический вопрос: как добраться до сумочки. Возможно, Белла выйдет в туалет, но тогда, скорее всего, возьмет сумочку с собой. Значит, если уж делать это, так здесь, у нее под носом, и перед самым их уходом, чтобы она не успела хватиться пропажи. Белла тем временем убрала платок в сумочку, не потревожив лежавший сверху конверт, и вернула ее в изножье кровати.

— Спасибо за шоколад, Белла, — сказал он. — Извини, что я вспылил. Ты меня балуешь.

Рабби Цвек улыбнулся, глядя это на выражение братской привязанности — нечастое, но приятное вознаграждение родительства, — не ведая, что Норман рассудил: грабить друга, а не врага — безопаснее, хоть и подлее.

— Как дела в лавке? — спросил Норман. — Справляетесь без меня?

— Ты нам так помогал, — пошутила Белла.

И они разговорились. Время от времени рабби Цвек тоже вставлял словечко. Разговор ни о чем, абсолютно ни о чем, лишь бы не упоминать об истинной причине их визита, а лучше и вовсе обойти ее молчанием. Во время разговора Норман шевелил пальцами ног, потом ступнями, затем икрами, выдерживал приличные паузы между движениями, объяснял — дескать, от здешней пижамы всё тело чешется, — а сумочка Беллы при этом рывками, дюйм за дюймом ползла к его бедрам и в конце конце очутилась там, где он мог дотянуться рукой. Стоило сумочке завершить очередной этап путешествия, как Норман пускался в пространные рассказы