Князь из десантуры - Тимур Максютов

Плоскиня отвечал вежливо и толково. Разомлевший от кумыса Субэдей под конец беседы спросил:

– Какую награду хочешь за свою покорность, бек?

Дядька опустил голову в поклоне, проговорил:

– Нет лучшей награды, чем скакать вслед за твоим конём, Субэдей-багатур. И служить тебе своей вострой саблей.

Темник расхохотался, хлопнул атамана по плечу. Заметил:

– Хитрец. Ох, и хитрец. Ну, а всё-таки?

– Только то, что положено твоему воину, и не более того, – твёрдо сказал Плоскиня, – честную долю в добыче. И ещё. Вели своему войску, если кому встретится беглый бродник по имени Хорь – отдать мне его живым. Должок за ним давний.

Субэдей кивнул и велел рабам нести баранину.

Дмитрий и Анри с ног сбились, разыскивая Хоря. Побратим как вышел «до ветру», так будто его этим ветром и унесло. Не нашёлся ни в многочисленных избах княжеского подворья, ни в ближайших кабаках. Даже в дом к весёлым девкам друзья вломились со скандалом – и там бродника не было.

Боярин Сморода пробурчал:

– Да небось дружков-разбойников встретил и загулял с ними. В Киеве лихого люда хватает. Ловим их, батогами бьём, в острог сажаем – всё равно плодятся, что твои мухи.

– Не мог он без предупреждения уйти, – убеждённо сказал Дмитрий, – боюсь, как бы беды какой с ним не случилось.

Сморода прищурился:

– Я вот думаю, не тот ли он Хорь, что в Диком Поле грабежом караванов промышлял? Соратник вора Плоскини? За обоих награда назначена. А, толмач?

Дмитрий честно посмотрел боярину в глаза:

– Не, это не наш. Наш ближним багатуром у бека Чатыйского куреня служил.

Иван Сморода ухмыльнулся:

– Ну-ну. Я сотским велю вашего друга разыскать и представить. А вас другое дело ждёт, пойдём.

В горнице побратимов ждал сюрприз: Мстислав Романович велел посла магистра тамплиеров и его толмача одарить богатыми одеждами.

– Вот, облачайтесь. А то пообносились в странствиях, – заметил боярин, – а завтра княжеский совет, вы приглашены. Негоже гостям великого князя оборванцами ходить.

Анри деликатно отказался от драгоценных мехов, заметив, что в ордене не принята роскошь. Зато порадовался большому куску льняной ткани, попросив Смороду сшить из него новый белый плащ и накидку-сюрко. Боярин кликнул портного и повернулся к Ярилову:

– Ну, а уж тебе точно надо переодеться. Твоими пятнистыми портами и полосатой рубахой только девок до икоты пугать. И вот ещё кошель серебра, на снаряжение. На Подоле себе купи хороший меч, либо саблю, коли тебе она привычнее. И кольчугу.

Побратимы горячо благодарили за подарки, а Сморода важно заметил:

– Это лишь малая толика от княжеских милостей. Времени не теряйте, чтобы к утру всё было в порядке.

Дмитрий и Анри ещё долго дивились княжеской щедрости, не могли взять в толк, чем она вызвана.

Не понимали, наивные: завтра важный день. Мстиславу Романовичу будет полезно другим князьям невзначай показать, что у него есть поддержка ордена тамплиеров, которые, как всем известно, близки к римскому Святому Престолу. Хоть и чужая церковь, но всё равно – почётно. Да и история о скором обретении Киевом чудесной иконы, написанной рукой самого апостола Луки, должна произвести впечатление. Значит, иноземный гость и его толмач обязаны выглядеть достойно, а не словно калики перехожие.

– Для начала, конечно, в баньку. Ну, и потом брадобрей вами займётся.

Ярило обрадовался, а Анри тихо спросил, что такое «ban’ca», и не является ли она каким-то языческим обрядом, способным повредить репутации рыцаря-тамплиера.

– Увидишь, – рассмеялся Дмитрий.

Франк сидел на лавке и наотрез отказывался снимать нижнюю рубаху и штаны из тёмной грубой шерсти.

– Не понимаю, брат Ярило, зачем это, – растерянно говорил тамплиер, – устав ордена запрещает нам раздеваться даже для сна, чтобы всегда быть готовым по первому зову трубы вскочить в седло. В последний раз я оголялся полностью, когда при штурме Дамиетты, что в Египте, коварные сарацины облили меня горящей смолой. Я катался под крепостной стеной, крича молитвы, и смог сбить пламя, но лишился сгоревшей одежды. И мне стало так непривычно и стыдно, что я даже подумал – лучше уж сгореть, чем такое бесчестье! Разве нельзя помыться в этой вашей «баньке» прямо в рубахе?

Но Дмитрий был непреклонен. Рыцарь зажмурился, чтобы не видеть своей ужасающей наготы, и позволил втолкнуть себя в наполненное жарким туманом помещение с крохотным окошком в ладонь, затянутым бычьим пузырём. Постепенно франк привык и даже согласился лечь на полок. Но когда русич, вооружившись двумя дубовыми вениками, начал хлестать побратима по спине, чуть не случилась трагедия.

– Никогда! – вопил тамплиер, раздувая ноздри и бешено вращая глазами, словно бык, утыканный бандерильями. – Никогда шевалье из древнего рода де ля Тур не подвергались избиению палками, будто простолюдины! Если я по неизвестной мне причине заслужил казни, то извольте использовать благородный клинок и отрубить мне голову, но не унижайте поркой!

Дмитрий едва успокоил франка, объяснив ему, что это такой почётный русский обычай, посвящение в витязи.

– Вот у вас король бьёт мечом по плечу, а у нас – побратим вениками по спине. Это – большая честь, и очищение тела и души.

Разомлевшие, сидели в предбаннике и пили ледяной квас. Нежно-розовый франк благодарил:

– Такого наслаждения я не испытывал никогда в жизни, брат Дмитрий. Это даже слаще, чем близость с девой!

– Ой ли? – усомнился русич.

– Моей первой и последней женщиной была толстая кухарка из отцовского замка, которая к тому же глупо хихикала, – грустно заметил де ля Тур, – а так как я – третий сын в семье, то выбор у меня был невелик – идти в попы либо в рыцари духовного ордена. Устав же наш суров и не одобряет даже простую беседу с дочерьми Евы.

– Значит, твоя жизнь и любовь разминулись, брат?

Тамплиер мечтательно поднял синие глаза к закопчённому потолку:

– У меня была любовь. Настоящая. По имени Эльвира де Монтюрал. Она рано осталась без отца, её растили дядя и дед – славные шевалье. Её привычки и развлечения совсем не подходили для благородной девы – скакать сломя голову через поля, загоняя лисиц. Острым клинком она владела получше многих воинов, а острым умом ставила в тупик искушённых богословов во время теологических споров. Волосы её прекрасны и подобны силкам из медной проволоки, в которых запутались солнечные зайчики. А глаза – как молодая трава, в которой потерялись кусочки янтаря. Но я мог лишь восхищаться ей издали. И в трудных походах, и в кровавых битвах её образ всегда поддерживает меня и спасает…

Дмитрий слушал побратима, прикрыв глаза. Вспоминал сладость губ Юлдуз и нежный звон серебряных браслетов…

Славен древний город, украшение русской земли! Брызжет солнечными зайчиками праздничная позолота церковных куполов; крепкие двухэтажные дома сложены из столетнего дуба и гордо глядят на улицу глазами окошек, окружённых весёлыми ресничками резных наличников. Кипит рынок на Подоле – бескрайний, бестолковый, шумный. Всё есть – от редкого зверя верблюда до лукошка новорожденных цыплят, от сарацинских непробиваемых лат ценой в стадо коров до дешёвых колечек из меди.

Инок Варфоломей вызвался сопроводить побратимов и теперь трусил рядом на невысоком флегматичном коньке. Жеребцы франка и его толмача, отъевшиеся на отборном княжеском зерне, сияли сытыми боками, играли под всадниками и фыркали – застоялись в денниках.

Народ пялился на невиданного золотого Кояша, на горделиво восседающего на солнечном жеребце рыжего дылду в новеньком зелёном плаще и сафьяновых сапогах. Дмитрий, одевшись в княжеские подарки, почувствовал себя окончательно вжившимся в это время – без привычной тельняшки и берцев, в одежде без карманов и пуговиц и обуви без не изобретённых ещё шнурков и молний…

У оружейных рядов спешились. Анри восхищённо цокал языком, щупая дорогущие клинки дамасской стали, осторожно трогал украшенные яхонтами и смарагдами персидские кинжалы. Варфоломей, недовольно качая головой (мальчишки!), оттащил побратимов подальше, где убийственным товаром торговали местные кузнецы и оружейники, а цены были не в пример реалистичнее.

Долго подбирали кольчугу – на такого рослого, как Ярилов, это было сделать нелегко. Наконец, нашлась – новенькая, гремящая блестящими ещё кольцами, закрывающая бёдра почти до коленей.

А вот с выбором клинка пришлось труднее. Анри горячо убеждал:

– Брат мой, христианскому воину не пристало позорить крепкую руку легкомысленной саблей! Только меч, даже гарда которого напоминает нам о кресте, на котором распяли сына божьего. Мне приходилось одновременно сражаться с полудюжиной и даже больше сарацин, вооружённых саблями – и что же? Их кости давно выбелены беспощадным палестинским солнцем, а я здесь, силён и готов к новым битвам!