Трон Исиды - Джудит Тарр

Клеопатра хранила их, словно величайшие редкости — как показало время, они и были таковыми. Вскоре после отплытия Антония она — получила от него письмо — набор официальных фраз, подобных тем, которые глава одного государства шлет другому правителю в знак благодарности за гостеприимство. Через своего слугу она получала послания, которые значили для нее гораздо больше. В одном из них ей сообщали, что Антоний здоров, но скучает по своей госпоже, еще недавно согревавшей его по ночам. Или писали, что Антоний болел, но нет нужды беспокоиться — он уж выздоровел, потому что крепок, как задубевшая кожа, то она вдруг узнавала, что состоялся поединок с кем-то из царевичей или других важных особ; ее мужчина вел себя как круглый дурак, говорилось в послании, и его госпоже следовало бы находиться рядом с ним, чтобы вправить ему мозги.

Однажды пришла весточка и для Дионы. Правда, не от Луция Севилия; просто гонец сообщил, что ослик ее сына по-прежнему в Тарсе и живет прямо-таки по-царски. Некоторые из горожан считают его божеством и потчуют подношениями в виде свежей травы и цветов. Диона неудержимо рассмеялась, вспомнив одно из многочисленных приключений Тимолеона. Ее смех был такой редкостью в последнее время; у нее потом еще долго болели бока, но она почувствовала себя лучше. Лучше, чем когда-либо за эти долгие месяцы.

Примерно через две недели после этого события Диона присутствовала на одном из философских диспутов царицы. Философы были именно такими, какими им и полагалось быть: бородатыми и снисходительными к своим неразумным слушателям. На сей раз философы снизошли до разговора о природе — они так и сыпали учеными фразами о повадках птиц и спорили о климатических различиях условий жизни антиподов[35]. Как раз в тот момент, когда разговор зашел об истоках и происхождении Нила, вошел гонец. Казалось, в общей суматохе его никто не заметил, и это было неудивительно. Поскольку оба философа не сходились во мнении по столь важному вопросу, диспут был не менее шумным, чем пирушки Антония, правда, не таким веселым.

Клеопатра наслаждалась перепалкой ученых мужей, принимая в ней участие с энтузиазмом прирожденного философа. Однако приезд гонца был ею отмечен: блеснувшие глаза, секундная пауза в речи — вопреки всегдашнему самообладанию. Только гонцы из лагеря Антония могли появляться пред ее очи так запросто — без позволения, оглашения во всеуслышание их прибытия и сопротивления со стороны стражников. В таких случаях Клеопатра продолжала заниматься своими делами, но старалась побыстрей покончить с ними и, по возможности, скорее узнать новости.

Диона, будучи зрителем, а не участницей происходящего, в отличие от царицы могла позволить себе поразмышлять на далеко не ученые темы. Она заметила, что гонец бледен, и подумала, что Антоний болен, но тут же отогнала от себя страх перед плохими известиями. Если бы Антоний умер или был смертельно ранен… Клеопатра давно уже знала бы об этом — их связывали более тесные узы, чем могло показаться постороннему взгляду. Они ощущали тела друг друга даже через огромные просторы моря.

Когда Клеопатра закончила диспут и передала ученых мужей на попечение дворовых распорядителей, которые должны были позаботиться об их ужине и всяческом ублажении, ее нетерпение, казалось, достигло предела. К счастью, философы не задерживали ее. Диона улыбнулась про себя — похоже, ученые мужи донельзя довольны своими победами. Правда, двое из них — более одержимые или более выносливые, чем их собратья, не возражали бы продолжить, но Клеопатра улыбкой выставила их вон.

У гонца было достаточно времени, чтобы взять себя в руки и подготовиться к разговору, но все же его лицо выдавало тревогу, под глазами по-прежнему отчетливо проступала бледность. Клеопатра могла быть осторожной и изворотливой, как змея, но бывала и убийственно прямолинейной и стремительной, когда хотела. Царица устремила на гонца пристальный взгляд в упор.

— Ну, что стряслось? Он проиграл войну? Потопил свой флот? Отказался от прав триумвира и удалился на виллу как философ?

Гонец явно нервничал. Он судорожно сглотнул слюну и сбивчиво заговорил:

— Нет, госпожа… Не знаю, как тебе сказать… В сущности, он выиграл войну и получил в награду империю.

— Ах, даже так? Неужели это так скверно, что заставляет тебя дрожать под моим взглядом?

Гонец, крепкий мужчина далеко не робкого десятка, прибыл сюда, невзирая на все опасности, подстерегающие его в пути, но сейчас у него были причины для страха. Он вез не особенно приятные новости и знал, что царица скора на расправу, если вести оказываются ей неугодны.

— Нет, все в порядке, если ты имеешь в виду Рим. Антоний встретился с Октавианом при Брундизии; они заключили мир, опять поделили свою империю, и Антоний получил львиную долю. Он настолько близок к тому, чтобы стать царем Рима, насколько это возможно при живом племяннике Цезаря, стоящем у него на пути.

Глаза Клеопатры блеснули.

— Ну? А дальше?

— Что ж, дальше вот что… — Гонец слегка терял решимость по мере того, как приближался к сути дела. — Сделка совершена не за красивые глаза. Ему пришлось отдать Октавиану кое-что взамен.

Клеопатра ждала. Внешне царица казалась спокойной, поза была непринужденной, но ее руки крепко стиснули подлокотники стула, и костяшки пальцев побелели.

— Вернее, — продолжил гонец, — Октавиан кое-что отдал Антонию. Они заключили сделку на родственной основе. Сестра Октавиана, Октавия, стала и залогом, и обещанием. Антоний женился, госпожа. Он взял Октавию в жены, и между властителями Рима воцарились мир и дружба.

Клеопатра не сказала ни слова. Выражение ее лица не изменилось, дыхание оставалось таким же ровным, а руки даже не шевельнулись.

Гонец все-таки недостаточно хорошо знал ее и явно утратил бдительность.

— Это было очень легко, — заговорил он вновь. — Октавия недавно овдовела, у нее трое детей — несомненно, она может дать мужу наследников. Проблема Состояла в том, что она не могла официально выйти замуж в течение нескольких месяцев. Но Сенат разрешил отступление от закона, дал ей повеление, и они сразу же поженились. Октавия — прелестная женщина, очаровательная, милая. Она не завивает волос и не румянит щек, ведет себя скромно, как девушка, и не говорит ничего, кроме «да, мой господин», «нет, мой господин» и «как пожелает мой господин»…

Клеопатра сделала движение раньше, чем Диона поняла, что происходит. Лицо царицы по-прежнему было неподвижным, неподвижно-бесстрастным, как искусно раскрашенная белая маска под изысканной филигранно уложенной прической. Она сбила гонца с ног метким ударом, который посрамил бы даже Антония, по силе равному самому Гераклу.

Гонец лежал почти бездыханный, но, похоже, так и не понял, что ему грозит. А может, понял и потому оцепенел, беспомощно скорчившись под занесенной над ним ступней Клеопатры. Еще мгновение — и царица убьет его.

Диона была невелика ростом и слаба, но у нее хватило сил оттащить гонца в сторону.

— Уходи! — скомандовала она. — Немедленно!

Однако бедняга замешкался, и Диона уже была готова счесть, что ему пришел конец, или предложить в качестве жертвы себя. Но едва Клеопатра оправилась от шока, вызванного дерзостью Дионы, как гонец пронзительно взвизгнул, словно умирающий кролик, и бросился вон.

Диона осталась встречать бурю в одиночестве. Слугам хватило одного взгляда на лицо царицы, чтобы обратиться в бегство. Однако Диона не заблуждалась относительно белых лиц и зловещих глаз, сверкавших из проемов дверей и из-за колонн — кто-то даже стоял возле окна.

Клеопатра в бешенстве бывала на редкость безжалостна. Однажды, в сильном припадке ярости, она поклялась, что получит на подносе голову своей сестры Арсинои. Ей это не удалось только потому, что Арсиноя уже сбежала в Эфес, и царица отвела душу, сокрушив содержимое целого зала — бесценную глиняную и фаянсовую посуду, подчас даже более древнюю, чем пирамиды Гизы. Но на этом она не успокоилась и приготовилась ждать, пока кто-нибудь не поймает и не убьет ее сестру. И дождалась-таки…

Дионе такое было не в новинку, и она научилась исчезать прежде, чем Клеопатра вспомнит о ее существовании. Но сейчас пути к отступлению не было.

Наверное, именно так чувствует себя голубь в когтях коршуна, или мышь, когда на нее бросается кобра. Казалось, безграничная бесконечность отделяла ее от любого убежища, любой лазейки — двери, окна или галереи. Трон царицы мог стать защитой лишь на ничтожно короткое время.

Но пристальный, прожигающий насквозь взгляд Клеопатры внезапно смягчился.

— Ну что ты, дружок. Неужели я так похожа на безумную?

— Ты и сама знаешь, даже лучше меня. — Голос Дионы был слаб и тих, но слова звучали достаточно отчетливо. — Если ты собираешься швыряться вещами, будь добра, выбирай подушки, жемчуга или что-нибудь такое же легкое. Или ты хочешь разнести все и всех вдребезги?