Трон Исиды - Джудит Тарр

Может быть, сегодня она пойдет в храм. Жрицам Исиды будет приятно видеть свою сестру и ученицу: они порадуются, что она возвратилась — хотя и ненадолго.

Диона снова вздохнула. В комнате было очень тихо. Светильники теплились, и ветерка почти не ощущалось.

Послышались голоса. Слуги закрывали двери на ночь, хотя было еще не поздно. В кухне, наверное, уже разведен огонь и оставлен ужин для Тимолеона если он придет и захочет поесть. Правда, сын просил разрешения поужинать с одним из приятелей, и она не возражала. Диона надеялась, что он вернется не слишком поздно. Все-таки Тимолеон был еще ребенком — как бы ни старался казаться мужчиной.

Голоса становились все громче. Она слегка нахмурилась. Слугам не запрещалось говорить в ее доме так, как им вздумается, но она вовсе не поощряла криков и перепалок.

Диона уже было собралась встать и выяснить, что стряслось, как вдруг дверь распахнулась. Возмущенный Сенмут, загораживая вход, пытался вытолкать непрошеных визитеров — но не тут-то было! Настырный гость, высокий, широкий в плечах и крупный телом, без труда оттолкнул Сенмута и упал перед Дионой на одно колено.

— Марсий? — удивилась она, — что это тебе взбрело?

— Госпожа, — перебил он ее, — если ты позволишь просить тебя и если этот болван перестанет путаться под ногами, может, ты пойдешь со мной?

Такое поведение было весьма необычным — в сущности, просто из ряда вон выходящим. Слуги, носившие ее паланкин, никогда не врывались к хозяйке, тревожа ее уединение. Сенмут, однако, тоже твердил нечто невразумительное — правда, гораздо пространней и цветистей, пока чья-то рука не зажала ему рот. Рука была черной, как ночь, — Геба взглядом заставила его замолчать. По выражению ее лица Диона поняла, что служанка не видит нужды раньше времени сообщать ей малоприятное, судя по всему, известие.

— Госпожа, пожалуйста, — не унимался Марсий. — Я бы никогда не позволил себе побеспокоить тебя, если бы на то не было причины.

Это было правдой. Он никогда раньше так не вел себя.

— Что все-таки стряслось? Кто-то пытался ограбить сеновал?

Он густо покраснел сквозь бронзовый загар.

— Мы не были на сеновале, госпожа. Мы ходили в город — дышать свежим воздухом. Ты же позволяешь нам отлучаться — разве ты забыла?

Диона не забыла, конечно, но она и не помнила, чтобы когда-либо позволяла им отлучаться всем вместе. Служанка просила дать ей немного серебра; наверное, хотела купить что-нибудь из одежды. Носильщик паланкина просил позволения по вечерам навещать своего друга, который прислуживал в другом доме. На Гебе и в самом деле было новое платье — шафранное, с прелестной голубой каймой, стоившее, вероятно, большей части ее серебра.

— Так что же случилось? — спросила Диона более настойчиво.

Слуги переглянулись поверх головы Сенмута. Лица обоих вдруг стали бесстрастными.

— Это касается твоего сына, госпожа, — сказал наконец Марсий, словно по одному вытаскивая слова наружу. — Я имею в виду Тимолеона.

Диона вскочила — сотни мыслей промелькнули в ее голове.

— Что?! Он заболел? Ранен? Умирает? Он умер?

— Нет-нет. Ничего подобного, госпожа, — быстро ответил Марсий. — Но тебе надо бы пойти со мной.

Больше он ничего не сказал, а Геба взяла ее за руку. Диона схватила первое попавшееся покрывало, поспешно накинула его на голову, не обращая внимания на возобновившиеся протесты Сенмута, и побежала вслед за Марсием и Гебой.

Еще не стемнело. Небо было усыпано звездами, слабо мерцавшими на еще светлом небосклоне; на западе горизонт пылал кровавым закатом. Марсий нес фонарь, который он зажег от светильника у ворот — его не гасили до возвращения Тимолеона. Несмотря на все уверения Марсия, что ничего подобного нет и в помине, воображение Дионы преследовали жуткие картины: он лежит навзничь на земле, истекает кровью, умирает. Что могло быть еще хуже? Что заставило носильщика паланкина ночью вытащить ее из дома и повести в город? У нее лишь на секунду мелькнула мысль, что это ловушка. Но враги — если у нее есть враги — нашли бы лучший способ добраться до нее, чем через двух преданных слуг.

Они двигались быстро, хотя на улицах все еще было много народу. Диона, поглощенная тем, как бы не отстать от Марсия, и подгоняемая Гебой, не сразу поняла, что их путь лежит к гавани, а не к гимнасию или дому, где должен был ужинать Тимолеон. Дорога здесь была темнее, уже, ухабистее и провоняла рыбой и кошачьей мочой.

Диона не понимала, что происходит, но у нее было достаточно времени на размышления. Куда же ее ведут слуги? Они отказывались что-либо объяснять ей — просто тащили вперед. Может, Тимолеона записали в моряки? С тех пор как Антоний уплыл из Александрии, он не упоминал об этом, но уж кто-кто, а она хорошо знала, что видимое спокойствие детей бывает обманчивым и даже опасным, если их желания идут вразрез с желаниями матерей.

Диона была наслышана о портовых тавернах. Она даже знала, чего там можно ожидать: духоты, пропитанной запахом толчеи потных тел, и воздуха, настолько густого, что кажется, будто его можно пить. Из того, что там на самом деле можно пить, подают не пиво, а прокисшее вино. Все эти сведения, насколько она знала — непонятно откуда, — больше относились к греческой таверне, чем к египетской.

На пороге она застыла, как пораженная громом. Свет коптящих светильников был приглушен до полумрака. Фигуры в тусклом свете корчились, извивались, вопили, как духи в челюстях Пожирателя Душ; болтали, смеялись, пели и опивались вином. И даже — Диона с ужасом заметила это — предавались интимным занятиям на столе возле стены; клубок волосатой и гладкой плоти; молодое стройное тело и жилистое бывалое — старше. Гладкое принадлежало мальчику — нет, слава всем богам, не Тимолеону! Лицом он был не старше сына Дионы, но выглядел куда взрослее; с безразличным терпением мальчик ждал, что произойдет с ним дальше.

Марсий и Геба одновременно подтолкнули Диону вперед, чуть не свалив на пол — застыв, она не могла сдвинуться с места. Сильные руки носильщика паланкина подхватили ее и понесли, и Диона порадовалась, что ей не нужно ступать ногами на этот омерзительный пол. Все тут было словно пропитано мерзостью, кроме того, она вовсе не хотела знать, что там пролито и сколько лет назад мыли полы.

Неожиданно она оказалась в зловонной темноте. Тут было тише: ступеньки, ведущие вверх, никакого освещения — Марсий где-то по дороге избавился от своего фонаря, наверное, на улице. Пахло больше кошками, чем вином и потом, и воздух казался почти чистым после клоаки внизу. Марсий бережно поставил ее на ноги; Диона была благодарна ему — не очень-то приятно преодолевать ступеньку за ступенькой между Гебой, стремившейся вперед с распростертыми руками и самим Марсием, тяжело дышавшим сзади.

Геба внезапно остановилась. Дверь была закрыта. Служанка отодвинула задвижку и медленно отворила ее. В глаза Дионе ударил свет.

Хотя освещение было слабым, после мрака на лестнице этот свет показался ей ослепительным. Комната за дверью была больше, чем внизу. Здесь пахло вином получше — с едва уловимым ароматом меда, в воздухе разливался удушливый запах цветочных духов. Людей было меньше — по крайней мере, так казалось, и они создавали меньше шума. Диона услышала звуки авлоса[34], барабана и хрустальный перезвон струн лиры.

Когда ее глаза попривыкли к полумраку, она увидела что-то вроде пиршественной залы; повсюду стояли многочисленные ложа и низкие столики. Стены были разрисованы фривольными сценками, вогнавшими Диону в краску — она тут же отвела взгляд. Похожие сцены можно было воочию увидеть почти на всех ложах: мужчины и женщины, и даже чаще — мужчины и мальчики.

Сердце ее упало. Не стоило обманывать себя — было абсолютно ясно, что здесь происходит. В этой комнате обслуживались более богатые и капризные клиенты, чем внизу; здесь была лишь избранная публика, что показалось Дионе еще омерзительней. В лица вглядываться не хотелось, но сил удержаться не было — она должна найти сына. Один из мальчиков был ей знаком: она раньше видела его с Тимолеоном, и другого, лежащего на соседнем ложе, — тоже. Судя по всему, они не теряли времени даром; оба, изрядно уже пьяные, отвратительно хихикали, а партнеры тем временем ласкали их юные тела в свое удовольствие.

Был здесь и танцор; поначалу Диона его не заметила. Она в панике шарила глазами то по одному ложу, то по другому. Но ни один из мальчиков не был ее сыном. Танцор, одурманенный вином или кое-чем похуже, поражал абсолютным бесстыдством: бронзовое тело, умащенное до блеска, тугие темные завитки волос переливались иссиня-черными глянцевыми бликами. Один из зрителей попытался сграбастать его в объятия. Танцор со смехом увернулся и упал на колени мужчины, распаленного, как бык. Смех смолк, словно задохнулся, — мужчина зажал ему рот поцелуем.