Заводная девушка - Анна Маццола

«Конечно, откуда мне знать», – думала Вероника, идя следом. Ничто не намекало на то, что у горничной может быть еще одна сестра. Сама Мадлен, отвечая на вопрос Вероники о братьях и сестрах, сказала только о старшей. Горничная скупо рассказывала о себе. Только сегодня Вероника узнала, что отец Мадлен был птичником и держал магазин; возможно, очень похожий на тот, где они покупали голубую сойку. Еще Вероника заметила, что горничная похудела и теперь у нее выпирали ключицы. И это на пирожках и булочках Эдме!

– Мадлен, постой, – сказала Вероника, когда они подошли к двери.

– Да, мадемуазель.

– Тебя что-то тревожит? Может, что-то случилось?

– Нет! – решительно посмотрев на нее, отрезала Мадлен. – Я немного волнуюсь за племянника. Прежде я за ним присматривала.

– Сколько ему?

– Восемь.

– Чего ж ты волнуешься? Теперь за ним присматривает твоя мать.

– В какой-то степени да, – почти сразу ответила Мадлен. – Но когда слышишь о пропавших детях, хочется проведать его и узнать, как он.

– Так сходи к нему сегодня же. Мы целых две недели отдыха не знали. Он соскучился по тебе.

– Благодарю вас, мадемуазель, – осторожно улыбнулась Мадлен. – Я так и сделаю. Только Эдме предупрежу.

Вероника побрела в отцовскую мастерскую. Ей вспомнился день, когда на мосту они случайно встретили мать Мадлен. Та, словно корабль на всех парусах, устремилась к ним. Мадлен сразу занервничала и сделалась какой-то неестественной. И говорили они как-то странно. Чувствовалось, она совсем не рада встрече с матерью. Вероника запомнила водянистые глаза женщины и оцепенелость Мадлен. Совсем как Клементина. Мысли Вероники перекинулись на монастырскую подругу. Стоило Клементине увидеть сестру Сесиль, она деревенела от страха.

– Ее привезли в монастырь ребенком, – рассказывала Клементина. – Так мне повариха сказала. Представляешь? Девочкой нашего возраста. С тех пор она не покидала пределов обители.

Но вместо обретения покоя, как другие монахини, сестру Сесиль переполняла ожесточенность, направленная как внутрь, на собственное ненавистное, подвергавшееся самоистязаниям тело, так и вовне – на жизни тех, кто был моложе, светлее и счастливее ее. «Какая нужда телу в меде и ласках, когда оно находится в сладостных объятиях Господней любви?» – любила повторять сестра Сесиль. По ее убеждению, только страдания могут приблизить их к Богу. И потому она нещадно наказывала воспитанниц.

Вероника постучалась в дверь мастерской.

– Входи!

Отец открыл ящик с восковой анатомической куклой, перетащив его на середину комнаты.

– Ну вот и ты. За эти две недели нам было не до уроков. Я решил наверстать упущенное. И обучение мы начнем с Виолетты.

Так звали восковую девушку, привезенную из Италии. Вероника уже видела ее, когда вернулась домой, но до тщательного изучения дело дошло только сейчас. Знала она и то, что кукла разнимается на отдельные части, о чем свидетельствовала линия на ее животе. И все же Вероника удивилась, когда отец снял живот Виолетты и показал внутренние органы.

– И вот! – Он начал извлекать части восковой куклы: легкие, матку, искусно сделанное сердце, показывая, как все они устроены. – Конечно, это лучше изучать на трупе, но правда здорово сделано? Искусно.

– Очень.

Кукла Виолетта и впрямь была красивой. Но восковая модель, сделанная с такой тщательностью и правдоподобием, напомнила Веронике тело другой девушки. Как ни пыталась она сосредоточиться на отцовских объяснениях, мысли путались и разбегались.

– А это ты видишь? Почки.

Вероника брала в руки и разглядывала восковые органы. Отец засыпал ее вопросами: каким образом кровь поступает к сердцу? Где находятся фаллопиевы трубы? Известно ли ей, где расположен аппендикс?

Вероника четко сознавала, что отец проверяет ее и пока не слишком-то доволен ее ответами. Она не всегда отвечала мгновенно, поскольку голова все еще была полна мыслей о прошлом. Через какое-то время у нее заломило виски, и когда отец задал очередной вопрос, Вероника резко ответила:

– Я стараюсь изо всех сил!

– Вероника, я в этом не сомневаюсь. – Рейнхарт пристально взглянул на дочь. – Я думал, ты хочешь научиться моему искусству, а там еще непочатый край всего, что тебе надлежит изучить.

– Я хочу, но… Почему ты не оставил меня дома? – вырвалось у нее. – Почему не взялся учить с самого детства?

Отец не мигая смотрел на нее:

– Я думал об этом. Ты была смышленым ребенком. Спокойным, любознательным. Но… без твоей матери в доме стало одиноко, а я не считал себя умеющим воспитывать детей.

Вероника промолчала. Она не помнила, чтобы отцу когда-либо было трудно с ней, даже в детстве. Наоборот, он запомнился ей добрым и внимательным: настоящим ученым. Отец не запрещал ей заходить к нему в кабинет и показывал, как творится магия. Напряженность возникла потом, когда она подросла. Кто из них изменился: отец, живущий один и становящийся все более странным, или она сама, растущая не так, как ему требовалось?

– У меня и тогда было полно работы, – продолжил Рейнхарт, вдруг почувствовав желание оправдаться. – Я не пользовался такой известностью, как сейчас. Люди в моем окружении считали неправильным, чтобы девочка жила в пустом доме, окруженная часами. Они считали, что ты нуждаешься в женском попечительстве, а поскольку я не собирался жениться вторично, монастырская школа виделась лучшим решением.

Какое-то время отец и дочь молчали.

– Ты вернулась, и теперь мы вплотную займемся твоим образованием. Наверстаем упущенное.

Рейнхарт закрыл ящик с куклой, закрыв и эту тему.

Вплоть до сегодняшнего дня Веронике хотелось спросить у отца, какой он видит ее дальнейшую жизнь, прав ли Лефевр относительно ее будущего и станет ли она отцовской ученицей. Но сейчас она понимала: это невозможно. Она даже не знала, хочет ли услышать ответ. Где-то в потаенных уголках ее ума нарастал страх. Вероника боялась, что отец обучает ее вовсе не из желания дать ей хорошее образование, а целиком ориентируясь на нужды собственной карьеры. Пытаясь унять головную боль, она стала массировать виски.

– Гляжу, ты устала, – сказал Рейнхарт. – Мы все напряженно трудились. Иди и отдохни. Завтра продолжим наши занятия.

Вернувшись к себе, Вероника села на кровать. Напротив, на каминной доске, примостилась деревянная кукла, изображавшая Христа. Эта кукла, вручаемая каждой воспитаннице монастырской школы, должна была сделаться средоточием заботы и любви. Веронике вдруг стало очень одиноко. Она посадила куклу на колени, как часто делала в монастыре, но это не принесло ей утешения и не погасило чувства одиночества.

Вспомнилось, как они с Клементиной делали из носовых платков и старых простыней кровати для кукол.

– Не понимаю, почему мой малыш должен страдать, – говорила подруга о своей кукле. – Он ведь еще ребенок.

И вдруг Веронике