Неистовый узник - Александр Тамоников

Латышевич свалился с крыльца, припал к столбику – его рвало. В воздухе зависла удушливая пороховая гарь. Два десятка тел валялись в разных позах. Вот дернулся умирающий боец, что-то хрипло прошептал и замер.

– Аллес капут называется… – дрожащим голосом пробормотал Беженцев.

Двое автоматчиков с вытаращенными глазами уже бежали с противоположного конца лагеря. Они свернули с центральной аллеи – и угодили под огонь поджидавшего их Фещенко. Спецназовец расстреливал их невозмутимо, с достоинством. Две короткие очереди, и охранник, бегущий первым, переломился, распластался посреди газона. Второй споткнулся об него, прошелся колесом, а когда поднялся, чтобы броситься в кусты, Фещенко произвел еще одну короткую очередь – весьма эффективную.

Из персонала лагеря «Олимпик» не осталось никого – только мертвые и заточенные в подвале. Они прекрасно слышали пальбу и орали у себя в подземелье как ненормальные. Похоже, мысль о гранате, которой их пугали, становилась неактуальной – в железную дверь сыпались удары. Надрывались лаем собаки в запертой псарне. Связанного майора Мамута вытащили во двор, он мычал, пытаясь выплюнуть кляп. Ночка выдалась тяжеловатой, и для него в том числе. Его оттащили за ноги к двум десяткам мертвецов, швырнули рядом. Илья выдернул кляп, и изо рта задыхающегося майора полезла пена.

– Падлы, суки позорные, что вы творите? – хрипел он. – Я убью тебя, Ткач!..

Это была, по-видимому, его последняя осмысленная фраза. Давно Илья не получал такого удовольствия. Провернулось этой ночью что-то в голове, ориентиры поменялись местами. Он занес приклад и ударил Мамута по челюсти. Майор забулькал, стал свистеть, как продырявленный сифон. Он еще пытался что-то сказать, но Илья снова ударил его, теперь по верхней челюсти. Фонтаном брызнула кровь, лицо майора превратилось в изувеченную маску, он неудержимо превращался в Квазимодо. Илья снова занес приклад – и передумал, опустил. Хватит. Лишать жизни – глупо, провинившийся ничего не почувствует. Достойное наказание – оставить жить в таком плачевном виде. Навеки обезображенное растение – и при этом с непострадавшим головным мозгом, что означает полное осмысление произошедшего, это и есть АД, который майор сполна заслужил.

Изувеченный офицер был уже неинтересен. Илья прошел обратно в барак, схватил связанного Зейдлица, поволок к выходу. С помощью Беженцева он загрузил его в задний отсек внедорожника, вытащил кляп, пусть дышит, заслужил.

– Ткач, вы сделали все, что хотели… – забормотал чекист. – Отпустите меня, я больше вам не нужен… Вы обещали…

– Я прекрасно помню о своих обещаниях, Виктор Акимович, – отрезал Илья. – Но, во-первых, мы еще не закончили. Во-вторых, вам придется через часок-другой прогуляться с нами до хутора Отрадного, а уж после этого мы вас отпустим, живым и невредимым. Но при условии, что вы будете себя хорошо вести. Мы вас запрем в машине, не возражаете? Да, и не забывайте, что брелок по-прежнему со мной, так что лучше не играть с судьбой в азартные игры…

Успокаиваться было рано. Спецназовцы прочесывали территорию на предмет неучтенных сотрудников персонала. Бараки помалкивали. Из них никто не выходил, но к окнам прилипли любопытные носы. Через минуту ожили динамики, развешенные на столбах, и на весь лагерь загремело:

– Говорит спецназ Донецкой Народной Республики! Повторяю – это спецназ Донецкой Народной Республики! Персонал лагеря нейтрализован! Вашим жизням ничего не угрожает! Всем заключенным немедленно выйти из бараков и собраться у ворот! Я повторяю – немедленно, и всем! Оставаться в них опасно! После того как вы уйдете, бараки будут уничтожены! Люди, выходите, не бойтесь, мы свои!

Значимость этого выступления было трудно переоценить! Люди недоверчиво выходили из бараков, щурились от яркого света прожекторов. Сначала вышли самые смелые, брели на центральную аллею, озирались. Потом наружу стали вываливаться толпы! Люди брели, шатаясь, – истощенные, бледные, в лохмотьях. Кого-то поддерживали, кого-то несли на себе. Из каждого барака вытекал ручеек, и все они сливались в большую реку на центральном проходе. Снова взорвались динамики: «Граждане, поторопитесь, это не ночная прогулка! Времени нет!» Илья вышел из узла связи, прошел к воротам, лавируя между заключенными. Его товарищи находились на своих местах – контролировали ворота и подходы к нему. Толпа прибывала, люди переминались, кто-то садился на землю, кто-то падал. На спецназовцев, одетых в украинскую униформу, смотрели с недоверием, со страхом. «Кто вы? – волновалась толпа. – Что происходит?» Фещенко по рации доложил, что ручеек иссякает, кажется, все люди покинули бараки – их не менее полутысячи. Он начинает проверку – все ли вышли. Для этого придется побегать с фонарем по всем строениям. «Будь осторожен», – напутствовал Илья. Он стоял, расставив ноги, перед людьми, смотрел на них с жалостью, с состраданием. Ведь совсем недавно он был одним из них! Такое ощущение, что их совсем перестали кормить – кожа да кости. Лишь некоторые выглядели более-менее нормально – видимо, новички.

– Парень, ты кто? – спросил слабым голосом молодой мужчина в засаленном камуфляже. – Вы правда ополченцы? Я тоже – служил в отряде Мостового, попал в плен… Что происходит? Наши перешли в наступление? Нас увезут в тыл?

Толпа прибывала, люди теснились вокруг него, боялись подойти ближе. Илья поднес к губам стальной рупор – проржавевший, деформированный, – судя по вмятинам, этой штуковиной усердно били кого-то по голове.

– Граждане, внимание! С вами говорит Илья Ткач – офицер спецназа Донецкой Народной Республики! Я тоже сидел в этом лагере, сбежал месяц назад, может быть, кто-нибудь из вас меня вспомнит! – На этих словах толпа зашумела, посыпались выкрики – кто-то действительно узнал! – Граждане, слушайте меня! – взывал он, перекрывая гул толпы. – Наши войска не наступают, нас только четверо, мы прорвались сюда, чтобы уничтожить этот концлагерь! Мы не сможем вас отсюда эвакуировать! Но вы можете бежать – прямо сейчас, в лес! Выходите за ворота, бегите к лесу! Старайтесь уйти этой ночью как можно дальше! Прячьтесь, просите помощи, мир не без добрых людей! Если есть среди вас ополченцы – а они обязательно есть, – прорывайтесь на восток, к нашим! За вашей спиной площадка с телами ваших охранников, там много оружия! Разбирайте, если хотите выходить с боем!

– А если не хотим? – выкрикнул кто-то. – Нас же убьют теперь из-за вас!

– Граждане, мы все понимаем! – вещал Илья. – Но учтите, это лагерь смерти, отсюда живыми не выпускают! Конечно, многих из вас схватят, будут пытать, убьют, но вас убьют в любом случае, или вы умрете от голода, побоев, холода… Я знаю, среди вас есть те, кто не хочет никуда бежать, кому бежать некуда, кому плевать, что с ним будет завтра, но сегодня он хочет жить! Мы не вправе решать вашу судьбу! Собирайтесь вместе, кто хочет остаться в плену, выходите за ворота, сидите в поле тесной кучей, а когда появятся военные, выходите к ним с поднятыми руками! Вас не будут убивать, вы им нужны как бесплатная рабочая сила! Остальные – разбегайтесь, не ждите, времени нет! На нас не рассчитывайте, мы не можем никого взять, не можем предоставить вам гарантии и транспорт! Но по эту сторону ворот никого остаться не должно – лагерь подлежит уничтожению!

Илья закончил речь, выбросил динамик. К нему подходили люди, кто-то благодарил, пытался обнять, кто-то задавал вопросы, на которые он не мог ответить. Он понимал, что многих могут убить, хотя эти люди могли бы прожить и подольше, но невозможно быть добрым и пушистым для всех! Он не нес добро в массы, он не умел это делать, он всего лишь уничтожал зло!

Латышевич распахнул ворота, и к ним припустили первые «желающие». Те, что имели силы и злость, устремлялись назад, ковырялись в груде трупов – подбирали автоматы, избавляли мертвецов от груза боеприпасов, потом спешили обратно. Кто-то умолял спецназовцев взять их с собой – помочь выжить в этом нелегком мире, но они лишь виновато разводили руками. Были и такие, кто проклинал их – зачем диверсанты такое сотворили, если скоро все равно компетентные органы во всем разберутся и невиновных отпустят домой, заплатив все положенные по закону компенсации! Выслушивать этот бред Илья не собирался, но приходилось слушать, виновато улыбаться.

Люди покидали лагерь – даже те, кто боялся это делать.

– Илюха? – недоверчиво прозвучало рядом. – Илюха Ткач?

Он резко повернулся, уставился на худого узника. Волосы у парня висели клочьями, борода торчала пучками, под глазами красовались мешки, старящие его лет на сорок. Но он улыбался, неуверенно тянул дрожащую руку.

– Немченко? Немченко, ты? – Илья заключил своего бывшего товарища в объятия. Тот даже застонал от боли. – Прости, Немченко, прости, – спохватился он, отстранился, начал жадно всматриваться в лицо парня, единственного выжившего из тех, с кем он имел дело. Тогда он отказался бежать с Ильей, у него просто не было сил.