Грешники и праведники - Иэн Рэнкин

— Вот этим себя и утешайте, — посоветовал Фокс. — Чем чаще вы с вашим приятелем Патерсоном это твердите, тем менее убедительно это звучит.

— Ну, мы закончили? Я не услышал ничего такого, что бы лишило меня сна, даже на пять минут. Пусть Билли Сондерс рассказывает что хочет. Его слово против слова полиции Саммерхолла. Слухи и домыслы — вот всё, что вы сможете нарыть.

Он выставил вперёд подбородок, придвинувшись уже чуть ли не вплотную к Фоксу Фокс открыл было рот, чтобы ответить, но двери лифта вздрогнули и раздвинулись.

— Ты всё ещё здесь, мой Крепыш, — раздался напевный женский голос. — Портье сказал подняться и подождать… — Она вошла в комнату и резко остановилась, губы округлились в удивлённом «о!».

— Ваше следующее деловое свидание? — высказал притворную догадку Фокс.

— Тебе лучше уйти, — сказал ей Гилмур ледяным тоном.

Женщина была молода — лет двадцати пяти. Крашеные рыжие волосы и короткое пальто поверх предположительно ещё более короткого платья. Ребусу показалось, что он узнал её по фотографии в холле: там она стояла в обнимку с каким-то футболистом. Комнату заполнял парфюм, быстро вытесняя кислород.

— Мы уходим, — сказал Ребус, направляясь к выходу.

Гилмур не хотел встречаться с ним взглядом, но Ребуса это устраивало. Может быть, Фокс и сказал какое словцо на прощание, но Ребус не расслышал. Они стояли бок о бок в лифте, двери закрылись, и кабина поехала вниз. Ни один не проронил ни слова, пока Ребус не остановился перед фотографиями, чтобы проверить, не подвела ли его зрительная память.

— Изменять такой женщине, — заметил Фокс, покачав головой и ткнув пальцем в фото официальной подружки Гилмура…

Наверху в пентхаусе заверещал телефон. Гилмур не собирался отвечать, но потом посмотрел на дисплей.

— Я на минуту, — пролаял он своей гостье, удалился в ванную и закрыл дверь.

— Давненько тебя не слышал.

— Что так долго трубку не снимал?

— Да я тут с ног сбился. С чем звонишь?

— Хочу попросить об услуге. У тебя ещё есть связи в эдинбургской полиции?

— Возможно.

— Мне нужен понимающий человек, других не надо.

— В чём дело, Оуэн?

— Хочу знать, что там на самом деле случилось, когда Джессика попала в аварию, у — Введи меня в курс дела.

— Это моя дочь, Стефан. Её машина съехала с дороги, и копы, похоже, считают, что за рулём сидел её бойфренд. А потом на его отца прямо в доме кто-то напал, и теперь меня пытаются к этому притянуть.

— Отец — это Пэт Маккаски?

— Мне нужен кто-то, кто сообщал бы мне о ходе расследования.

— Лучше Джона Ребуса я никого не могу тебе посоветовать.

— Кого угодно, только не этого ублюдка! — зарычал Трейнор.

— Ты с ним знаком?

— Достаточно, чтобы у меня руки чесались набить ему морду. Так ты можешь мне помочь?

— Не уверен.

— Ты всегда был скотиной, Стефан, скотиной и остался.

— Ладно, я, наверно, могу подёргать кое-какие ниточки.

— Постарайся не вызвать подозрений. И позвони, когда будут новости.

Телефон замолчал, и Гилмур в недоумении уставился на него.

— Насчёт благодарностей можешь не беспокоиться, — проворчал он.

Он слышал, что его гостья ставит музыку в гостиной. Но он не пошёл к ней, запер дверь ванной, уселся на унитаз и обхватил голову руками, не понимая, что ему делать с Билли Сондерсом…

Когда тем же вечером зазвонил телефон, Ребус сразу понял, чей голос услышит. Мясной пирог всё ещё камнем лежал в желудке, и потому он решил ограничиться жидким ужином — из двух бутылочек индийского светлого. Когда раздался звонок, он приступал ко второй.

— Я хочу извиниться, — сказал Стефан Гилмур.

— За что?

— Это не то, что ты подумал, Джон.

— Она из тех подружек футболистов, про которых пишут в жёлтой прессе?

— Научилась вносить себя в списки приглашённых.

— Обязуюсь свято хранить твою тайну.

Ответом ему было молчание.

— Я серьёзно, — сказал Ребус. — Правда, за Фокса я поручиться не могу.

Он услышал, как Гилмур втянул воздух сквозь зубы.

— Мне нужно знать, на чьей ты стороне, Джон.

— Похоже, этот вопрос очень популярен в последнее время…

— Не могу поверить, что ты позволишь такой пиявке, как Фокс, высосать мою кровь.

— Немного взаимного доверия может помочь делу, — ответил Ребус. — Для начала не скажешь мне, за какое место тебя держал Сондерс? Как я догадываюсь, именно поэтому ты и звонил ему… Например, сказать, что теперь это для тебя уже не важно. Или что у тебя есть кое-что на него.

— Ни за какое место он меня не держал, Джон.

— Я думаю, ты лжёшь.

— Тогда тут и говорить не о чем. — Гилмур помолчал. — И вероятно, не имеет смысла просить тебя замолвить словечко перед Фоксом.

— Чтобы он забыл о твоей гостье?

— С меня ящик-другой односолодового — ты ведь до сих пор не прочь пропустить стаканчик?

— Стефан, невозможно купить всех подряд. И если бы ты считал меня другом, тебе и в голову не пришло бы…

— Справедливо. — В голосе Гилмура слышалась горечь поражения. — Я просто считаю безумием тратить время и деньги на новое расследование, которое всё равно ничем не кончится. Но даже если дойдёт до суда, то результат будет один: Элинор Макари распушит свои пёрышки. Для неё это только возможность самоутвердиться — доказать, что она не зря добивалась права возбуждать дела повторно. К правосудию это не имеет ни малейшего отношения, Джон. Мы по-прежнему пешки, как и раньше.

— Ну, ты уже вышел в ферзи, Стефан.

— Но прокурорша хочет прижать меня к ногтю. Она ставленница Шотландской национальной партии, всю жизнь её поддерживала. И тут наконец у неё появляется шанс вонзить пару стрел в публичное лицо кампании «Скажи, „нет“».

— Иными словами, в тебя.

— Вот именно!

— Тебя не просили высказаться о Пэте Маккаски?

Неожиданный поворот в разговоре, казалось, выбил Гилмура из колеи.

— Ну, просили, — сказал он наконец.

— Ты, вероятно, с ним не раз бодался?

— Постоянно. Хотя он приятный парень. После публичных дебатов он всегда был рад пропустить со мной стаканчик, поболтать, посмеяться над чем-нибудь.

— Похоже, ты его неплохо знал. И семью его тоже?

— Семья гут вообще ни при чём. — Гилмур помолчал. — Но с Бетани я встречался раза два.

— Ты послал свои соболезнования?

— Конечно. Я что хочу сказать, полиция именно этим должна заниматься, а не всякими там билли сондерсами.

— У тебя нет никаких соображений, зачем кому-то понадобилось нападать на Пэта Маккаски? — спросил Ребус.

— Это ведь была кража со взломом?

— Мы не уверены на все сто.

Гилмур задумался, помолчал немного.

— Ты ведь не считаешь всерьёз, что Оуэн Трейнор попадает под подозрение?

— Мы никакие версии не исключаем.

— Проникнуть в чужой дом? Шарахнуть по голове хозяина только потому, что он чей-то отец?

— Ну, случались и более странные вещи. Так что тебе известно о Пэте Маккаски?

— Я уже сказал: он был хороший парень.

— И никаких скелетов в шкафу?

— Не могу представить. — Гилмур задумался. — Вы собираетесь поставить крест на кампании против независимости? Джон, если наши противники узнают о Сюзанне…

— Это твоя гостья в пентхаусе?

— …то я буду знать, что проболтался либо ты, либо Фокс.

— А как насчёт портье, который, не спросив тебя, отправил её наверх? Его ещё не уволили? Потому что если уволили, то можешь включить его в список подозреваемых. Вот что получается, Стефан, когда мы начинаем врать, изменять, изворачиваться — ничего, кроме массы проблем.

— А что, Джон, в твоём шкафу нет скелетов? — Гилмур попытался изобразить ехидный смешок. — Тебе целого ангара не хватит, чтобы всех их упрятать.

На линии воцарилась тишина. Гилмур непременно хотел последнее слово оставить за собой. Ребус отхлебнул пива и пошёл перевернуть пластинку. Рори Галахер, «Грешник». Ребус молча поднял стакан — за гитариста — и снова уселся на стул обмозговать кое-что. Потом он взял трубку и позвонил Кларк.

— Что ещё? — недовольно буркнула она.

— Не вовремя?

— Перезвоню через полчаса.

И снова тишина на линии.

«Хорошо у тебя сегодня идут дела, Джон», — сказал он себе, поднося бутылку ко рту.

Кларк дожидалась, когда Дэвид Гэлвин вернётся из туалета. Они сидели в баре в Новом городе — её выбор, её территория. Поначалу разговор шёл мирно: Гэлвин пытался объясниться и надеялся получить прощение. Но потом он не выдержал и спросил: а в чём, собственно, он провинился. «Ведь это не я настучал в „Жалобы“!» И тут же начались препирательства, правда голоса ни один из них не повышал: в Новом городе это не принято.