Избранные новеллы - Стефан Андерс

«Как управимся, так и кончим», — я сразу заметил, что у моего партнера как-то посвежел голос, сам он оживился, и я сразу понял: водка! Я нагнулся над столом, я выписывал какие-то цифры и знаки, ощущая взгляд охранника у себя на затылке. Цифры и знаки были точные, даже сверхточные, но ничего не означали. В моих снах, которые возникли после этой ночи, я видел таблицы, полные знаков, которые, едва я намеревался их прочесть, сразу обращались в бессмысленные закорючки. Я даже готов поверить, что страх, который в ту ночь затруднял мое дыхание, происходил более из этих удушающих объятий бессмыслицы, чем из опасения, что дурак-охранник у меня за спиной вдруг разоблачит нас. Бессмыслица! Представьте себе заодно, как я там сидел: карманы полны жидкого колбасного фарша. Измельченная, но еще не отваренная мясная смесь вдруг заставляла меня подумать об уже переваренной пище. Более для того, чтобы освободиться от содержимого своих карманов, я несколько раз совал себе в рот целую пригоршню фарша, но заглотить это слишком жирное месиво мог лишь с большим трудом, я давился, глотал и под конец вытирал со лба холодный пот. Вдобавок я все время ощущал, как холодный жир медленно проникает сквозь подкладку и пачкает кожу у меня между ногами. Первый раз за всю жизнь я почувствовал, до чего отвратительно иметь тело. А поскольку я его имел, это жадное, неуправляемое тело, я и к машине отнесся вполне нейтрально. В признание моих заслуг она умастила меня — в самом начале и в самом конце моего пищеварительного тракта. Я увидел себя стоящим перед кафедрой в этом пропитанном фаршем одеянии, я сам на нее поднялся; каждая из тысячи моих лекций, в которых я заглаживал правду до полной неузнаваемости, каждая была всего лишь очередным шагом к моему месту перед этой машиной.

Охранника вот уже несколько минут не было на кухне. Я подкрался к своему партнеру и увидел, как он именно в этот миг подносит бутылку к губам. «Не надо, — начал заклинать его я, — по тебе уже и так заметно. И тогда…» — «Тогда?» Он спросил это высоким голосом, а потом пробормотал себе под нос что-то непристойное и захихикал, и одновременно сунул какой-то инструмент, который я не успел разглядеть, прямо в мотор, надавил обеими руками на инструмент, сгорбился, надавил сверху вниз, словно работая ломом. Когда после всех этих действий ничто не шелохнулось, он покачал головой, снова схватил бутылку, отхлебнул, передал ее мне, но я поспешил вернуться к столу, на котором была разостлана моя миллиметровая бумага. Я услышал, как он обращается к винту, который где-то в каком-то месте еще удерживал мотор в кожухе: «Но где же, где же? И как я его найду, если мотор не захочет вылезать? И как он вылезет, если его держит какой-то винт? И как я доберусь до этого поганого винта, если перед этим не сдвинуть мотор в сторону? Моя рука — это вам не червяк, а червяк — это вам не гаечный ключ. Да-да-да, есть здесь какой-то секрет… или просто роковая судьба? Как по-твоему? — Он возвысил голос. — Роковая судьба, состоящая из одного единственного винта, который нельзя найти, до которого нельзя добраться. Но разве это… это просто никак не соотносится… разве это не подло? Один-единственный винтик преграждает мне дорогу — а война в любой день, в любую минуту может кончиться, а я… И чтоб эта дурацкая штука так меня подвела — колбасная машина, которую может починить любой ученик, я ж сколько раз слышал: плохой контакт, плохой-то плохой, но где? А мотор надо демонтировать, так вроде говорят… отвернуть все гайки или все шайбы… И вот где-то там внутри сидит такая подлюга, а ты не можешь до нее добраться…» Слова завершились булькающим звуком, а потом звоном стекла о металл. Я глянул на дверь и потер пальцем лоб, словно мне срочно надо было о чем-то вспомнить, о чем-то очень важном. В потолочных балках жужжало какое-то насекомое, настойчиво и монотонно, облетая лампу. Я слышал, как мой напарник почти уже заплетающимся языком завел речь о своей матери, а вместо демонтажа завел речь о демонизме.

Сразу после этого раздались удары молотка — прямо по мотору, я почувствовал, как кровь у меня сворачивается от ужаса. При этом он громко кричал, раскусывал слова, я только и смог понять, что он прямо сейчас постучит к ним в дверь, так, мол, и так, а когда он их увидит, будет так, мол, и так, а подзаборник, если там какой окажется: мотай отсюда! «Демонтировать! — хрипел он. — Все демонтировать! И сматываться! Потом — в машину! Все — все! Теперь мне на все наплевать! На всю вселенную!»

В это мгновение я уловил какой-то размалывающий звук. Сперва я подумал, что это он так скрежещет зубами, но потом раздался жесткий, глухой удар, и захмелевший напарник воскликнул с тихим напевом в голосе: «Я его вынул, я его вынул! Эй, историк, ты только погляди: мы спасены! Мы спасены!»

Я поспешно перевел глаза на дверь: дверь не шевельнулась. Но в любую минуту мог вбежать один из охранников, или два, или все сразу. Адвокат, как он заверил меня заплетающимся языком, силился «продолжить свое расследование» — анализ — вот что всего важней — ни одна проволочка не останется лежать рядом с другой, — потом он зарокотал: «Конец всего прекрасней! Ура, ура, конец света!»

Я пытался прервать его пьяную болтовню, но мне это не удалось. Я видел, как он медленно, с кряхтением распрямился, держа перед грудью совсем даже не тяжелое для нормального человека стальное тело мотора. Дрожа всем телом, он поднял его — «тоже мне нагрузка» — над головой, короткими шажками подбежал поближе и с резким смешком наконец-то швырнул его в бельевую корзину, на разложенный там инструмент. «Выковырял — выцарапал — вы… вы… чего вы?..» — кричал он, глядя на меня победоносным взором.

«Цыц! — зашипел на него я, прижал палец к губам и указал на дверь. А потом, понизив голос: — Все пошло псу под хвост!» «Что? Почему? — пробормотал он, явно прочувствовав мои слова и растерявшись, потом обвел кухню пустым взглядом, и я понял, что он больше не знает, где находится. — Псу под хвост, говоришь? А как же иначе? Что я еще мог сделать? Вступить на крестный путь? Возносить жалобы? Я? Жаловаться? На машины? Воздушные машины — постельные машины — колбасные машины!» Потом, без всякого перехода, он рявкнул, запрокинув голову и обращаясь к потолочным балкам, где груши электрических ламп крест-накрест разбрасывали тени по всей кухне — на печь и на столы, на до блеска начищенные горшки и кастрюли, словно все как есть предметы надлежало пометить и зарегистрировать сейчас и навсегда. А что он выкрикивал в воздух, понять было трудно. Немного погодя он, с гаечным ключом в руке, продекламировал: «Тот, кто однажды нагую Диану…»

Тут кухонная дверь с грохотом распахнулась, в кухню ворвались черные тени. Я даже удивился, что это не произошло раньше. Я спасся за свой стол и попробовал вытянуться по стойке смирно, поднял подбородок, но не поднял глаз — просто не смог. Поэтому я видел только сапоги, которые поначалу обступили нас полукругом, потом же, словно им трудно было отрываться от пола, приблизились на полшажка, и еще на полшажка, хотя и не все сразу, и как полукруг стал сжиматься все тесней и тесней — все!

«Что здесь происходит?» — взревел один голос, я, собственно, разобрал лишь последнее слово, ибо оно подобно раздвижной трубе подъехало к нам. Все предметы на кухне, исчерченные черными тенями балок, словно пригнулись. Вокруг меня зазияла пустота, как разинутый рот. А потом, я и впрямь это слышал, зазвучал голос моего напарника: «Ах, мои лапочки, вернулись наконец! Вы случайно не знаете, кто такой Данте? Пардон, я хотел спросить, не знаете ли вы его Беа-Петрарку?» Я мог теперь хорошо себе представить, каким голосом в свои лучшие времена обращался мой напарник к свидетелю, которого рассматривал как свою добычу.

Некоторые из сапог отступили на полшажка, другие, напротив, придвинулись ближе, потом носки сапог стали поворачиваться друг к другу, словно желая поглядеть друг на друга и кое о чем расспросить. Но тут дверь кухни еще раз ударила о, судя по всему, полые стойки дверного косяка, и это прозвучало как удар грома. А после этого торопливый голос что-то сообщил. Я мог разобрать только: «Тревога!», потом: «Воздушная тревога!», потом: «Затемнение!» И дикие неразборчивые выкрики: «Свинство», «Саботаж!», еще я успел разобрать: «Мы с вами посчитаемся!..», «Собаки!», «Мы вам еще покажем!» — обрывки фраз, вырывающиеся из их глоток, скакали по комнате и шипели, как петарды. Сапоги подпрыгивали, перемещались по комнате, разворачивались, исчезали. И снова грохнула дверь, и свет погас, наконец-то погас. Стало темно, как в аду, но теперь мне больше не надо было опускать глаза, теперь я мог устремить их куда захочу.

— Эй ты, — прошептал я, — где ты есть?

И он немедленно отозвался с улыбкой, я слышал по его голосу, что с улыбкой, потому что голос у него покачивался:

— Внутри прохладного и жидкого кристалла. Но смуглую пастушку увидав, когда та покрывало поднимает с волос своих…